Покровское кладбище. Слава и забвение.

Эйжен Финк

Эйжен Финк
(1885 — 1958)

Эйжен Финк  В довоенной Риге было немало своеобразных, можно даже сказать, знаковых личностей. Слухи, народная молва приписывали магические свойства рижскому фотографу Эйжену Финку, жившему на Московской улице. Как его только ни называли — и ясновидящим, и предсказателем, и пророком. И даже знахарем, снимающим порчу, веря в его чудодейственную энергетику народного целителя. Словом, это была живая рижская легенда — свой латвийский ясновидящий, известный далеко за пределами Риги.

Слава Финка-ясновидящего намного затмевала лавры Финка-фотографа. Вероятно, и в его бюджете это играло немаловажную роль. Популярности Финка — и поднятию тиражей газет — содействовала публикация очерков о его предсказаниях, большинство которых в точности сбывалось к вящему восторгу рижских обывателей. Молва, конечно же, нередко раздувала муху в слона. Образ рижского прорицателя привлекал и литераторов, запечатлевался в художественной прозе.

В очерке «Гроза в Герцеговине» (1940) о встрече с Финком выразительно поведал поэт Игорь Северянин.

«В Риге мы пробыли дня два, — вспоминал поэт. — Проездом.

— Не хотите ли зайти к Финку? — осведомился у меня знакомый доктор.

— Как хорошо, что Вы мне напомнили об этом: я уже давным-давно хотел с ним соприкоснуться. Я верю в него, его не зная: интуицией.

Но доктор слегка охладил мой порыв:

— Должен, однако, Вас предупредить, что он отнюдь не со всеми «потусторонне» разговаривает. Он избегает подобных встреч. Но мы все же попробуем. Пойдем со мной вместе.

На наш звонок дверь открыл сам ясновидящий.

— В настроении ли Вы сегодня побеседовать с моим знакомым? — спросил доктор, указывая на меня и не называя меня по моей просьбе.

— Что нужно ему от меня? — с каким-то недружелюбием в лице и в голосе воскликнул прорицатель. — Он сам не хуже меня может предсказывать людям их судьбу. — Затем он стал отплевываться:

— Фу, какими мерзкими людьми окружены Вы! Гоните их прочь от себя скорее… Впрочем, раздевайтесь и входите, — гораздо уже любезнее сказал он.

— Прежде всего меня интересует, знаете ли Вы, кто я? — спросил я у него, прямо смотря ему в глаза.

— Во всяком случае человек искусства. Может быть, художник, композитор, артист.

— Куда мы едем? — задал я ему второй вопрос.

— Вы едете на юг. К далекому теплому морю. Апельсины, пальмы…

(Тут я должен заметить, что мы южнее Белграда не собирались ехать. От него же до Адриатики тридцать шесть часов езды.)

— Благоприятна ли будет наша поездка?

— О, да! Да! Много успеха, денег, славы! Постойте, постойте… О! Я вижу крушение поезда… Стоны, кровь… Трупы…

Он нервно, очень возбужденный, прикрыл рукою глаза. И вдруг он просветлел весь:

— Нет, Вас это не коснулось. Вы — живы. Даже не пострадали. Ясно вижу. Я вижу еще большой дом. Замок как будто. Тоже на юге. Вы вернетесь оттуда и снова туда поедете. В какой красивой местности находится этот замок! Горы, цветы, вода.

Он заметно входил в транс. Я почувствовал прилив вдохновения: волосы шевельнулись на голове, по спине пробежал знакомый холодок. У нас создавался редкостный контакт.

— Первый человек, которого Вы встретите на юге, будет носить имя: Алексей. Запомните это. Второй, кого Вы увидите, Александр. Но только остерегайтесь рыжих: у Вас нет против них противоядия. Берегитесь!

Вдруг он взглянул на мой правый бок.

— Болит? Ничего. Обойдется без операции. (Замечу в скобках, что за два месяца перед этим знакомые врачи советовали мне оперировать слепую кишку.)

Во время нашего разговора Ирис (спутницей И. С. была его жена Ф. М. Круут. — С. Ж.), почти не мигая и, видимо, смутно взволнованная, смотрела на Финка. И внезапно он обратился к ней:

— У Вас слабые глаза? Об очках думаете? Рано, рано. Еще не настало время. (А врач только что перед этим настаивал на очках! Вот уже десять лет прошло, а она и теперь еще с ними не познакомилась!..)

— Все спорите с Вашим другом? — продолжал он, смотря на нее — Все разногласия? Осуждаете его за многое? Подумываете, — тут он взглянул и на меня, — о расставании? Бросьте, не советую. Счастье отвернется от каждого. Люди вы разные, но везет вам до тех пор, пока вы вместе. Бойтесь лошадей, — обратился он уже к одной Ирис. И устало смолк.

Тогда я представился ему, крепко пожал руку и прочел с исключительным подъемом, в благодарность, каждому слову его веря, — «Весенний день».

В Белграде первый человек, с которым мы через три-четыре дня познакомились, оказался сотрудником «Нового времени» — Алексеем Ивановичем Ксюниным, второй — председателем державной комиссии по делам русских эмигрантов, ректором университета и воспитателем престолонаследника Петра, академиком Александром Ивановичем Беличем.

Уже из этого одного видно, что два предсказания сбылись в первые же дни».

Ниже поэт описывает предсказанную Финком катастрофу поезда: «Горы гремели вдохновенно и угрожающе (после отхода поезда в Югославии, под Дубровником разразилась южная гроза. — С. Ж.).

…Под железно-каменный грохот наш вагон с креном в девяносто градусов — в длину — летел в бездну. Ирис падала головою вниз, я — ногами. В душе — чувство смерти. Страха, — я это утверждаю, — не было. Было, скорее, чувство обреченности. Возможно, мы просто не успели испугаться: падение продолжалось несколько секунд. Вагон внезапно во что-то уперся. Меня треснуло головой о стенку. Удар был смягчен бархатной обивкой. Все же синяк получился изрядный. Ирис никак не пострадала. Мы стали карабкаться вверх по вагону, напирая снизу на двери каждого купе в отдельности. С трудом выбравшись на верхнюю площадку, стекло двери которой было разбито, я высунулся из него. Гроза стихла. Непроницаемая тьма. Снизу доносились голоса. Там пылали факелы. Тщетно пробовали мы раскрыть дверь, ютясь на площадке: она не поддавалась нашим усилиям. Наконец, мимо нас спускавшимся к паровозу кондуктором мы были через разбитое окно двери извлечены наружу и стали в кромешной тьме карабкаться по скользкому откосу к полотну. Катастрофа произошла из-за грозы: громадный осколок скалы, подмытый ливнем, упал на рельсы перед проходом поезда. Случилось это между станциаями Мостар и Яблоница...».

Сбылось и другое предсказание Финка: еще дважды — в 1931 и 1933 годах — побывал поэт на зеленых берегах Адриатики. «Сбылось и его предсказание относительно замка: лето, осень и часть зимы 1933 года нам пришлось провести в замке Храстовец, в Словении, вблизи Марибора, где были и горы, и много цветов, и речка Песница, приток Дравы…». И «каждый раз, — вспоминал Северянин, — когда поезд приближался к тому знаменитому перегону Мостар — Яблоница, будь то ночью или днем, у нас появлялось чувство какого-то ожидания, и воспоминание вновь и вновь ярко рисовало ночь, предсказанную вдохновенным ясновидящим». (10 янв. 1940 г.)

Очерк И. Северянина рижане и другие читатели русского зарубежья прочли в газете «Сегодня». Разумеется, слава Финка еще более упрочилась. Одна из рижских легенд о нем гласит, что в беседе с владелицей крупнейшей латвийской газеты «Яунакас Зиняс» Эмилией Беньямин (ей, кстати, принадлежал дом на ул. Кр. Барона, 12, где после войны находился Дом писателей) предсказал ей голодную смерть. Мадам, владелица газетно-издательского концерна, возмутилась — мол, это мне, миллионерше, суждено умереть от голода, какая чушь… Однако так и произошло: вывезенная в ходе сталинских репрессий «Беньяминша» (как ее за глаза называли в Риге) скончалась в лагере…

Впрочем, неумолимая судьба уготовили и самому Финку тот же жребий. Ныне покойный поэт Николай Павлович Истомин, выпускник рижской Ломоносовской гимназии (и автор ее гимна, который звучит и ныне), вспоминал, что во время высылки из Латвии летом 1941 года оказался в одном вагоне с Финком. Бывшие айзсарги и офицеры латвийской армии подшучивали над прорицателем, — мол, всем предсказывал, а сам о себе не ведал, что в Сибирь отправят.

Из ссылки Э. Финк вернулся, как и многие другие, уже после войны. Был реабилитирован, однако былой славы уже не вернул, круг его знакомых стал гораздо уже. Впрочем, старые рижане помнят эту «рижскую легенду» как своего современника. Хотя и относятся к нему по-разному. Латышские педагоги-ветераны, с которыми мне довелось совершить экскурсию по Покровскому кладбищу в начале 1990-х, услышав имя Финка, тотчас же оживились и попросили провести их к могиле предсказателя.

В Риге Финка не забывают, на каменном надгробии время от времени появляются цветы, скромная могилка всегда убрана. Вышла и книга о нем на латышском языке, составителем которой является один из редакторов журнала «Даугава» историк Б. Равдин.

В одно из моих стихотворений «Век Петра Великого и его след в Риге» в сборнике «Путешествие в Петербург» в силу ассоциативной памяти также вошел образ рижского предсказателя:

Дух петровский Культуру живит.
Всадник бронзовый нужен, как Сфинкс.
Предсказал ясновидящий Финк
пред войною, что мир победит…
Победил бы скорее! Тогда
прекратилась бы с прошлым война,
Петр историей стал навсегда…
В старой Риге — царит Тишина!
Нет давно уж на свете Петра,
нет на Ригу царевых обид.
Лишь в соборе Петра до утра
тишина о минувшем молчит…

Эйжен Финк

 

Могила находится в секторе З, № 3.

 

С. Журавлев