Притязание на обзор феномена русской культуры Латвии в целом явилось бы дерзостью шпенглеровского масштаба, ибо тема эта неохватна. Отто Шпенглер мудро заметил, что культуры родственны растениям: они всю жизнь привязаны к почве, из которой проросли. Здесь, в Балтии, не та почва, над которой колышется раскидистое дерево русской культуры, но один из корней этого дерева имеется и здесь, в этой почве. А уж крона этого дерева шелестит над нами.
Трудно осязаемо продемонстрировать такое бесплотное явление как культура, поскольку, по слову М.К. Мамардашвили, «реальная культура находится вовсе не в музеях и не сводится к их посещению, а состоит в чувстве бытия или небытия». В том, как мы осознаем это. Г.П.Федотов, выразился так: «Культура как организующая форма сознания распадается на множество бессвязных элементов, из которых ни один сам по себе, ни сумма не является культурой».
Не претендуя на то, чтобы ввести читателя в мир русской культуры даже в ее региональном объеме, ограничимся собственными, сугубо субъективными размышлениями по этому поводу.
Разумеется, никакой отдельной, самостоятельной, самодостаточной русской культуры в Латвии не могло быть и нет. На наш взгляд - подчеркиваем это - магистральная культура любого края зависит от того, кто пахарь на этой земле. Русского пахаря здесь не было, ведь Латгале входила в состав русских губерний. Немцы были всего лишь землевладельцами, а истинным хозяином, пахарем, был латыш, связанный с землей множеством корней, поверий, обычаев, мифов, почти органической слиянностью. Поэтому латышская культура имела свой вековой субстрат, тогда как у русских такового здесь не было. Квазисубстратом была питательная сила Российской державы, которая внедряла притязания на край, часто поэтизированные и, как правило, основанные на праве силы. Но, верно замечено Анной Ахматовой: «... Сила - право. / Только ваши дети/ За меня вас будут проклинать».
Однако большая политика вне пределов нашей статьи.
Итак, корень большого дерева, питаемого и другими корнями, уходящими порой весьма далеко - скажем, в Париж или в Израиль. Но все эти корни - к одному стволу.
Это отнюдь не означает, будто в Латвии русская культура имеет тот же облик, что и в глубине России. Если во глубине России для россиянина было характерно, говоря словами Б.Пастернака, боренье с самим собой, то здесь он вступал в боренье со всем окружением - иной народ и даже народы, иная природа - море, «куда так влекло россиян», иная конфессионная аура, иной язык - вернее, языки. Русский дух, нрав, природа постоянно сталкивались с чем-то, что высекало мысль. Но и вступая в противоборство, принимая или не приемля чуждое, россиянин здесь невольно усваивал это «немое», в зависимости от степени доброй воли углубляя свои знания и представления, постепенно усваивая принцип плюрализма, дух независимости и убеждаясь в том, что «в доме Отца моего обителей много» (от Иоанна, 14, 2). Представляется несомненным, что существовал и продолжает существовать так называемый «остзейский комплекс россиянина», для которого характерно тяготение к Западу, пусть и в первом приближении, и одновременно отталкивание от него из-за излишней регламентированности, кодификации, «орднунга». Сочетание российско-имперского величия наряду с ощущением неполноценности.
Русский историк В.О.Ключевский писал, что на востоке россияне захватили области и народности гораздо ниже русской культуры, а на западе - гораздо выше. До уровня последних мы не можем подняться, а тех до своего уровня не желаем поднимать. Там и здесь неровня нам и потому - враги. Особенно болезненно эту раздвоенность переживает интеллигенция: разделять все притязания Державы невозможно, но и отвергать их - значит отказываться от фонда культуры: ведь столько литературы пропитано этим духом державности, подаваемой в высоком смысле. Туг и Пушкин, наша альфа и омега: «Нас много... от хладных финских скал... Отсель
грозить мы можем шведу... Окно в Европу...»
Многое здесь вызывалось сшибкой ментальностей. Особенно на этом противоборстве настаивал германский мир. А.А.Потебня передает это так: на знаменах германского мира написано «Gott mit uns», поскольку они, мол, и есть цивилизация. И, следовательно, покоряйтесь. Но и российско-державный мир тоже полагал: «С нами Бог», поэтому разумейте это языцы и тоже покоряйтесь. Имел место такой психологический прессинг: кто кого перекукует. На бытовом уровне это показал в своем рассказе «Колыванский муж» Н. С. Лесков.
Приток русских в Латвию - результат многовековой экспансии. Первоначально - экономической. Даугава выносила из Центральной России товары, сырье, на торговле которыми Рига и стала городом- негоциантом. Без этой реки ей была бы уготована роль небольшого поселения. Вместе с товарами река приносила и русский люд, обслуживающий этот процесс, это были плотогоны, струговщики, приказчики, плотники, перевозчики. Кто-то возвращался, кто-то курсировал туда и обратно, а некоторые оседали. Затем «осел» военно-административный аппарат. И наряду с этим шло явное и скрытное бегство от Державы. Ведь и старообрядцы поселились здесь, чтобы иметь возможность сохранить свою веру. Бегство после 1917 года все от той же Державы, сменившей трехцветный флаг на красный; поток беженцев 1943/44 г. (с откатом линии фронта); после Второй мировой войны бегство сюда от нужды и произвола. И наконец - тяга к Западу в первом приближении. М. Жванецкий: «Это мой Запад». Потому что здесь есть орган и взбитые сливки.
С течением времени поток истории стал наносить по велению Державы людскую массу, численность которой была непропорциональна демографической структуре края, поскольку миграция определялась не здравым смыслом, а идеологическим императивом и интересами ведомств и образований (армия, флот, аппарат контроля за «окном в Европу»). При любых подвижках и перемещениях все-таки вызревала формация «балтийских русских». Но если здешний русский усваивал местный дух, овладевал языками, ощущал дыхание Запада, становился в какой-то мере «кентавром», то почему же нет в наглядности конечного продукта этого «вест- остлихер дивана» (Гёте)?
Да потому что процесс не был цельным. Держава являет собою гигантский пульсар. И в зависимости от «исторической пульсации» наблюдался приток или отток русских. То и дело случались пресечения. Орденское вытеснение русских, но и связи с Ганзой. Северная война - русские снова выброшены. Торжество империи с 1725 до 1917 года. Вновь отхлынул поток в результате войны, революции и поражения Империи. Возвращение беженцев и появление эмигрантов. После 1940 года насильственный увоз на Восток и бегство на Запад после 1944 года. С 1945 года свежая волна русских, которым здешняя история ни о чем не говорила. В силу этой прерывистости, дискретности соотношение «балтийских русских» и «державных русских» непропорционально. Последних гораздо больше и именно из-за них определенные латышские круги выступают против всего русского.
Латышский народ перенял край со всеми активами и пассивами, и с русским, и с немецким началами и с их последствиями. И в настоящее время в зависимости от конъюнктуры на передний план выдвигается то или другое. Достаточно примеров. Если 30 лет воспевались только боевые подвиги Латышской дивизии в составе Советской Армии, то ныне возвеличивается латышский легион СС, сражавшийся в составе германской армии. И если раньше кланялись русскому народу за то, что он ослаблял гнет немецких баронов, то ныне воспевается курляндский герцог Якоб со всей атмосферой и аксессуарами того века. Причем акценты расставляются так, что вроде он и немец, а с другой стороны - почти что латыш. Долгое время акцентировалась темная сторона немецкого духовенства и оставалась в тени та роль, которую играли немецкие пасторы в деле образования, грамотности, фольклористики - ведь это они составили первые сборники народных песен, перевели на латышский язык Библию и служили делу краеведения. Слава Богу, что ныне историческая справедливость в этом плане восстанавливается. Однако сознательно приглушается и уводится в тень все, что относится к области латвийской русской культуры, дабы без нее русский народ представал скопищем варваров. А ведь когда заявляют: «Нам не нужна ваша культура», то это означает, что говорящему не важна любая культура как таковая вообще. Русская культура давно проникла в толщу латышского общества, растворилась там, тогда как ее носители словно бы объявляются канувшими в небытие.
Однако развитие латвийского Театра оперы и балета в первые годы независимости немыслимо без балетмейстеров А.А.Федоровой, Х.А.Бирзниеце-Тангиевой, режиссера Мариинского театра И.А.Мельникова. Это были не почетные гастролеры, как, скажем, Ф.Шаляпин или JI.Собинов, а прочно осевшие здесь деятели культуры высочайшего класса. А Михаил Чехов, а Ю.Юровский, работавшие с латышскими актерами?! Трудно переоценить и роль профессора К.Ф.Жакова, колоссальное влияние академика Н.Рериха, с удивительной готовностью воспринятого латышами. А вклад русских правоведов в создание новых кодексов латвийского государства на основе русского права? Здесь уместно вспомнить имена В.И.Буковского, П.Н.Якоби, П.М.Минца.
Влияние интеллектуальной русской культуры сказалось на творчестве лучших представителей латышского национального гения - Кр.Баронса, Я.Эндзелина, Р.Ю.Виппера, Я.Витолса, Я.Райниса - воспитанников российских высших учебных заведений. Эти люди, впитывая лучшие традиции российской науки и культуры, не русифицировались, а привносили из другой культуры то, что шло на пользу своей.
Национально одержимые радикалы ныне шарахаются от всего русского, опасаясь, что любое напоминание об усвоении латышами каких-либо элементов русской культуры подорвет престиж идеальной самобытности и неповторймости латышского народа. В этой связи небезынтересно вспомнить суждение академика Д.СЛихачева о том, что чем несамостоятельнее культура, тем она самостоятельнее, ибо свидетельствует о ее взрослой смелости и широте: она закидывает невод куда хочет и берет то, что ей нужно - чем невод шире, тем богаче улов. И тем разнообразнее ее строительный материал для собственных нужд.
Как бы то ни было, несмотря на все «пульсации» и «обрывы», русское культурное - подчеркиваю, культурное, а не административно-политическое или геополитическое - освоение края шло. Здесь жил и работал Е.Чешихин, который оставил 4 тома материалов по истории Остзейского края, перевел основные летописи и хроники, основал газету «Рижский вестник», за которой вереницей последовали в будущем «Рижские ведомости», «Сегодня», «Слово» и др. То, что эта пресса считалась «провинциальной», ныне расценивается как благо для историка: она зачерпывала самую гущу местной жизни, «бытовую материю» с ее ценами, именами, слухами, скандалами, проблемами. А что касается «провинциальности», то местный край не аналогичен русской «провинции», где было контрастное распределение духовности и культурного материала: Петербург - и деревня. («В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов!») Вспомним, что Гёте говорил Эккерману: «Величие Германии в равномерно распределенной народной культуре, по княжеским резиденциям. И если бы там были только две столицы - Берлин и Вена, хотел бы я посмотреть, что было бы с немецкой культурой».
А в Латвии русская культура не столько провинциальна, сколько маргинальна: маргиналии на полях большого русского текста.
Весьма значительную роль играло здесь русское учительство. Ю.Ф.Новоселов, Ф.А.Эрн, А.С.Остроухов, И.Д.Фридрих, Б.Н.Шалфеев, С.П.Сахаров содействовали строительству Русского театра, печатали книги, краеведческие очерки, редактировали газеты, собирали русский фольклор. Осваивая край «для себя», эти люди освещали то, что неизбежно уходит, не замечаемое свыкшимися с окружением автохтонами. Момент удивления при познавании запечатлевал хронотоп.
Интересная в этом плане предстает фигура Андрея Задонского. Сын курляндской немки и украинского помещика, проведя молодость на Украине, он после 1920 года вернулся на родину матери в город Гольдинген. Сотрудничал в газете «Сегодня», оставил ряд очерков об уходящей немецкой Курляндии, представив своеобразные «моментальные фотографии» - быт, типажи, пейзаж, атмосфера. Пример того, как культурное явление может служить сразу нескольким национальным культурам.
Прав М.К.Мамардашвили: «Реальная культура и духовность человеческая не могут быть ограничены тем этническим материалом, в котором они выполняются».
Разумеется, русская культура в Латвии - не палимпсест, выскоблить его невозможно. 70 лет советской власти не смогли это сделать. Хотя кое-кто склонен полагать, что можно замазывать эту фреску, записывать эту икону, покрывая новым слоем письма. Что- то от Дж.Оруэлла бывает в каждую эпоху резкой смены режимов. Чтобы разобраться в действительности, приходится, подобно реставратору, снимать слой за слоем позднейшие наслоения и исправления подлинного в истории. Это легко показать на примере топонимики.
От Площади латышских стрелков (некогда Ратс-плац) отходит улица Грециниеку. (Грешников). Откуда такое название? Первоначально то была Зунднер-штрассе, ибо несколько домов здесь принадлежали негоцианту с таким именем - Зунднер. Ушла его пора, имя перестало быть на слуху, и название постепенно трансформировалось в Зюндер-штрассе. И уже начала складываться легенда, будто по ней вели на ратушную площадь провинившихся - на казнь. Латыши и русские, естественно, калькировали: Грешная и Грециниеку. В советское время переименовали улицу в «Иманта Судмалиса». А ныне опять вернули название Грециниеку. (Нечто вроде деревянных мостовых, настилаемых одна на другую, с чем встречаются археологи.)
Или улица Аудею. Первоначально это была Бевер-штрассе, т.е. Бобриная. Когда же бобры за городской стеной вывелись, произошла переогласовка - Вебер-штрассе, т.е. Ткацкая. Вот так уходит в глубинный слой немецкая история. И так же «замазывалась» русская топонимика, а с нею и история. Весь Московский форштадт был некогда чисто русским анклавом, где все названия были исключительно русскими.
Красная горка - это местность на стыке Малой Горной и Московской, и примечателен календарный момент: здесь гуляли свадьбы. Ныне существует лишь крохотная уличка с латышским названием Саркана (т.е. Красная). А почему Красная - никто
уже не объяснит. Замазано. Какой-нибудь ретивый районный администратор может решить, что это реликт советской поры и вновь переименовать.
Ушли в небытие Фоминская, Ильинская, Романовская, Вознесенская. Поймите правильно: мы не за то, чтобы производить реставрацию в политическом смысле и к чему-то принуждать городскую администрацию. Речь идет лишь о том, что когда имеешь дело с культурой, особенно в историческом плане, то приходится заниматься тем, чем занимается реставратор предметов искусства: работать с помощью лингвистического скальпеля, этнопсихологического реактива. Русское подчас вокруг нас или под нами, а мы просто забыли или даже не знаем многого.
Известен фразеологизм «Вот туг-то вам и запятая». В настоящее время многое приходится делать как бы «после запятой», поставленной большевиками 50 лет назад. В этот период почти не было культурного завихрения вокруг старообрядческой общины. Не было печатного слова с его историко-культурным планом. Выходили одни календари. А сам факт бытования, скажем, Гребенщиковской общины умалчивался. Ушли носители устной информации, хранители традиций, остались лишь сама структура и обрядность. Приходится обращаться к тому, что было «до запятой». Необходимо войти в мир отцов и дедов, узнать, что ранее было сказано о рижских старообрядцах. Поскольку они составляли часть русского анклава, то уместно сделать обзор - что же говорилось вообще о рижских русских. Только по данным печати можно себе представить, как мыслили отцы и деды. Потому что изменения произошли очень разительные. Еще в 1929 году Н.Г.Бережанский писал: «Война и революция уже вырвали множество звеньев народной культуры. Политические, экономические и бытовые условия жизни русского населения и его языка резко изменились и меняются. Умирают старые и рождаются новые обычаи. Сохранить старое и отмирающее, отметить текущее и нарождающееся - такова экстренная работа русской интеллигенции». Этим и занимались русские деятели культуры. И лишь перебирая все, что составляет библиографию напечатанного, мы смогли получить те сведения, о запечатлении которых не озаботилась старообрядческая библиография. Так, читая статью «Рижская Гребенщиковская община», которая подписана Спектатором (Федор Семенович Павлов) удалось узнать, что в Риге проживали примыкающие к поморскому согласию, у которых было свое помещение на Двинской улице и несколько десятков белокриничников. С удивлением узнали мы, что в числе их стоит семейство Кузнецовых, ранее относимое нами к православным. Это обстоятельство решительно меняет картину Московского форштадта. Так вот вокруг кого оформлялась кузнецовская библиотека, кузнецовское культурнопросветительское общество! Стало очевидно, что следует глубоко разобраться в истории местного купечества, а для этого выяснить, куда «ушли» все эти фамилии: Булавкины, Кузнецовы, Ломоносовы, Тузовы, Меньшиковы, Знаменские: ведь должны же обнаружиться хоть какие-то представители этих фамилий.
Недавно автору этих строк довелось прочесть очерк Леонида Зурова. Был такой писатель, который жил подле Бунина и умер в Париже. В 20-х годах он пребывал в Риге. Итак, очерк «Что мне рассказывал 100-летний дед». Оказывается, «дедом» был Г. Л .Лаврентьев, который проживал в богадельне при Гребенщиковском молитвенном доме. Родился он в 1826 году. Рассказ иллюстрирует всю его жизнь на фоне жизни Риги. «Рига пясточка была. Здесь нигде камня устлано не было, все пяски да пяски до самой Миколаевской улицы (Николаевская - это нынешняя улица Волдемара), и все луга да луга. Где стрелковый сад - там огород, а за моленной - пески горой. Здесь жило все купечество...» В подобном рассказе все - и топография, и топонимика, и психология, и видение мира.
Чтобы войти в мир отцов и дедов, нельзя обойтись без очерков Б.Н.Шалфеева: великолепный был знаток Риги и русского общества! Одни названия говорят сами за себя: «Чайная на форштадте», «Русская Троица» в Риге», «История и обряды Вербного воскресения», «Как возникла Садовниковская богадельня», «Прошлое старообрядцев в Риге», «Лик Московского форштадта».
Не менее примечательны статьи Веры Судаковой - «Рижская торговля, существующая с начала прошлого века» (это о Камариных),
«Ветераны Кузнецовского завода», а также В.И.Синайского «Икона и ее научное значение», «К календарному смыслу древних русских обрядов». Статья М.А.Каллистратова - видного старообрядческого деятеля, расстрелянного в 1941 году в Двинской тюрьме, посвящена теме «Старообрядчество и русская культура», а статья упомянутого Ф.С.Павлова - теме «Православие и старообрядчество».
Весьма значительны имена - И.ХЛебедев, А.И.Формаков, С.И.Шутов, И.М.Желтов. Труды упомянутых авторов следовало бы собрать воедино. Но пока такие усилия не предпринимаются в стенах общины.
Юрист-старообрядец С.А.Белогрудов, отсидев в свое время в лагерях, вернулся в Латвию и кропотливо копировал материалы старых газет, начиная с «Рижского вестника». Было этих материалов несколько толстых папок. После смерти его вдова передала их И.Н.Заволоко, который, в свою очередь, две из них - со статьями и заметками общего характера - передал автору настоящей статьи, а те, что касались старообрядчества, оставил себе. О судьбе последних после смерти Заволоко ничего неизвестно. Пока не поздно - искать надо, собирать все по листочку. Поныне не ясна и судьба собрания Шалфеевых. Борис Николаевич умер в 1935 году, отец Николай в 1941-ом. Вдова Бориса Николаевича здравствовала до 60-х годов, а затем уехаіа в Америку...
Сохранились ли материалы после Ф.С.Павлова? Ведь он же жил в Риге, на Московской. Неужели даже устной традиции нет? А где материалы после профессора И.Ф.Юпатова? Да что материалы! Который уже год исследователи не могут дознаться у старообрядцев, когда Юпатов умер. Удивительное безразличие. Как будто профессоров из старообрядцев хоть пруд пруди. Один был - и того забыли.
Нужно сознавать, что добрая репутация Рижской Гребенщиковской старообрядческой общины во многом была обеспечена деятельностью Ивана Никифоровича Заволоко, великого знатока книги, рукописи, иконы, песенного стиха. Следует продолжать его дело - неустанно собирать и изучать.