ИЗВЛЕЧЕНИЕ ИЗ СЕМЕЙНОЙ ХРОНИКИ И ВОСПОМИНАНИЙ ГЕНРИХА ИВАНОВИЧА ГРОССЕНА (НЕО-СИЛЬВЕСТРА)

. . . В Риге я был пять лет тому назад — в военное время, когда служил в штабе 12-й армии, срок, конечно, небольшой, но все же Рига значительно изменилась: здания казались все те же, но облик улиц, главным образом, толпа — латышская. Латышская речь как будто преобладала, хотя и русская речь всюду слышалась: в любом магазине вы могли с русской речью получить что хотели. На перекрестках улиц стояли вместо городовых латышские полицейские, в фуражках французского образца. Солдаты имели форму не русского, а, скорее, английского образца. Кое-где на официальных учреждениях (Мин-во иностр. дел на ул. Вальдемара) развевались государственные флаги красно-бело-красного цвета.
Жили наши на Пчелиной улице (Bischu iela — названия улиц везде латышские), занимали две комнаты, конечно было тесно для нас, семи человек!
Первый вопрос, который встал передо мной ребром — был вопрос о приискании места. В какую область профессии удариться? Решил пока продолжать журналистскую деятельность, так как политическая жизнь в молодой республике била ключом. Я отправился в редакцию газеты «Сегодня», где редактором был Николай Григорьевич Бережанский. Издавали эту газету (сотрудником которой я был, так как писал из Нарвы свои корреспонденции) (1) несколько пайщиков, главными пайщиками были евреи — Брамс Яков и Поллак, кажется, Борис (Борух). Талантливым журналистом был Николай Бережанский (псевдо-Козырев, он собственно и считается главным инициатором газеты, которая раньше выходила под названием «Народ». Брамс был мелким журналистом в Либаве (2). Финансовым «гением» считался Поллак, доктор медицины, «меднолобый», как его называли в Риге. Помощником его был Горев (Копелович?) (3), он заведовал отделом объявлений и заодно давал хроникерские заметки, а официальным редактором был Александр Васильевич Круминский, он же переводчик с эстонского и латышского языков. Временно мне дали работу в редакции по редактированию хроникерского материала. В редакции было необыкновенно шумно, все евреи не говорили, а вследствие своего высокого давления темперамента кричали. Главное — вечно спорили, стучали по столу кулаками и затем мирно расходились. Редакция помещалась тогда на Гердеровской площади, в доме немецкой типографии, уже забыл фамилию владельца, вспомнил: Миллера типография. Много волновался и спорил также темпераментный Николай Григорьевич, который ревниво охранял свои редакторские права от посягательств главных издателей — Поллака и Брамса. Много масла в огонь споров подливала супруга Николая Григорьевича честолюбивая Анна Дмитриевна. Она иначе не говорила: «Мы написали статью», «Как нравится вам наша статья?», «Мы редактируем газету» и т. п. Можно сказать, что одна из главных причин последовавшего через год ухода милого Николая Григорьевича из состава редакции «Сегодня» была честолюбивая жена его.
В это время Латвия после окончания войны с большевиками в 1920 г. (январь) (4) и авантюры Бермонта (8 окт. 1919 г.) была в периоде строительства. С Германией был заключен мир 15 мая 1920 г., а с СССР — 11 авг. 1920 г.
1    мая 1920 г. открылось Учредительное Собрание.
В это Учредительное Собрание (кажется, 150 человек) входили и русские депутаты, среди них: Каллистратов, Пресняков, Павлов.
Владимир Александрович Пресняков был председателем Русского общества в Латвии, ранее до образования Латвии он был консулом (русским) (5).
Сколько месяцев я был в редакции «Сегодня», я не помню, но я стал помышлять о переходе в другую газету.
И вот, кажется в 1921 году, некий Гродзенский, предприимчивый господин, открывает газету под названием «Новый путь» (6). Газета большого формата. Кто-то предложил мне работать в ней и пригласил к редактору Гродзенскому. Высокого роста, бритый господин, лет под 60, с быстро бегающими глазами и носом с горбинкой, принял меня в конторе латышской типографии. Он заявил, что рад моему будущему сотрудничеству. На вопрос, какого направления его газета, он слегка замялся и сказал, что газета будет демократическая; просто писать статьи общественного характера. Передовых статей ему не нужно, так как он пригласил какое-то известное в газетном мире лицо. На вопрос, кто это, Гродзенский ответил, что это, по просьбе приглашенного, секрет. Это показалось мне странным, но все же я обещал прислать статью, об    условиях мы только что начали говорить, как Гродзенского вызвали по телефону.
—    Да, я просил бы вас помогать мне править материал, — попросил он меня. — За день работы плачу 10 латов.
Я условно согласился, сказав, что работу беру временно до выявления направления газеты. Тут же вошел в контору господин с симпатичными глазами и русой бородой, тип русского земского деятеля. Гродзенский познакомил меня с ним: Львов, сотрудник (конечно, бывший) «Русского слова» (7). Он также был приглашен Гродзенским для редактирования литературного отдела газеты. «Какого направления газета наша? — спросил он меня, когда мы вышли из конторы таинственного редактора-издателя. Я ему ответил вопросом. — Ну, увидим уже сегодня вечером, — сказал он мне, — ведь вы тоже придете на работу?» — Я ответил утвердительно.
Вечером в 6 часов мы оба явились в типографию и сели за стол, в ожидании появления материала и редактора. Вскоре явился «главный редактор» Гродзенский и сел за свой стол. Какой-то молодой человек, лет 25,    брюнет, принес материал и спросил Гродзенского: кто тут редактирует местный материал? Гродзенский указал на меня, молодой человек положил мне на стол пачку переводов и оригинальный материал местных хроникеров. Я принялся за правку материала. С большим удовольствием я исправил заметку об аресте банды коммунистов. Затем я сдал материал по просьбе Гродзенского — ему. Он долго читал. Видно было, что еле разбирался в рукописи. Затем сорвался с места и помчался к телефону. Редакционный мальчишка сказал мне, что он слышал, как Гродзенский весь материал перечитывает кому-то по телефону. Через полчаса он вернулся в редакторский кабинет и заявил мне, что заметка об аресте коммунистов не пойдет, так как требует проверки факта.
—    Как так проверки факта, ведь это исходит от политической полиции, откуда она и доставлена нашим сотрудником.
—    Ну так что из того, что она исходит от политической полиции, а она не может ошибаться? — сказал он недовольно.
Но он не успел окончить фразы, как в кабинет постучали и, не ожидая ответа, вошли в кабинет человек в военной латышской форме и двое в штатском.
—    Кто тут редактор-издатель коммунистической газеты? — спросил военный.
Львов и я сразу же указали на Гродзенского.
—    Вы арестованы. Извольте следовать за нами.
Львов и я встали и переглянулись.
—    Ну, теперь нам ясно направление газеты, — сказал я. — Таинственный редактор — советское полпредство.
—    Да, нам здесь делать нечего, — сказал Львов. — Идем по домам.
И мы покинули таинственную редакцию. Оказывается, мы редактировали второй номер, первый вышел накануне, но продано было только несколько номеров, остальные были по распоряжению Министерства внутренних дел конфискованы.
Так моя первая работа в редакции «большой газеты» оказалась «блин комом».
На следующий день во всех газетах было напечатано об аресте редактора-издателя Гродзенского, о заключении его в тюрьму и о запрещении выхода в свет газеты «Новый путь».
Все это я в юмористической форме описал в фельетоне в газете «Сегодня» (8), и Рига довольно много смеялась над неудачливым главным редактором. Ни одной заметки он не исправил, так как был малограмотен. В тюрьме сидел он что-то три месяца, и затем его выслали в пределы СССР, где он направился в Москву, к своим благодетелям.
Приблизительно в это время в Риге происходили польско-советские переговоры, которые начались, собственно говоря, в Минске, а в Риге продолжались и прерывались, смотря по ходу военных действий на фронте. Когда совершилось «чудо на Висле» и поляки гнали советскую армию, то Чичерин предписал Иоффе немедленно возобновить мирные переговоры и заключить во что бы то ни стало мир.
18 марта 1921 года я пошел вместе с Бережанским на заключительный акт советско-польских переговоров, когда был договор подписан (9). Историческое заседание происходило в историческом здании Черноголовых, которое в 1940 году сгорело от советской бомбардировки (10). Посредине зала буквой П стояли столы, за которыми по обеим сторонам сидели делегации конференции. Советскую делегацию, что- то 30 человек, возглавлял тучный Иоффе, производивший впечатление буржуа старого времени. Секретарем был, кажется, Лоренц, впоследствии сов. полпред в Риге, и во главе польской делегации был тов. министра Ян Домбский, секретарем, кажется, был Ладось. По бокам были еще столы, где сидели эксперты и секретари со стенотипистками. Среди советских военных экспертов было одно пустое место, еще недавно там сидел умерший ген. Поливанов. На проводах тела этого бывшего российского министра я присутствовал. Неожиданная смерть Поливанова, поступившего на службу к большевикам, возбудила в Риге много толков. Приехал он в Ригу, имея в чемодане полную генеральскую форму. В чем причина его смерти — никто не знал, но говорили упорно, что он отравился. Просил он в записке похоронить его в Петербурге в фамильном склепе рядом с гробом жены. Не совесть ли и горе по поводу позора России (ведь он понимал, к чему клонятся переговоры с поляками) заставили его покончить счеты с жизнью? Во всяком случае здесь какая-то тайна.
Вот началось чтение мирных протоколов, которое продолжалось час. На лицах поляков я читал радость, большевики сидели насупившись. Иоффе читал быстро, но отчетливо. Советы торжественно признавали независимость и самостоятельность Польши в границах, обозначенных в протоколе. Польша получала от России 30 миллионов золотых рублей (за участие поляков в хозяйственной жизни бывшей Российской Империи). Кроме золота большевики обязались выдать Польше в натуре или эквиваленте 300 паровозов, 260 пассажирских вагонов и 8100 товарных вагонов. Общая стоимость возвращаемого Польше подвижного состава определялась около 13’/г миллиона рублей, и что-то еще возвращалось Польше, теперь уже не помню. Одним словом, Иоффе решительно и быстро отрекался во имя России от всего того, что последней веками строилось, созидалось и за что несколько поколений русского народа жили и боролись.
Укоризненно смотрели со стен зала на позорное зрелище русские императоры Александр и Николай.
В заключение Иоффе заявил, что этот польско-советский мир ликвиди- ровал-де насильническую политику царских дипломатов и будет служить базой для установления дружеских сношений между Россией и Польшей. В общем все это тяжело было слушать, и я очень обрадовался, когда все встали и начали прощаться. После этого поляки пригласили нас в гостиницу «Рим», где угостили хорошим ужином с вином, водкой, кофе с ликером.
В это время начались переговоры поляков с журналистом Донатом Иосифовичем Заборовским о создании в Риге русской газеты, в которой поляки хотели помещать свою информацию, так как они считали, что новое государство Польша должно иметь за границей правильные сведения о нем. Эти переговоры имели положительный результат, так как я, не помню в каком месяце 1921 года (11), получил через одну журналистку, если не ошибаюсь, по имени Загорская, предложение увидеться с этим Заборовским в кафе Рейнера, куда я и отправился в сопровождении Загорской. Заборов- ский предложил мне работать в его газете «Рижский курьер» в качестве редактора и передовика (т. е. писать передовые, руководящие статьи). Постоянный фикс он предложил мне 300 латов или рублей, не помню точно, но я требовал 500, согласились в конце концов на 400, построчный гонорар давал мне еще 250—300 латов.
Заборовский, старик лет под 60, когда-то был преподавателем русского языка в римской военной академии. Сестра его, Вожена Иосифовна Витвицкая, была известным театральным критиком в Петербурге (псевд. Бинокль), она была вдова, муж ее был в Риге в довоенное время известным общественным деятелем и редактором русской рижской газеты (12).
Редакция «Рижского курьера» находилась на Грешной улице. Туда же я устроил маму (13) в качестве заведующей конторой. Таким образом, мы оба получили в Риге работу.
С газеты «Рижский курьер» началась в Риге моя журналистская и общественная деятельность, первая продолжалась до 1929 года, общественной работой я занимался до 1940 года. Общественная деятельность моя началась приблизительно в то же время, так как я поступил членом Русского общества в Латвии, председателем которого был в то время бывший товарищ прокурора, а затем бывший российский консул Владимир Александрович Пресняков, который через месяц моего пребывания рядовым членом общества провел меня в члены правления, каковым я и состоял бессменно что-то 10    лет.
В качестве редактора газеты (главным редактором и издателем был Заборовский) (14) я всецело ударился в политическую жизнь, которую я изучил довольно хорошо, хотя латышского языка и не знал. Рост и укрепление молодой республики, а равно и ее закат происходили на моих глазах, так как я вскоре познакомился со всеми руководителями политической жизни Латвии и вожаками партий, с которыми часто встречался в кулуарах Учредительного Собрания, а затем и Сейма и на разного рода государственных и дипломатических раутах.
Вскоре мы переехали на новую квартиру ближе к центру — у моста на Корабельную (Kuģu iela), где мне с трудом удалось достать двухкомнатную квартиру, очень неудобную, но все же ближе к центру, тогда в Риге был квартирный кризис.

Теперь, когда мы обратились в невольных беженцев после занятия большевиками Прибалтики (1940) и скитаемся по разным городам Европы, невольно мысли обращаются к хорошо проведенной жизни в свободной Латвии, особенно в Риге.
Рига, один из крупнейших ганзейских городов в Балтийском море, всегда играла крупную роль во время всей принадлежности Прибалтики Российской Империи. Рига была мостом культур между Россией и Западной Европой. Город в мое время имел что-то 350 тысяч населения. Расположен город по обеим сторонам широкой Двины, богатой рыбой. На правой стороне — главная часть города, Старый город и новейшая часть с громадными зданиями, парками и садами, тут же русская часть — Московский форштадт, где я преподавал в одной из русских основных и дополнительных школ (Коммерческая школа) более 12 лет. Задвинье с прекрасным Гагенсбер- гом, богатым садами. Ригу можно назвать красивым и приятным городом. Широкая, бывшая Александровская, а в мое время — улица Свободы имела по обеим сторонам большие парки — Верманский (Большой и Малый) с большими ресторанами, бульвар Мейеровица и площадь Эспланаду, на которой возвышался большой православный собор. Все утопало в зелени. Главный торговый центр — Известковая улица (латв. Сити), на бульваре у канала большое здание Латвийской оперы, где мы провели множество приятных часов, дальше почта и кирпичное здание префектуры, почти по соседству вокзал, за железной дорогой — громадная площадь с большими возведенными амбарами со стеклянными крышами (15) — так называемый Центральный рынок, который можно причислить к образцовым в Европе, так как эти здания имели в себе не только богатейшие запасы, но и все приспособления для холодильников и других средств сохранения сырых продуктов. Центральный рынок — это достопримечательность, которой могла гордиться молодая Латвия. Восточнее Латвийской оперы — параллельно с улицей Свободы тянулась Вальде- марская улица (бывш. Николаевская), у канала расположился маленький Театр драмы (16), вверх по улице большой парк с красивым зданием Министерства иностранных дел, тут же широкие улицы с посольскими зданиями. На улице Вальдемара жили мы последние два года, занимая чудную квартиру из четырех комнат. За городом — в северной части находились — на Покровской улице [православное] кладбище, а еще далее громадное национальное кладбище, в сосновом бору «Братское кладбище», где находился памятник неизвестному солдату и могилы известных национальных героев и деятелей Латвии (Пакете, Мейеровиц и др.), там же похоронены наши хорошие приятели Михаил Тимофеевич Злотников-Сергеев и Александр Михайлович Фокин, брат знаменитого балетмейстера Михаила и муж Александры Александровны Федоровой. Еще дальше — Лесной парк (раньше Царский парк) на берегу живописного озера Киш. Там был Зоологический сад. В парке разбросаны богатые виллы, там же были яхт-клубы (нем., латышский). Лесной парк соединялся с городом трамваями.
В Риге много исторических памятников — на набережной Двины находится замок, местопребывание президента государства, он построен в 1515 году (17) на месте прежней орденской крепости, ныне там находится Государственный музей искусств, историко-этнографический музей и Государственный архив. У Верманского парка здание Латышского общества — на улице Паулуччи (18), при нас там обосновался Театр Русской драмы, где мы также провели множество приятных часов — почти на всех представлениях с прекрасными артистами мы присутствовали. Рядом на Суворовской улице (при нас была переименована в Кришьян Барона улицу) находилась консерватория. На Парковой улице вблизи был цирк, раньше Соломонского (19). Тут же у Верманского парка был громадный дворец латышского газетного короля Беньямина (20), издателя газеты «Jaunakas Ziņas», которая имела почти стотысячный тираж.
Из других зданий припоминаются — Большая и Малая гильдии с мозаичными стеклами, где устраивались балы, а внизу, в подвалах старинные рестораны-погребки. Затем Пороховая башня, остаток древнего городского укрепления, там находился Военный музей. Далее знаменитый, ныне- погибший от бомбардировки Дом Черноголовых, построенный в стиле голландского ренессанса XVII в. старинной купеческой организацией «Достойная компания черноголовых», покровителем коих считался св. Маврикий — негр.
В зале историческая портретная галерея, между прочим и портреты российских императоров, историческое собрание серебряной утвари -— все это, вероятно, погибло. В зале устраивались концерты, балы, лекции. Часто бывал я там и на раутах иностранных посольств.
Из церквей известны — лютеранская церковь св. Петра с одной из самых высоких в Европе башен — тоже сгорела; церковь св. Якова — католический собор. Из православных церквей — собор, в подвале которого жил архиепископ Иоанн, церковь Благовещения — на Гоголевской улице, церковь Александро- Невская и Покровская кладбищенская церковь, где много раз отпевали русских общественных деятелей. Еще надо прибавить Иоанновский монастырь и Иоанновскую церковь на Б. Горной улице. Из старообрядческих церквей припоминается Иоан- новская церковь старообрядческой общины — она возвышалась многими куполами в золоте на берегу Двины против Латгальской площади (21).
Да, еще забыл упомянуть про Университет, который находился на бульваре Райниса, в царское время он назывался Политехникум, при латышах его увеличили, прибавив гуманитарные факультеты, там посещали лекции Слава (юридический факультет) и Геня (22) (инженерный факультет). Всего было около 8 тыс. студентов. На ул. Вальдемара, недалеко от Министерства иностранных дел находилась Академия искусств (23) — на Эспланаде, почти рядом громадное здание Коммерческой школы.
Роскошный вид открывался с вершины Бастионной горки, где летом играл оркестр, позади Горки тянулся канал, на мутных волнах которого скользили многочисленные лодки. Особенно красив канал там, где он омывал волнами тенистый сад Вестура (24).
Так вспоминаю я с удовольствием Ригу с ее Рижским взморьем, несмотря на то, что теперь я пишу эти воспоминания, когда живу среди
роскошной швейцарской природы, привлекающей тысячи туристов из других стран. Но увы, горы с быстро несущимися реками меня не увлекают: я предпочитаю равнину с ее медленно текущими большими реками, озерами и даже взморьем. В этом отношении я не швейцарец!
В редакции у нас была большая комната — редакционный кабинет, где было два письменных стола. За одним сидел Заборовский — у двери конторы, где сидела мама, там же были сотрудники. Вначале штат небольшой -— хроникеры (из которых хорошо помню короля репортеров Лайвинека), у другой стены был мой стол. Политическим хроникером был прибывший из Петербурга Бирзнек — хромой, муж известной в Риге балерины Тангиевой (кажется, армянка по происхождению); переводчицей вначале была хорошенькая Берзинь. Русскую общественную жизнь «обслуживал» я, а Заборовский писал театральные критики. Еще Вильде — писал административную жизнь Латвии.
Затем был ряд непостоянных сотрудников со стороны. Да, фельетоны писал Михаил Миронов, он же поэт, молодой человек из Либавы, довольно талантливый поэт, но большого самомнения. Не помню его настоящей фамилии, какая-то еврейская (25).
Посещал я также Учредительное Собрание, которое работало последние месяцы, вырабатывая конституцию Латвии, там я познакомился с вождями партий и правительственными руководящими лицами, главным образом с министрами.
Председателем Учредительного Собрания был старый присяжный поверенный, известный деятель по борьбе за независимую Латвию Ян Чаксте. Большинство членов Учредительного Собрания принадлежало к буржуазным партиям, но 38 были социалисты, главным образом социал-демократы.
7    ноября 1922 г. открылся первый Сейм (26), который был избран на основании конституции, выработанной и принятой Учредительным Собранием 15 февраля 1922 года. Конституция вполне демократическая, которой были обеспечены и права меньшинств. Землю поделили так: никто не имел права иметь более 100 гект. земли, излишек у помещиков, главным образом немецких, был отобран и отдан крестьянам, центры [имений] оставлены. Были образованы и новые хозяйства по 22 гектара. Сейм избирался на 3 года. Всеобщие выборы, в которых участвовал каждый гражданин не моложе 21 года.
Президентом государства был тот же Чаксте, председателем Сейма с.-д. Павел Калниньш, милый, обходительный человек, лет 55, спокойный и справедливый. Седовласый, с маленькой подстриженной головой. Товарищем его был епископ Ранцан, который учился в Санкт-Петербургской духовной академии; его я часто видел в церкви св. Екатерины в Петербурге, при мне он был ректором этой академии. С ним я также не раз беседовал, был даже в его квартире. Самая большая партия (всего в Сейме 100 членов) была социал-демократическая, к этой партии примыкало 32 депутата (лидеры д-р Мендерс, Целенс и Руде- виц), а р<имско>-к<атолический> епископ Ранцан примыкал к Латгальской партии, представлявшей интересы католического населения Латгалии. Интересно отметить, что членами сейма была жена Калниньша и сын его, лет 25 — студент — все социал-демократы.
Русские депутаты распадались на 3 группы, вернее группировки. 1) Блок православных избирателей и объединенных русских организаций, который представляли архиепископ Иоанн Поммер (по происхождению латыш, его брат был учителем истории в гимназии Славы) и Елпидифор Михайлович Тихоницкий.
2-я фракция — фракция старообрядцев в лице депутатов проф. Ивана Юпатова и Мелетия Архиповича Каллистратова. И, наконец, третью фракцию русских обществ, и земских деятелей представлял Леонтий Васильевич Шполянский. Всех этих политических и общественных деятелей я знал хорошо, так как работал постоянно в контакте с ними.
Архиепископ Иоанн, высокий, статный человек с окладистой бородой, красивыми глазами и энергичным выражением лица, был лет 58. Он всецело поддерживал интересы русского населения. По натуре своей он был не только монах, но и крупный политический деятель, горячий, страстный оратор, он весь горел борьбой против большевиков и партий, поддерживающих их. Его речи всегда вызывали страсти и прения. Он говорил логично и постоянно имел веские письменные доказательства правоты своих утверждений. В соборе служил он торжественно, громовой голос, гордая осанка князя церкви — все это импонировало слушателям.
Жил он в подвале собора в знак протеста против предоставления католической церкви Алексеевского монастыря — прежней резиденции православных епископов в Риге. Лето проводил он на даче у Киш-озе- ра, где трагически кончил свою жизнь, пав жертвой политического покушения на его жизнь большевиков, но об этом после.
У архиепископа Иоанна я бывал часто в его даче и любил беседовать с ним.
Тихоницкий Елпидифор Михайлович был гордостью и утешением русского учительства. Он был с ног до головы идеалист русского земства. Бесконечно влюбленный в свою учительскую деятельность, глубоко любящий и понимающий детскую душу, знаток педагогики, особенно блестящий методист — был верной путеводной звездой русского учительства. «Как скажет Елпидифор Михайлович, так и сделаю», — слышался обыкновенно ответ учительниц, которые боготворили его. Он написал несколько учебников (хрестоматий). Был весьма скромен, несмотря на свой громадный авторитет в учительском и общественном мире. По убеждениям он был демократ, раньше был членом трудовой партии и работал также в Пскове, где я с ним встречался в той же партии. По происхождению он, кажется, из Вятской губернии, брат его был архиреем (еп. Владимир) и проживал во Франции (27). Сам Е. М. кончил духовную академию. Лет ему было в 1923 году около 57. Он женился на учительнице в Риге и имел двух детишек. Работал он невероятно много, главным образом на учительской и общественной ниве. Он организовал в Риге «Русское просветительное общество», несменным председателем которого был до закрытия этого общества в 1939 году, а в 1940 году был арестован большевиками и отправлен куда-то в глубь России (28).
Его светлый образ запечатлелся у меня в памяти навсегда: светлый блондин, с лысиной, немного отвислыми усами и с книжкой в руках, он внимательно выслушивал каждого, смотря добрыми проникающими глазами на собеседника. С ним я много беседовал и работал по составлению литературно-просветительной газеты «Русский день», душой которой он был, привлекая к бесплатному участию в ней литераторов и журналистов. Он стоял во главе комитета по организации празднования «Дня русской культуры». Это празднование действительно было большим праздником для русского населения Балтики, но и об этом после. В Сейме, среди интриг и политической жизни, Тихоницкий дольше легислатурного периода — 3    лет — не удержался. Не политический борец, он весь отдался просветительской и общественной работе, за которую русское население должно быть благодарно ему навсегда.
Проф. Иван Ферапонтович Юпатов — старообрядец, старик лет под 65,    был ученый, происходил он из русской старообрядческой семьи, профессором он был где-то на юге, кажется, Донского политехникума (29). В Риге, в мое время, он был начальником Русского отдела, значит во главе русского просветительного дела. С седой бородой, в очках с золотой оправой, человек старого закала, консерватор, но с практической стрункой, он старался, не входя в конфликт со своим убеждением, идти в ногу с новыми требованиями. Классическое образование ставил он высоко, но и реальное направление не оставлял в тени. Ему приходилось немало бороться с господствующим латышским шовинизмом, который постепенно сдавливал меньшинственные школы, вытесняя число русских предметов и заменяя их латышскими уроками истории и географии. Мне приходилось с ним неоднократно беседовать на острую тему защиты русских интересов, и он, конечно, делал все зависящее от него, чтобы отстоять те или иные интересы русской культуры, и часто обращался за помощью к русским депутатам, но последние ничего делать не могли, так как подавляющее большинство депутатов Сейма, не исключая и социал-демократов, катились по излюбленной дорожке шовинизма.
Удивительное дело, как только маленькое государство, вопившее на весь мир о страданиях от великодержавного шовинизма России, делалось самостоятельным, так забывало о своих прежних страданиях и само начинало то же самое делать в отношении меньшинств, особенно русского, так как у последнего за спиной не было государства, которое поддержало бы его!
Профессору Юпатову я благодарен за то, что он, когда я в 1929 году оказался вследствие закрытия газеты «Слово» без работы, помог устроиться преподавателем в русской Дополнительной школе. Что стало с проф. Юпатовым — не знаю, когда я покидал Латвию, он был в отставке и проживал на своей земле где-то около Риги, занимаясь огородничеством. Жив ли он? Или находится в плену у большевиков?
Каллистратов Мелетий Архипович — тоже старообрядец из Двинска, самый молодой депутат, лет 30, был, кажется, учителем основной школы, а в первую войну прапорщиком.
Мнил себя левым и старался держаться ближе к социал-демократам. Образованием он не блистал: даже в средней школе не был, а если и был, то во всяком случае не кончил. Типичный митинговый оратор из провинциального городка, — все политические его познания были выхвачены из дешевых брошюр. Да и говорил он неинтеллигентно. Внешний лоск депутата парламента, однако, он схватил быстро и где надо появлялся в смокинге, а то и во фраке. Но с мужиками умел говорить понятным языком, а где надо, то и выругаться. Его политическая платформа выражалась одним словом: «демократия», хотя он едва ли знал это понятие в широком, европейском смысле. Все свободы, да побольше земли крестьянам, хотя последней неоткуда было взять, что он прекрасно понимал.
Несмотря на демократизм и заигрывание с левыми элементами, он во время прихода большевиков был арестован и сидел до моего отъезда: большевики обнаружили, что он буржуй и владелец нескольких домов и бани, что для них было достаточным поводом для его ареста (30).
Леонтий Васильевич Шполянский. Типичный русский интеллигент, лет 45,    с коротко остриженной бородкой, по профессии техник. Кажется, из Киева (31). Постоянно жил в Латгалии, и только после того, как Сейм окончательно прекратил существование, переселился в Ригу. Тихий, осторожный, с оглядкой вел он свою политику фракции русских общественных и земских деятелей. Редко был прямым и откровенным, говорил мало, предпочитая работать в тиши, без шума. Он был практик и меньше всего оратор, отсюда его постоянные блоки во время выборов в Сейм то с одной из русских партий, то с другой. Но в общих делах русской культурной автономии и в защите интересов крестьянства он был стойким и непримиримым. Где-то он теперь? Кажется, со своей семьей бежал из Латвии в Германию: из огня большевистского да в немецкое полымя! Большевиками арестован не был*.
____________________________________________
* Шполянский, как я узнал уже в Швейцарии, умер в Риге (1942?). Сын его Ростя, инженер, женился на известной модистке Рудзит и бежал с матерью при занятии большевиками в 1944 г. г. Риги в Германию, а после разгрома немцев очутился в австрийской горной деревушке в Тироле с сыном Никитой и страшно бедствует.
_____________________________________________

Трофимов Сергей Иванович — сын помещика, д-ра медицины Трофимова из Режицкого уезда. Лет 35,    хромой, бритый и довольно неряшливый. Кончил Юрьевский (?) университет по юридическому факультету. Человек большого самомнения, без данных на это. Чтобы казаться демократом чистейшей воды, считал нужным посещать трактиры, где за чаем и водкой (из-под полы) вел продолжительные беседы «с народом» под орган («Дунайские волны»). Пробыл, кажется, в Сейме всего один легислатурный период, но за это время съездил в Вену на конференцию представителей меньшинств, о которой потом читал бесчисленные лекции. Когда состоялся ульманисовский переворот, устроился у Берзиня (латышский Геббельс) референтом русского отдела вместо ушедшего в отставку проф. Юпатова и, как говорят, больше занимался осведомительской деятельностью в отношении благонамеренности граждан русской национальности. Берзинь (министр общественных дел при Ульманисе) кроме того поручил ему редактирование ежедневной русской газеты, название которой забыл (32). Редактировал так же плохо, как и «управлял» русскими общественными делами. Что с ним случилось во время прихода большевиков в 1940 году — не знаю: он смылся где-то в Латгалии, так же бесшумно, как и появился на рижском небосклоне (33).
Деп. Кириллов. От старообрядцев. Пробыл членом Сейма всего один легислатурный период. Малоразговорчивый, вдумчивый и спокойный, казалось, что все страсти — как политические, так и общественные — шли мимо него. Он имел дело гл. обр. со старообрядцами. Сам из Двинского уезда, где и старался больше всего пребывать. С ним беседовал раза два.
Деп. Павловский — тоже пробыл членом Сейма всего 3 года. Земский работник, бывший офицер, мало проявил себя как депутат вследствие своей безгласности. Ничего из себя не представлял.
Деп. «Ванька Пьяный». Был еще один депутат, как его фамилия 1— не помню, все звали его просто1 «наш Ванька Пьяный» — это прозвище почему-то запомнилось. С крестьянами он говорил только за чаркой водки, а так как говорить приходилось много, то напивался он «до белого слона» и часто находили его где-нибудь в канаве. Попал он по архиепископскому списку и ничем себя не проявил, будучи послушным органом архиепископа — лидера православного списка.
Вот, кажется, и весь состав русских депутатов за все время существования Сейма.
Не примыкал к русским деп. Ершов. Он возглавлял в единственном числе партию Соц. патриотов, скрытая фракция коммунистов. Известен скандалами и дебоширством (34).
Чтобы покончить в своих воспоминаниях о Сейме, перехожу к краткой характеристике других членов Сейма, с которыми (мне приходилось часто беседовать. Из самой большой партии — социал-де- мократической — наиболее выдающимися были: Бастьян, Целенс, д-р Калниньш, Рудевиц, Вишня, а из наиболее милых и обходительных — известный латышский поэт Ян Райнис и Герман Каупиньш, «дядя Герман», как звали его дети. Первые были настоящие политики, митинговые ораторы (искл. д-ра Калниньша), деятели подполья в царское время, жившие за границей в качестве эмигрантов. Не понимаю, почему такая мелкобуржуазная страна, как Латвия, дала такое большое количество социалистов? Тем более, что рабочего элемента в Латвии, типично крестьянской стране, не так много. Думаю, что социалистические лозунги чисто житейского типа играли большую роль на выборах. И действительно, в области социальных реформ социал-демократы сыграли немалую роль. Мелкое землевладение, социальное страхование, больничные кассы с их лечебницами и санаториями значительно улучшили жизнь необеспеченного обывателя. А социальное законодательство в Латвии не только стало наравне с передовыми государствами, но и далеко опередило их, взять хотя бы Швейцарию, последней далеко до Латвии в этом отношении, причем законы Латвии честно проводились в жизнь, не так, как в СССР, в законах которого было написано одно, а в жизни проводилось другое.
Ян Райнис, высокий, худощавый старик, с большой лысиной — был у латышей своего рода Пушкиным. Самая его любимая и наиболее известная вещь «Ветра дуют» — поэма (36). Он писал много лирических стихов. Политикой мало интересовался и едва ли на старости лет отличал социал-демократов от меньшевиков, но ясно было одно — он стоял за народ, из которого вышел. Был одно время министром просвещения, но лично инициативы не проявлял, интересуясь больше дактилем, чем управлением министерством, которым правили за него социал-демократы, под диктовку которых он писал те или иные распоряжения. Человек он был добрый и «только дурак не пользуется его добротой», как говорил мне газетный фотограф Крауклис, который имел десяток векселей с «жиром» (37) добрейшего Райниса.
Раз был я у него в доме. Дом он имел собственный, на дощечке над воротами красовалась скромно фамилия «Плекшанс», его настоящая фамилия, а Райнис — псевдоним. Дом деревянный, двухэтажный. Квартира из 3—4 комнат. В гостиной, где он принял меня с Фельдман, — это барышня-композиторша, которая написала музыку на его стихотворения и хотела иметь разрешение напечатать.
Вскоре вышла жена Райниса, тоже поэтесса, Аспазия. Полная, нарумяненная, уже пожилая женщина с какими-то ужимками. За чашкой чая мы поговорили о русской поэзии — супруги недурно, но с большим акцентом говорили по-русски. Поэт с восторгом отзывался о Пушкине, стихотворения которого он много в юности учил наизусть. Поэтесса с неменьшим восторгом говорила о Бальмонте. Затем Фельдман стучала свою композицию на стихи Райниса на старомодном клавесине, который звучал так же, как и старческие голоса поэтов. Не помню точно, в каком году умер Райнис, кажется в 1929 или 30-м (38). Его хоронили на казенный счет на кладбище для неприемлющих религии, что рядом с Братским кладбищем. Конечно, главными распорядителями были социал-демократы, затем оказалось, что старик верил в Бога, а потому по желанию вдовы Райниса «перехоронили» по христианскому обряду — это было уже, кажется, в правление Карла Ульманиса. Социал- демократы были в большом конфузе, но они тогда уже были как партия ликвидированы. Вообще время в отношении индивидуальной, внутренней свободы было паршивое: или партия диктаторствует («демократизм») либо правительство, которое с легкой руки Гитлера ударилось в диктатуру (фашизм).

Герман Каупиньш, молодой человек, лет 35, добродушнейший паренек, занимался социальной политикой, далекий от большой политики — его интересовали детские сады, которым он отдавал всю свою душу. С Каупинем, который и сам был журналистом, я много беседовал. В кафе Шварца у него был свой столик, где он «принимал» коллег журналистов и юристов. «Дядя Герман» провел мои выборы в учителя Русской дополнительной школы. Дело в том, что кандидаты в учителя (избирал Школьный совет, состоящий из учителей и наполовину из родителей) должны были получить утверждение Просветительной комиссии (городской), а председателем комиссии состоял социал-демократ Адельберг, приятель Германа, а главное одно- партиец, Помню, в день заседания комиссии, когда разбиралось дело учителей этой школы, я пошел вечером в кафе и сел к Каупиню, который три раза звонил к Адельбер- гу и наконец, радостный, вернулся к столику и сказал мне: «Ну, буржуй, — он меня всегда звал буржуем, а я его звал плутократом, — поздравляю, ты из трех кандидатов избран в учителя». Известие было для меня очень приятное, хотя урок только раз в неделю (правоведение), но главное было попасть в школу, что было очень трудно, так как начальник школы и подавляющее большинство членов школьного совета были за адвоката Павлова, но я попал в число кандидатов.
Выпили по этому поводу еще по чашке душистого кофе.



Когда Ульманис закрыл Сейм, Каупиньш получил пенсию в 200 латов в месяц и писал свои детские сказки. При большевиках он также жил в тени, никуда не лез, что с ним теперь (пишу в 1945) — не знаю (39).
Еще из социал-демократов вожаков помню Вецкална, плотного, черноголового, с лицом полным веснушек. Он был столяр и мало интеллигентный: его выпускали ораторствовать в фабричные районы. Когда можно было выпить на каком-ни- будь торжестве (на высокоинтеллигентные торжества с.-д. центр его не выпускал за малоинтеллигент- ность) он всегда был первый и даже забывал свое «социал-демократическое сословие», как он выражался.
Второе место по количеству членов занимал Крестьянский союз. Карл Ульманис — стоял во главе его, это был человек лет за 50, плотный, всегда гладко выбритый и с небольшим ершиком на голове. Чисто мужицкая добродушная улыбка, глаза, с большой хитринкой, глядели умно и серьезно, даже во время шуток, к которым он часто прибегал. Он был с высшим образованием — кончил в Америке агрономический факультет. Он один из главных создателей независимой Латвии и был первым министром- председателем, премьером. Он же был первым и последним диктатором Латвии, которую повел по ульт- ранациональному пути по рецепту Гитлера — Муссолини. Но все же он был человек большого государственного ума, конечно в масштабе Латвии.
Кабинет его был с 18 ноября 1918 г. по август 1919 г., затем подряд еще три раза до 1921 г., еще несколько раз свергался и выбирался, пока в 1936 году он не решил силой закрыть Сейм (40) и сделался диктатором на свою погибель. Главную силу и опору государства он видел в крестьянстве. В 1922 или 23 году, скорее в последнем, по поводу пятилетия независимой Латвии он в замке устроил «пир на весь мир». На этот пир были приглашены старшины волостных управлений и выше, начальники уездов, вообще все начальствующие, члены Сейма, дипломатический корпус, редакторы, артисты, художники и т. п. с женами. Были и мы с мамой. Все сияло в огнях (город был иллюминован). Я взял напрокат фрак. В нескольких залах были сервированы столы, которые гнулись от разного рода яств. Чего там только не было! Многочисленные напитки — от водок до заграничных вин, а в коридорах стояли бочки с пивом и прохладительными напитками — любой подходи и пей сколько угодно. Интересно отметить, что министры и др. высшие члены были с лентами через плечо и со звездами — демократические министры не могли устоять перед этими игрушками, но ходили некоторые, ковыляя, например Чаксте, что выглядело довольно смешно.
Один из наших сотрудников, Тьедер, с красавицей женой пробрался на этот раут, не имея пригласительного билета: тщеславная жена его умерла бы от зависти и обиды, если бы не попала на этот раут.
Советский полпред (41), здоровый, высокий и рыжий дядя, также выглядел смешно в своем фраке. Тут же был представитель ТАСС Кольцов (42). Затем был бал. Было в общем весело. Все же этот бал носил оттенок демократический, так как более половины присутствующих были провинциалы. Вернулись поздно. Социал-демократы, которые кутили не менее ярых буржуев, на следующий день пустили про Ульманиса слух, что он закатил шикарный, буржуазный пир, стоивший немало денег народу, и вел себя, как Карл I (читай «император»). Ныне Ульманис томится в тюрьме Владикавказа, куда он увезен большевиками (43).
Очень симпатичный был член Крестьянского союза Квиесис, председатель Судебной палаты, а затем избранный президентом Латвии. Весьма культурный, вдумчивый человек и обаятельный собеседник. Он погиб в волнах Балтийского залива, когда в лодке бежал в 1944 году от большевиков, которые заняли Ригу, когда немцы должны были покинуть последнюю (44).
Из других вершителей судеб Латвии хорошо помню Скуенека, амери- канизованного латыша. Уже его наружность напоминала американца — среднего роста, с узкой длинной бородкой, в пенсне и вечно с трубкой в зубах. Он стоял во главе малопопулярной партии меньшевиков, его помощником, а потом и министром был Салнайс, очень милый человек, с которым я не раз встречался в частной семье — у полк. Коренева. Жена этого Салнайса — Мильда была журналисткой, веселая, обходительная дама. Одно время Скуенек был председателем [кабинета] министров. Деп. Каллистратов со своими мужицкими манерами не раз в присутствии журналистов в Сейме похлопывал фамильярно Скуенека по плечу и говорил: «Наш премьерчик очень милый парень!». Этот «премьерчик» всеми фибрами души ненавидел русских, и только его «социалистическое» положение заставляло об этой ненависти молчать. Он долгое время жил в Америке, и хотя получил русское воспитание, но об этом старался молчать и где только можно старался тайно подгадить русским. Он заведовал статистическим управлением и конечно подтасовывал цифровые данные о русских, превратив значительную часть последних в белорусов, только благодаря ему белорусы в Латвии получили школьную автономию и пользовались благорасположением правительства в ущерб русским.
При диктаторской власти Ульманиса Скуенек забыл совсем о своей принадлежности к социалистической партии и сделался ярым «меньшевистскоедом». Когда пришли в Латвию большевики, Скуенек был арестован и вначале находился под домашним арестом: к нему был приставлен шпик, который всюду ходил с ним.
Это было в раннюю осень — август или сентябрь 1940 г., на Взморье, там мы не раз смотрели, как Скуенек в трусиках бегал по взморью (он был спортсмен), а за ним, вытирая платком лицо, бежал толстый шпик-большевик: так тренировал-му- чил арестант своего надзирателя. Многие ходили смотреть на это потешное зрелище, пока большевики не увезли Скуенека куда-то в глубь России (45).
Помню, конечно, военного министра генерала Балодиса, «освободителя Латвии» — он стоял во главе латвийской армии во время освободительных войн. И с ним не раз беседовал, по-русски говорил он хорошо, как бывший русский кадровый офицер. Относился он к русским хорошо и не раз выручал русских офицеров из отряда кн. Ливена (46), который дружил с Балодисом. Во время диктаторства Ульманиса Балодис был его заместителем. Когда ворвались большевики в Латвию, Балодис подал в отставку, и когда были назначены всеобщие выборы в большевистский «Сейм», также составил свой список, наивно веря во всеобщие выборы, за что был арестован, как и все кандидаты «балодисского» списка, затем большевики отправили его в Россию «в отдаленные места». Так он и исчез из Латвии (47), где среди военных пользовался большой популярностью. Было ему лет под 60.    Любил в парадные случаи обвешивать грудь орденами, принадлежал к Крестьянской партии.
Упомяну еще о двух генералах — ген. Гоппере и ген. Бангерском — первый был героем Ярославского восстания против большевиков, кажется, возглавляемого Перхуровым, а в Латвии он был начальником рижского гарнизона и главой скаутов. Его худощавую фигуру с узкой бородкой можно было видеть во всех парадных случаях. Всегда корректный, далекий от политики, он производил хорошее впечатление. Собственно говоря, он был в душе русский, да и по-латышски-то говорил неважно. Скауты его любили. Свою жизнь кончил он трагически: большевики расстреляли его где-то в лесу недалеко от Риги (1940) (48).
Ген. Бангерский Рудольф был офицером русского Генерального штаба, плотный господин лет за 50, с небольшими черными подстриженными усами. Одно время он был министром левого латвийского правительства. С ним я часто виделся, так как жил в его домике, что на Малой Королевской (49) у Известковой улицы. Скуп невероятно и расчетлив до сантима. Держался левых взглядов. При большевиках скрывался где-то в деревне, а при немцах выдвинулся как глава вооруженных латышских антибольшевистских сил. Когда немцы ушли, он эвакуировался в Германию, где сделался председателем комитета освобождения Латвии от большевиков. Что с ним теперь, когда разгромлена Германия, — не знаю (50).
Чтобы закончить краткое описание латышских членов Сейма или министров, упомяну еще о двух депутатах — Рингольде Калныне и Арведе Берге. Первый одно время был министром финансов и считался «финансовым гением», причем гениальность его заключалась гл. образом в том, чтобы не уплатить грандиозного долга какому-то консортию (51) или погасить частично так, чтобы Латвия могла бы считать этот неприятный долг города все же как бы уплаченным. В чем заключалась эта «гениальная» комбинация, я уже за давностью времени забыл. Калнынь ездил в Лондон, где прославился из- за своей феноменальной скупости в скандале, о котором вскоре стало известно и в Латвии.
Дело в том, что Калнынь был в Латвии одним из самых богатых магнатов, что не мешало ему попрекать жену в невероятном расточительстве в домашнем хозяйстве, и дело кончилось тем, что он сам стал ходить на базар с корзинкой в руках и закупать продукты. Рано утром часто можно было видеть, как он выходит из своего громадного дома- блока, что на Елизаветинской ул., № 17, и идет в Центральный рынок, где от него отворачиваются продавцы, так как он невероятно торгуется из-за каждого сантима.
Несмотря на то, что он женат и уже в почтенных летах, он не прочь был приударить за молоденькой девицей, главным образом легкого поведения. На углу Известковой и Королевской улиц было большое здание Русского общества взаимного кредита (52), там находится Русский клуб, а наверху большое зало, которое вначале сдавалось под танцы, причем дошло до того, что входная плата была доведена до минимума — 50 сантимов, вместе с гардеробом! Эти балы посещали главным образом приказчики, Московский форштадт и латышская пролетарская окраина (Гризинькальн), а из девиц — девицы легкого поведения. Туда- то зачастил старик Калнынь, член Сейма, а раньше министр финансов. Когда он появлялся на балу, то девицы легкого поведения шарахались от него и старались не попадаться «а глаза, так как он обыкновенно заказывал бутылку содовой воды, которой и угощал целый вечер свою партнершу. В кулуарах Сейма удивлялись, как Рингольд Калнынь, любитель-шахматист, играл с товарищами в шахматы, причем заказывал бутылку сельтерской, половину которой тянул в течение всего вечера, а другую половину, уходя домой, сдавал буфетчику с просьбой подать ему на следующий вечер, тогда он допьет!
Так вот, он поехал в Лондон, где остановился в какой-то гостинице. Через несколько дней он кончил со своей делегацией щекотливые дела по долгу города Риги, а вечером отправился гулять на те улицы, где гуляют дешевые девицы «полусвета». С какой-то девицей он быстро познакомился и оказался у нее, а когда пришло время расплачиваться, он дал ей бумажку двухфунтового достоинства (или другую, не знаю точно), следовало получить сдачу в 1    фунт, каковой у девицы не оказалось. Тогда он взял с девицы расписку, что она честно вернет этот фунт в гостиницу, где он остановился, на имя Рингольда Калныня. Случилось так, что на следующий день латвийская делегация должна была покинуть Лондон рано утром. Уехал и Калнынь, тяжело страдая за потерянный фунт.
Через месяц, однако, по кулуарам Сейма шепотом рассказывали со смешком об интересном казусе. Латвийское Министерство иностранных дел получило от латвийского посольства в Лондоне 1 фунт для вручения депутату Сейма Калныню, с распиской «английской уличной леди», которая писала, что честно возвращает сдачу с гонорара за проведенную с нею ночь, чтобы у него сохранилось в памяти, что «английские ночные леди честны». Этот казус несколько месяцев питал депутатов Сейма и журналистов веселым настроением.
Калнынь, конечно, этот фунт жадно и с облегченным сердцем принял. Он был страстный рыболов и ездил даже в Югославию половить рыбу. Жена его вела торговые дела с Советами, так как Калныню, самому состоящему в партии, которая была настроена антибольшевистски, неудобно было открыто вести торговые дела с Советами.
Где Калнынь — не знаю. Большей частью жил за границей (53).
Арвед Берг был другого типа человек. Он был также богат, но образован, умен и идейный враг большевизма. Он был редактором-изда- телем газеты «Latvis», которую вел хорошо и скоро сделал ее лейборганом латышской интеллигенции. Он стоял во главе партии «Национальный центр». Его партия состояла главным образом из латышских промышленников и сельских и городских интеллигентов. В Сейме Берг находился в правом крыле депутатов и как юрист состоял во многих комиссиях. Куда он исчез при большевиках — не знаю (54).
Из католической латгальской крестьянской партии запомнились В. Рубульс — очень скромный и милый господин, он был когда-то в школе св. Екатерины в С.-Петербурге, которую окончил и я. Рубульс в качестве тов. министра всегда шел навстречу тем или иным моим прось
бам. Из других меньшинственных партий запомнился деп. Вержбицкий (фракция поляков в Латвии), который, будучи товарищем министра вн. дел, уговорил меня принять латвийское подданство и быстро провел мое дело.
Интересный тип был евр. депутат Дубин (парт. «Агудат Исраэл») — он придал Сейму характер рынка мелкого еврейского местечка. К нему со всей Латвии стекались с разными просьбами евреи даже с пейсами. Среднего роста, с черной всклокоченной бородой и такими же волосами, он быстро обходил просителей и таскал их наверх в кулуары, где представлял тому или иному министру для удовлетворения просьбы. Там, где Дубин, всегда стоял гам, причем Дубин был весельчак, поэтому он сыпал разного рода прибаутками и ничем не стеснялся. Он был самый популярный среди евреев депутат (были еще деп. Нурок, раввин, и Майзель, из Бунда) и смотрел нз себя как на ходатая по еврейским делам.



Когда ему было указано на неудобство превращения Сейма и«местечковый рынок», он перенес свои приемы в Министерство внутренних дел, так как большинство просителей хлопотало о паспорте или продлении разрешения на право жительства. Вскоре и Министерство внутренних дел «взвыло» от наплыва евреев, но Дубин не стеснялся: он поставил в коридоре столик, где и принимал просителей, вечно бегая то в кабинет министра, то в канцелярии. Что с ним — не знаю (55).
Закончу свои воспоминания о латвийских депутатах сыном председателя Сейма Бруно Калнынем, Это молодой человек, лет 27, он стоял во главе латышской молодежи социалистов левого толка. Не помню, как их звали — «Sisi» или как-то иначе (56). Это была полувоенная организация, которая должна была «защищать» демократические завоевания латышского народа — были они рабочие. Во время парада 1 мая Бруно появлялся среди этой молодежи и принимал, как главковерх, парад, причем все дружно поднимали грозно руки со сжатыми кулаками, грозя буржуазному миру расправой. Помню, 1 мая 1934(?) г. шествовали во главе этого «главковерха» по улицам Риги ряды молодых людей с красными значками на груди и перетянутыми через плечо ремнями — казалось, конец буржуазной республике. Бруно Калнынь еще произнес речь о непобедимой мощи своих отрядов, а 15 мая, т. е. через 2 недели, все эти отряды были ликвидированы переворотом Ульманиса. Бруно вначале сидел в тюрьме, затем уехал куда-то, не то в Швецию, не то в Финляндию. При большевиках было снова появился и даже работал в должности комиссара войск и в университете (который он окончил наконец) читал лекции. Ныне он находится в Швеции. . .
Из немецких депутатов (всего 4 — Фиркс, Ган, Келлер и Шиман) наиболее видная личность был д-р Шиман. Лицо пепельного цвета, с маленькими усиками, вечно серьезный, лет 50 человек. Он был прогрессист и всегда веско защищал немецкие интересы. Он был редактором газеты «Rigasche Rundschau», где писал главным образом передовые статьи. С немецким обществом правого толка он не сошелся, так как был того мнения, что время господства немецких баронов в Латвии прошло, поэтому его правые немцы невзлюбили. Одно время он был нервнобольным и уехал в Вену, где лечился, раньше сюда он ездил на меньшинственные съезды. При диктаторстве Ульманиса он исчез. Когда появились большевики, он жил неизвестно где, а при немцах совсем заглох, так как наци не любили его за его оппозицию против них. Слыхал я, что он умер в 1943 году (57).
Всего было в Сейме что-то 26—27 партий и фракций — на 100 человек депутатов это было много, поэтому правительства часто низвергались. И все же работа клеилась, и Латвия жила не хуже других маленьких государств.
Я вечно был занят по горло, во- первыу потому, что заведовал отделом в редакции, во-вторых потому, что в душе чувствовал себя русским, главным образом по культуре и воспитанию, а по натуре своей я был всегда общественным деятелем, что передалось и мальчикам, которые, когда подросли, также ударились в русскую общественную жизнь. Не было такого крупного общественного начинания в Риге, где бы не участвовал и я.
В Риге русская общественная жизнь была очень широко развита и делилась на две части: старообрядцы имели свои довоенные (т. е. до 1914 г.) общественные организации, они были более или менее замкнуты. Русским же нестарообрядцам приходилось заново строиться, так как прибыло множество русских из России, особенно много интеллигентных сил. Церковно-приходская жизнь была уже ранее до войны налажена, так что туда только влились новые силы.
В Латвии законом была проведена культурная автономия, т. е. русские дети могли учиться в русских учебных заведениях, главным образом основных школах, которые делились на две категории: четырехклассные и шестиклассные. По окончании последних могли поступить в гимназии, где вначале было 4 класса. При поступлении в высшее учебное заведение необходимо было выдержать вступительные экзамены по латышскому языку и истории. А так как университет был на всю республику один, то экзамены приобрели характер конкурсных, особенно на медицинском факультете. В меньшинственных школах обязательны были латышские предметы, как-то: латышский язык, история и география.
На основании этого же закона в Латвии была распространена и внешкольная просветительная работа. Меньшинства получали пособия на театральные предприятия. В Ригу явились антрепренеры Александр Ильич Гришин и Михаил Муратов, которые основали Русский театр. Они имели хорошую труппу, вначале эта труппа играла в зале «Улей», что на Королевской улице. Этот театр был величайшим событием в русской культурной жизни Риги, его просветительная роль продолжалась вплоть до прихода немцев в Ригу (1941). Об этом театре у меня сохранились лучшие воспоминания. К нему я еще не раз вернусь.
Вся русская культурная жизнь вращалась вокруг театра, который действительно был очагом русской жизни: хорошая живая речь на сцене, образы русских классиков с их призывом к лучшему, гуманизму и красивому наконец. Постоянные встречи русских людей в театре — все это имело большое воспитательное значение.
Помню, к нам в редакцию «Рижского курьера» явились двое господ: один маленький, кругленький, с пенсне на остром носу, а другой высокий, плотный брюнет — оба изящно одетые. Они явились к заведующей театральным отделом Божене Иосифовне Витвицкой. Она представила Заборовскому и мне этих господ — маленький, кругленький оказался Александром Ильичом Гришиным, а высокий и плотный — Михаилом Муратовым — первый по профессии антрепренер, а второй артист и антрепренер из Кишинева. В редакции, когда узнали, что они организуют в Риге Русский театр, возникло оживление. У Гришина глаза были умные, с большой хитринкой, у Муратова прямые и честные. По министерствам бегал адвокат Павел Танин, впоследствии убитый в Двинске каким-то крестьянином, проигравшим противнику, дело которого вел Танин. Состав труппы был интересный — часть артистов были «ху- дожественниками» из МХТ, часть работали у Солдатенкова. Конечно, мы обещали всячески содействовать Русскому театру.
Когда театр приехал, мы образовали Русское литературно-театральное общество, одним из семи учредителей этого общества был я. Среди учредителей упомяну известного русского художника Николая Петровича Богданова-Бельского, Леонида Семеновича Остроухова, рижского старожила, большого любителя театра, раньше он был советником у рижского губернатора, артиста Ивана Федоровича Булатова, Михаила Муратова, Божену Витвицкую и пианиста Льва Маевского, имевшего большую музыкальную студию. Это общество, где я был постоянным секретарем правления, просуществовало что-то пять лет, устроив несколько хороших литературно-музы- кальных вечеров. У нас было около ста членов. Кроме артистов членами общества состояли литераторы (Минцлов, Петр Пильский и др.), художники — Антонов, Рыковский, Высоцкий и др., проф. Мец, пианисты Маевский, Петкевич, Пастухов и др., журналисты почти всех русских газет. Между прочим была членом общества известная артистка Имп. Мариинского театра Марианна Черкасская. Все же это общество долго не просуществовало, так как члены его были вечно в раздорах, поэтому интерес к нему ослаб.
Из артистов Русского театра, впоследствии Театра Русской драмы (ул.Паулуччи, дом Лат. Общ. собрания) запомнились следующие, в большинстве талантливые люди, с которыми я все время поддерживал дружеские отношения: Маршева Елена Александровна (комедийная артистка, жена Михаила Муратова), Мельникова Лидия — игравшая добродушных дам, матерей, она была у нас в гимназии Беатер режиссером пьес, которые мы ставили в пользу гимназии. Под ее опытным руководством я выступал в трех пьесах, но об этом после. Ведринская Мария Андреевна, бывшая артистка Алек- сандринского театра в С.-Петербурге, в свое время знаменитая, но и в Риге играла хорошо, в минус ей ставили, что она всегда, несмотря на «большие» годы (под 60), стремилась играть молодых девушек. Жихарева Елизавета Тимофеевна, очень талантливая трагическая артистка, игравшая с надрывом, Кондорова — играла великосветских старушек, Ро- щина-Инсарова — всероссийская величина, побыла в Риге что-то 5 лет и уехала в Париж, где открыла свой театр. Лилия Штенгель, характерная артистка, игравшая светских львиц. Таллинн Нина, которую я открыл в маленьком кабаре Мальского (содержавшего и клуб-лотто, где часто мы с мамой играли), я рекомендовал ее Гришину и написал хорошую рецензию; она была принята в состав русской труппы, за что меня бесконечно благодарила. Она вышла замуж за богатого еврея (сама была тоже еврейка), уехала в Нью- Йорк, где трагически кончила свою жизнь, выбросившись из окна 5-го этажа в помрачении ума. Затем Чаадаева — бытовая артистка, замужем была за Разумным, с которым, кажется, развелась: у нее маленький сын утонул на Рижском взморье. Она жила с Барабановым, у них я не раз бывал. Старушка Тенишева Анна Павловна, игравшая роли бытовых старушек. Умерла в Риге. Рюдберг — молодая девушка. Сезон играла в качестве гастролерши знаменитая Полевицкая Елена Александровна, муж ее (Шмидт) был режиссером Burgtheater'a в Вене, где и она затем играла, что теперь с нею — не знаю.
Мужской персонал: Михаил Муратов, был способный артист, но однообразный, играл солидных героев-любовников, пробыл что-то пять-шесть лет, затем уехал в Бессарабию с женой; Маликов, очень интересный артист, талантливый, играл хорошо бытовые роли комиков-ста- риков, был на все руки мастер, тачал сапоги, чинил часы и т. п. Умер в Риге. Де-Бур Юрий, очень культурный артист, музыкальный, хорошо играл злодеев. Гринев — пробыл два сезона, играл благородных злодеев. Булатов Иван Федорович, хороший, интеллигентный артист, особенно в бытовых ролях. Барабанов Николай Сергеевич, артист Александр, театра, замечателен великолепной дикцией, в игре немного однообразен, великолепно читал на вечерах стихи, особенно Агнивцева. Он открыл студию драматических артистов. Терехов — очень талантливый в ролях любовников, уехал в Сов. Россию, его Незнамов — незабвенная игра! Лихачев — играл во время режиссерства Незлобина, бывший любимец рижских дам. Яковлев Юрий — очень талантлив в роли стариков, вообще умел великолепно перевоплощаться, большого диапазона комик. Он умер в Болгарии. Юровский Юрий — талантливый любовник, он изучил латышский язык и был режиссером латышского театра. Токаржевич — незаменим в бытовых ролях советской молодежи, уехал в Сов. Россию. Ченгери и Астаров артисты, так сказать, второго ранга, но на своих местах хороши. Из молодежи — Долин (Нитавский) и Александрова, совершенно перекрасившаяся. Оба исчезли в Сов. России (58). Долин был директором театра при большевиках, а Александрова премьершей.
Всеволод Орлов, очень интеллигентный артист, собственно говоря, рассказчик анекдотов и вообще незаменимый конферансье. Он окончил университет. Часто бывал у нас, так как ухаживал за Вандой (59). Клялся в любви к Ванде, но стоило ей уехать, как немедленно женился на Светлановой Жене. Его в Риге всюду охотно принимали, так как он все новости знал и был большим сплетником. Он и жена трагически погибли в Праге во время бомбардировки.
Репертуар театра был богатый, кажется театр ставил все классические русские вещи, кроме того произведения иностранных классиков и современных авторов. Театр разъезжал по Латвии. С финансами, однако, было плохо, так как расходы были большие, а субсидия маленькая, поэтому когда произошел во время директорства Гришина и Муратова крах (большие артисты оплачивались недурно, зато маленькие голодали), то управление театром перешло в общество гарантов, во главе которого стоял предприимчивый Снегирев. Я был только членом «Общества Русского театра».
Театр давал еженедельно удешевленные спектакли для учащихся и рабочих, что, конечно, имело большое культурно-воспитательное значение для нашего подрастающего поколения.
Давались и советские пьесы, например «Братья Турбины», «10 стульев» — Ильфа (60), «Зойкина квартира» и др.
Когда в Ригу прибыл профессор Грибовский, мой профессор еще по Петербургскому университету (государственное право), то мы с ним решили открыть Общество празднования Татьянина дня. Я написал в «Рижском курьере» соответствующую статью с предложением ежегодно праздновать этот день и призывал окончивших русские университеты записаться в это общество. Многие живо откликнулись (61). В январе, кажется, 1923 года состоялось первое собрание в Русском клубе, где избрали комитет по празднованию этого знаменательного для русских студентов дня. В комитет вошли — прис. пов. Шабловский, д-р Ратов, академик Богданов-Бельский, адв. Балинский, я и Завадский. Вечера были очень интересные. Проходили они обычно в каком-нибудь ресторане или клубе 25 января или в другие дни, но в январе. Собиралось до 100 человек, не только русские, но и латыши, евреи, поляки и др., кто только окончил какое-ни- будь высшее учебное заведение в России. Старейший по возрасту избирался председателем. Из председателей помню: академика проф. Николая Петровича Богданова-Бель- ского, проф. Клименко, сенатора Грузенберга. Всем распоряжался комитет. Начинался вечер исполнением нашего студенческого гимна «Gaudeamus igitur». Все торжественно вставали. Зал был украшен гирляндами, а на стенах висели картины, изображавшие университеты Москвы и С.-Петербурга, а также с видами этих городов. Кроме того, Богдано- вым-Бельским были написаны типы разных студентов. Затем произносились речи, соответствующие значению дня, членами собрания исполнялись разные студенческие песни: «Среди долины ровныя», «От зари до зари, как зажгут фонари», «Быстры, как водны, дни нашей жизни» и др. Поэт Лери, окончивший Одесский (Новороссийский) университет, читал свои стихи, посвященные Татьянину дню. Затем отдельные чле- ны-любители исполняли под аккомпанемент обыкновенно прис. пов. Симановича романсы. Всякий раз пел Николай Петрович Богданов- Бельский, имевший недурной голос. Но больше всего было воспоминаний о светлых днях студенчества, а так как у нас бывало много адвокатов, то вечер заполнялся обычно речами, посвященными воспоминаниям о том или другом университете. Особенно речами «заливались» адв. Шабловский, адв. Коссовский и адв. Назарий Диевич Дмитриев, мой друг и приятель. Видимо, отсутствие в Латвии суда присяжных отзывалось на страдающих многоречивостью адвокатах, которые единственную отдушину в их потребности поораторствовать видели именно в наших студенческих вечерах. Хоть раз в году можно «наговориться»! Интересно по содержанию, но не по форме говорил латыш Андрей Андреевич Пекка, говорил он с большим латышским акцентом, речи его, однако, дышали любовью ко всему русскому, говорил он без пафоса, чем подкупал слушателей. Латыши слушали его с некоторым пренебрежением (он был доктор и юрист), так как он выдвигал хорошие стороны русской культуры и русского человека. Не обходилось и без скандалов, особенно когда говорил адвокат Руперт, ярый ненавистник евреев. Ему надо было раньше родиться, так как он был с ног до головы убежденный антисемит и национал- социалист, хотя в то время нацио- нал-социализма не было и Гитлер действовал еще в подполье где-то в Мюнхене. Евреи-адвокаты с негодованием прерывали Руперта, вскакивали с мест и требовали его удаления. Большого труда стоило «урезонить» неистового Руперта и восстановить «порядок». С Рупертом, если последний выпьет (а трезвым я его не помню), всегда бывали скандалы, доходившие до судебного разбирательства у мирового судьи или в дисциплинарном суде. В кафе Шварца, когда являлся Руперт, обыкновенно «под градусом», евреи быстро очищали соседние столы, зная хорошо, что Руперт учинит скандал, пустив «жида» по адресу соседа-еврея или запоет «Боже, царя храни», чем возмущал особенно своих же латышей. Неистовый антисемит умер, кажется, в 1934 году, оставив жену и взрослого сына, студента, который года через два окончил университет.
Ужин обыкновенно был хороший, обильный (что-то по 5 латов), закуски, горячая еда, сладкое и кофе, кроме того водка и пиво. После ужина желающие заказывали особо вина и ликеры с кофе. Тогда образовывались отдельные кружки наиболее близких друг другу коллег. Ужин приобретал тогда частный, неофициальный характер. От этих кружков неслись отдельные песни. Бывало уже далеко за полночь. Неугомонные кутилы еще ухитрялись после татьянинского ужина странствовать по другим ресторанам.
Вскоре большинство латышей отделились от нас, устраивая свои «татьянинские вечера». Шумно всегда бывало там, где находился Мейеровиц Макс, брат министра иностранных дел Мейеровица, он не в пример своему брату был ярый русофил, по-латышски говорил неважно. Он отличался анекдотами и песнями.
Лет 12—15 устраивали мы такие вечера, но когда Ульманис стал диктатором, то почему-то наши вечера его министру Берзиню не понравились: опасные-де сборища русских интеллигентов, — и он их запретил, пришлось перейти на вечера в частных квартирах, где много людей участвовать не могли. Года за два до прихода большевиков наши вечера прекратились.
«Русское общество в Латвии» — организовал предприимчивый Владимир Александрович Пресняков, быв. товарищ прокурора какого-то суда из северо-западных русских губерний. Вначале он назначил себя русским консулом для Латвии — это в период организации Латвии, затем был членом Учредительного Собрания и вот в это время и организовал это русское общество. Пресняков по внешности походил на Чичикова, я его и звал Чичиковым. Он присваивал себе разные звания, был всегда чисто и изящно одет, чисто выбрит (62), любил произносить речи, говорил он всегда с апломбом и вообще был высокого мнения о своей персоне. У себя устраивал «деловые» рауты, на которые приглашались высшие административные лица, с которыми он обделывал свои дела. Не знаю, откуда он брал средства, но жил довольно широко, по- барски. Было ему лет 45—46. Секретарем у него был адв. Симано- вич, заместителем которого был Ша- пот, тихий и скромный еврей, философ. Кроме них был еще делопроизводитель, быв. островский священник Владимир Панов, кроме того была еще барышня-машинистка. Канцелярия большая, и как она оплачивалась и кем — не знаю. Во всяком случае все получали жалование.
Полагаю, что Пресняков получал немалые деньги из заграничных русских источников, например из Праги, где находился эсеровский центр с большим количеством русских денег, кроме того были земские деньги и в Париже. Пресняков со своим опытным и чутким на деньги носом, конечно, получал их оттуда. Однако в годовых отчетах никогда об этих источниках не упоминалось, быть может Пресняков ссылался на запрещение латвийского правительства получать деньги из заграничных источников, поэтому деньги, полученные из заграницы, в отчеты не входили. Я знаю, однако, хорошо, что местное население не могло добровольно оплачивать ни самого Преснякова, ни его штат.
Заседания многочисленного правления (до 25 человек) вел он хорошо, авторитетно, важно выслушивал возражения и веско и длинно отвечал на них, отличаясь большим уважением к оппоненту. Но чем дальше шло дело, чем дольше существовало Общество, тем хуже становились заграничные притоки денег, и Преснякову пришлось заняться разного рода посредничеством по административным делам. Финансовое слабое положение его усугублялось еще тем обстоятельством, что жил он на две семьи: муж его любовницы, красивой Волынской, умер, и ему пришлось поддерживать и ее (Волынский был в России нотариусом, в Риге жил на свои сбережения, вечно чем-то болел). Канцелярию пришлось постепенно распускать. Остался один Симанович и Панов, наконец ушел в адвокатуру и Симанович — со всем справлялся один Панов. Потом сам Пресняков стал часто исчезать в Латгалии, где он занимался устройством разных административных дел, вплоть до вых- лопатывания права на жительство своих клиентов. Это было уже в тридцатых годах. Поползли какие-то нехорошие слухи о нем: то деньги брал с клиентов вперед, но за них ничего сделать не мог, то не возвращал клиентам залоговых денег и т. п. Прокуратура заинтересовалась им и он попал в тюрьму. . . предварительный арест.. . попал в печать. . . Так он сошел с горизонта русской жизни. Правда, он снова появился в Риге, но уже восстановить прежнего положения своего не мог. И только при вступлении в Ригу немцев он снова появился на горизонте русской жизни, уже в качестве представителя русских интересов, и облечен был доверием немцев. Что с ним теперь — не знаю. Думаю, при отступлении немцев в 1943 году из Риги (63) он также ушел с ними*.

______________________________________
Теперь находится в Америне, в Сан-Франциско, где является председателем комитета по охране памяти императора Николая.
_______________________________________

После Преснякова председателем Общества был избран его товарищ прис. пов. Никаноров, юрисконсульт Русской сберегательной кассы, очень сухой и скучный человек, но делец, который мало интересовался общественной жизнью. Он был формалист и на все смотрел с точки зрения «как бы чего не вышло». При его поддержке я хотел в 1938 году издать русскую газету, но кроме волокиты ничего не вышло. Вскоре он умер, и на его место был избран мой товарищ полк. Сергей Александрович Коренев, который, когда явились в Ригу большевики, пошел к ним на поклон, в результате которого он был арестован и выслан «не в столь отдаленные места» в России, но об этом после.
В чем заключалась деятельность Русского общества в Латвии? Прежде всего в объединении деятельности всех русских организаций (64), поэтому в это общество входили представители почти всех русских организаций, а во-вторых, в помощи нуждающимся русским — выдаче безвозвратных пособий, беспроцентных ссуд и т. п., и в-третьих, содействие русско-просветительной работе. Постепенно с ухудшением финансов падала благотворительная помощь. Конечно, во время выборов в Сейм и городские учреждения «Русское общество в Латвии» также играло немалую роль. При диктатуре Ульманиса роль Общества была сужена и заключалась только в благотворительной работе.
«Русский учительский союз в Латвии». Эту организацию следует считать самой деятельной и плодотворной для русского населения в Латвии. В нее я вступил в 1929 году, когда стал учительствовать. Через год я был избран в члены правления и оставался таковым вплоть до закрытия союза «знаменитым» министром общественных дел Берзинем, правой рукой диктатора Ульманиса. Задачи и цели союза состояли в объединении русского учительства, помощи его членам и в содействии Русскому отделу. Конечно, в задачи союза входили и просветительные цели. Бессменным председателем после покойного Эрна был Николай Николаевич Кузьминский, учитель естественных наук в Ломоносовской гимназии (65). Очень просвещенный и интеллигентный преподаватель и великолепный, разносторонний воспитатель нашей молодежи. Он считался в гимназии энциклопедистом — по всем вопросам литературы, искусства и др. наук учащиеся могли у него найти исчерпывающую справку. Сердечный человек, отзывчивый, далекий от формализма, он снискал всеобщую любовь не только учащихся, но и своих коллег. Товарищами председателя были Тихоницкий и Иовлев, а когда ушел Тихоницкий, то ААоссаковский Адриан Павлович, директор Ломоносовской гимназии (66). Членов правления было что-то 12 человек, а всего членов союз имел не менее 300. Мосса- ковский был тоже выдающаяся личность — с ног до головы демократ, он вел гимназию в течение 15 лет великолепно, давая учащимся свободу в организации разных кружков. В его гимназии дышалось всем легко — и учащимся и учителям. Это была действительно русская гимназия, зато в правительственных сферах он любовью не пользовался. Гимназия была всегда переполнена, двойные классы. Там учился и Слава, и эта гимназия оказала на него хорошее действие, заложила твердые основы общественной работы.
Сам Моссаковский был филолог и преподавал русскую литературу, которую любил он превыше всего и эту любовь передал своим питомцам. Он был знатоком творений Толстого, особенно великолепно знал он «Войну и мир» великого писателя. Он мог сказать, сколько и каких слов находится в этом произведении и где именно можно их найти.
Когда Ломоносовскую, т. е. городскую среднюю школу закрыли, как раз за год до окончания Славой гимназии, Слава перешел в латышскую гимназию, которую хотел кончить, чтобы лучше подготовиться по латышскому языку для конкурсного экзамена в университете. Моссаковский подал в отставку, а большая часть преподавателей перешла в правительственную среднюю гимназию (67), где директором был сухой формалист Гербаненко Георгий Павлович. Моссаковский, лет 60, лишился работы и сразу же сдал. Стал болеть, лечился и умер, оставив старушку жену. Смерть Моссаковского была большой потерей для русского населения в Риге и искренно оплакивалась его питомцами и коллегами. Я был на похоронах на Покровском кладбище и возлагал венок на могилу с делегацией русской дополнительной школы.
Секретарем союза после смерти учительницы Андреевой, очень милой и культурной женщины, был учитель русской городской средней школы Тихомиров Дмитрий Павлович. Он преподавал русский язык, но, конечно, как преподаватель уступал Моссаковскому, да и формализмом он отталкивал от себя учащихся, но все же был хороший общественный работник. Что-то с ним теперь (68)? Дочь его Таня была танцовщицей и работала в Данциге, она окончила вместе с Вандой балетную школу А. Федоровой. Второй товарищ председателя союза был Иовлев Алексей Михайлович, заведующий русской городской основной школой. Человек лет 45, умный, но без большого образования. Вышел из низов. Типичный митинговый оратор, но, повторяю, парень с головой. Он быстро соображал и схватывал суть дела. Держался левых взглядов. Он хорошо знал латышский язык. Любил много говорить по всякому поводу. Школу свою любил (2-я основная) (69) и вел ее хорошо. И товарищ он был хороший, кроме того антибольшевик. Большую роль в союзе играл Шер- шунов Алексей Григорьевич, заведующий, кажется, 4-й основной школой, что на рынке (70). Этот человек был совершенно красный, и при большевиках он был избран членом Сейма, который существовал что-то 4    месяца, далее он попал в Национальный совет в Москву. Был всегда корректен и заведовал у нас библиотекой, причем старался библиотеку заполнить советскими произведениями, забывая о русских национальных писателях за рубежом России. По этому поводу неоднократно ссорились с ним. Что с ним теперь, не знаю, вероятно где-нибудь в СССР (71).



Из других членов правления Учительского союза припоминаю Серафимова Якова Яковлевича. Математик русской городской средней школы, очень живой и шумный человек, хороший артист-любитель, с которым я неоднократно выступал в любительских спектаклях. Учитель он был хороший, хотя и строгий. Обычно он заведовал в гимназии финансами. Перед самым приходом немцев он оглох. Что с ним теперь — не знаю (72). Еще был Каверзнев, имя-отчество забыл, с большой бородой и маленьким носом. Преподавал русский язык во второй основной школе (у Иовлева), очень умный и начитанный человек, но невероятный сплетник, притом злостный сплетник, каждый пустяк он раздувал в событие мирового значения — и этим он жил. Он окончил духовную академию и ненавидел духовенство больше всего. Каждый промах или неприятность коллеги он злорадно разносил по всем углам города, конечно от себя прибавляя разные небылицы: «А слышали вы, что NN въехал в неприятнейшую историю?» и тут передавал он, обязательно шепотом, какой-нибудь фактик, ясно характеризующий NN. Недаром он носил такую фамилию, как Каверзнев. Удивительно, как иной раз подходят фамилии к носителям их! О нем рассказывали только пакости. Так, например, начальник дополнительной школы (73), мой приятель Мюльберг, где-то провел время вечером и шел на третий урок в школу. У школы встречает Каверзнева, который смеется и говорит: «Вот вы гуляете, а у вас инспектор производит ревизию школы». Мюльберг побледнел: могла получиться большая неприятность. Он мчится, бедный, в школу и первый вопрос, который он задает сторожу: где инспектор?
—    Какой инспектор? — удивляется сторож.
—    Как какой? Из министерства. . . Разве он ушел?
—    Никакого инспектора не было и нет, — отвечает спокойно школьный «цербер».
Можно себе представить, в какой гнев пришел Модест Викторович.
Когда Мюльберг встретил Каверзнева, то с возмущением сказал:
—    Зачем вы мне неправду сказали насчет инспектора?
—    А я пошутил, хотел видеть, какое впечатление произведет на вас моя шутка, хе-хе-хе. . .
—    Это плохая шутка, и впредь прошу меня такими шутками не забавлять, — сказал холодно Мюльберг.
Или вот еще один факт. Был я раз на даче — недалеко от Вольма- ра у некоего Лаудиня, туда же приехал Каверзнев. Мне сделалось не
по себе: пойдут сплетни. Сидим мы раз с ним у мельницы, проходит учитель Филатов, известный амурными похождениями, и идет к реке. Через полчаса идет другой учитель, Токарев Петр Петрович (заведующий школой), полный, с большими усами, и спрашивает: «Скажите, пожалуйста, куда пошел Филатов?»
Не успел я ответить, как Каверзнев сообщил, что Филатов пошел в лес по своим «амурным делам. За амурной надобностью», — хихикая, повторил Каверзнев. Токарев повернул в лес, в противоположную сторону.
—    Послушайте, Каверзнев, почему вы неправду сказали, неужели вам не жаль толстого Токарева?
—    Хе-хе-хе. . . так приятно посмеяться, смешного в жизни так мало, все трагедия. . . Вот и забавляюсь!
Через час вернулся Токарев, вытирая платком пот со лба.
—    Ну, хе-хе-хе, Филатов, свидевшись с учительницей Михайловой, пошел к реке. Вы же были далеко. . . хе-хе, поспешишь — людей насмешишь. . .
Вот какие каверзы строил Каверзнев. Где он теперь — не знаю, наверное остался у большевиков, и правильно, там ему будет раздолье для его каверз.
Был одно время членом правления и Булатов Андрей Федорович, инженер по профессии (архитектор). Живой и практичный человек. Он имел свой автомобиль. Большой любитель женщин и танцев. Женщины любили его за его черные усы и бородку (а 1а Троцкий». Дельная и энергичная была учительница Александрова, наш постоянный кассир.
Был и Сергей Александрович Коренев, сотрудник «Слова» и учитель в Монастырской школе (основная школа) (74), о нем после.
Заседали мы почти два раза в месяц и оказывали действительную помощь учительству Латвии, так как у нас было что-то 70 тыс. латов в кассе: мы выдавали нашим членам безвозмездные ссуды, вообще ссуды (конечно, беспроцентные), выдавали нуждающимся пособия на лечение, на похороны, поддерживали вдов и сирот, оказывали правовую поддержку (наш юрисконсульт был прис. пов. Павлов Павел Александрович, также член союза, так как он был учителем).
И кроме того, вели просветительную работу, к нам поступали из отдела на отзыв те или иные проекты преобразования школьных программ, мы вырабатывали и свои проекты, которые проводили в жизнь. Мы устраивали вечера для членов союза,    особенно елки и празднование масленицы. Эти вечера всегда были содержательны и интересны.
Кроме того, мы входили в общую объединяющую организацию «Русское общество», наши представители были в школьной управе, в больничной кассе и в правлении Русского театра, куда был я командирован. Наконец мы приобрели большую библиотеку русских книг, которая нам недешево стоила, эту библиотеку мы все время поддерживали. И этот союз Берзинь закрыл, мотивируя тем, что заботу об общем просвещении и о членах общества взяло-де на себя любвеобильное правительство Ульманиса.
Русское Театральное общество, где я также немало работал то в качестве члена правления и секретаря, то как товарищ председателя, сначала объединяло артистов большой и малой сцены, а затем только малой. По уставу членами общества могли быть и журналисты. Общество защищало интересы тружеников сцены, выдавало им регистрационные карточки, которые имели силу и для заграницы, выдавало ссуды и пособия. Средства добывались путем устройства вечеров. Благодаря работе в этом обществе я познакомился с жизнью и бытом артиста малой сцены.
(Артисты Русской драмы принадлежали к большой сцене, равно как и оперные артисты.)
Вначале число членов было большое, доходило до 150, но так как артисты малой сцены (кабаре, варьете, цирк, кино и т. п.) вечно были в
разъездах, то число членов постоянно колебалось, тем более что многие уезжали за границу.
Из деятелей этого общества запомнились: Данелюк-Новицкий Яков Яковлевич, делопроизводитель Русской сберегательной кассы, вернее воротила всей кассы, во главе которой стоял Андрианов. Данелюк-Новицкий очень умный, способный, не без хитрости, человек лет 45. Он быстро схватывал ситуацию и еще быстрее принимал то или иное решение. Человек не без интриг, в которых купался как рыба в воде. Он был общественный человек, с немалым даром слова и быстро улавливал настроение толпы или членов собрания. Особенно наспециализи- ровался он в обвинительных речах. Один минус был у него — недостаток образования. Если бы он был юрист, ему была бы обеспечена карьера прокурора. Как хороший бухгалтер он быстро разбирался в горах счетов и вылавливал те или иные дефекты, неточности и т. п. Будучи членом Петропавловского братства, он разоблачил махинации протодиакона Дорина и обнаружил недостачу сумм в несколько тысяч латов, чему дал ход, и Дорин был отдан архиепископом Иоанном под суд.
В нашем обществе Данелюк был бессменным то секретарем, то товарищем председателя, то председателем. Что с ним теперь — не знаю, остался в Риге.
Одно время председателем был у нас Бравин Михаил (псевд.), он выступал в кабаре или кино с женой Верой Бравиной. Несмотря на то, что Бравин заикался, он благодаря каламбурам имел успех в публике. Когда пришли большевики в Ригу, сразу же переметнулся к ним. Так он мне с жаром рассказывал, какой шум произвел он на первом большевистском собрании артистов малой сцены (я уже выступил из общества). Собрание, говорил он мне, вел комиссар. Как водится, комиссар наговорил целый ворох блестящих перспектив для членов общества при власти большевиков. Кончив речь, насыщенную обещаниями всевозможных благ, комиссар спросил собрание — довольны вы? Вдруг, к изумлению всех, раздается громкий голос: «Нет, недоволен!» — «Это голос Миши, — раздалось вокруг. — Вот смельчак!» Комиссар от неожиданности и гнева побагровел и машинально спросил: «Кто недоволен, ваша фамилия?»
—    Я недоволен, Михаил Бравин. Я недоволен, товарищ комиссар, тем, что я рано родился (ему было под 60 лет), родился бы я позже, то пользовался бы долго всеми благами, которые вы так хорошо описали, это не жизнь, а масленица!
Суровые черты на лице комиссара сгладились, на лице его засияла улыбка.
—    Я вместе с вами сожалею, что вы рано родились, но я питаю надежду, что вы еще долго проживете, чтобы наслаждаться благами советской жизни. Объявляю собрание закрытым.
Этот Миша Бравин, однако, почему-то не бежал вместе с теми, которые бежали с большевиками. И жаль! Все же он был недурной человек. Когда немцы в 1941 году начали дико расправляться с евреями, Бравин на улице был убит. Действительно, жаль, что он рано родился.
Помню еще артиста малой сцены, члена правления Климова Семена (Сема). Опереточный артист Петербурга. Комик по природе, он всегда вносил веселую струю в скучные порой заседания правления. Климов все знал, все сплетни, быль и небылицы стройно, без остановки выливались из него, переплетаясь друг с другом, так что не знаешь порой, где правда, где неправда, но было смешно, а это главное. Последние годы он потерял свой голос и постепенно сошел со сцены, жил тем, что состоял при Майкапаре, богатом фабриканте папирос, и продавал оптом и в розницу папиросы. Климов даже жил у фабриканта, развлекая его анекдотами и «новостями» из города. Всегда Климов вертелся в кафе Шварца, где имел своих кли- ентов-курильщиков. Что с ним теперь — не знаю. Немцы едва ли его тронули, так как он был караимом (как и благодетель его Майкапар).
Зловредный был Пальм, фарсовый артист, который когда-то подвизался в петербургском Панаевском театре и в театре Лин. Он никогда не сказал хорошего слова о ком-нибудь. Всегда зло вышучивал своих товарищей, взваливая на них все семь смертных грехов. Анонимные доносы — его специальность. Любил копаться в интимных делах знакомых и незнакомых, зло смеясь. Слова его горели ненавистью. И неудивительно, что вскоре все стали его избегать. Он удалился от всех театральных дел, так как его никуда не приглашали. Пальм пускал в ход такие инсинуации, что всякая нормальная товарищеская жизнь становилась невозможной: все зло и подозрительно косились один на другого, пока, на радость Пальму, не кончалось скандалом. И только когда удаляли со службы Пальма, восстанавливался мир. Неоднократно судился Пальм и всегда проигрывал дело. Что с ним теперь — не знаю.
Плевицкий Эдмунд — танцор (75). Очень симпатичный и милый артист, довольно пожилой. Всегда серьезный и корректный, в словах осторожный, добрый и готовый помочь товарищам, главное честный. Скромности необыкновенной, хотя на сцене пользовался успехом. Его судьба,    кажется, не баловала. Он был женат на знаменитой исполнительнице русских народных песен Надежде Плевицкой (76), имя которой в связи с процессом похищения генерала Кутепова прогремело на весь мир. Эта Плевицкая, с которой мне приходилось не раз беседовать, развелась по-доброму с Эдмундом и вышла замуж в Париже за генерала Скоблина, продавшегося в Париже большевикам и игравшего как шпион у последних грязную роль в похищении стоявшего во главе русского антибольшевистского движения генерала Кутепова. Скоблин жил на даче жены, к которой приезжал в гости Эдмунд и жил в качестве управляющего на этой даче. Надежда Плевицкая была привлечена к делу похищения генерала Кутепова как соучастница, так как не могла не знать о махинациях мужа, также бесследно исчезнувшего и отдавшего «любимую» жену на произвол судьбы. Позорное оставление жены в тяжелую для нее минуту вызвало всеобщее возмущение в эмигрантских кругах. Вскоре Скоблин очутился в Москве, где занял соответствующее положение в Красной армии (77). А жертва его — генерал Кутепов по одной версии был найден мертвым на берегу океана, по другой был доставлен в Москву, где и погиб в казематах чекистов. Жена генерала жила в Риге (78). Плевицкую судили в Париже и осудили в каторжную тюрьму, где она вскоре умерла.
Вторым браком Плевицкий был женат на танцовщице Николаевой, симпатичной артистке, которая, впрочем, года за три до моего отъезда из Риги развелась с ним и не то вышла замуж за более молодого музыканта, не то стала с ним жить. А Плевицкий при немцах ставил танцы в варьете и вообще жил недурно, имея к тому же много уроков. Что с ним теперь — не знаю.
Иванов Константин Клементьевич — служащий ссудо-сберегательной кассы, помощник Данелюка-Новицкого. Постоянный член правления. Был ли он когда-либо артистом — не знаю, но он всегда работал для Театрального общества, особенно по бухгалтерской части. Деловой и общительный, он часто устраивал пирушки по тому или другому поводу. Сын домовладельца, жил он независимо и никогда ни в чем не нуждался, поэтому оказывал помощь артистам, которые часто были в нужде. Брат его был учителем в русской дополнительной школе. Покончил самоубийством. Что с Костей Ивановым теперь — не знаю.
Из артисток в правлении были Соколова и Невская — но они большой роли не играли. Имели мы и своего Дядю Костю, толстого и весьма интеллигентного дядю Рому, который, когда приходил на заседания, полчаса должен был отдышаться, полчаса вытирал со лба пот и затем четверть [часа| произносил зычным голосом речь о своем бедственном положении (он всегда нуждался), и, получив ссуду в 15—20 латов, довольный уходил, чтобы появиться через несколько месяцев с новым прошением.
Риталин (фон Ритенгофен), имя забыл. Состоял в ревизионной комиссии. Вечно пьяный и шумливый артист (специальность скэтчи). Большого самомнения и понимал только тогда, когда на него кричишь, но вообще недурной человек. Приходил с опозданием, так как всегда был занят в ресторанах «для переговоров по важному для общества делу».
Когда явились немцы, то он оказался в организации Розенберга. Его я встретил раз в Берлине в полной форме розенберговской организации. Как и в Риге, он много шумел, ругался, но так же быстро остывал и незаметно исчезал. Жив ли он теперь — после германской катастрофы — не знаю. Первый вопрос, который я услышал в Берлине от него, был: «Скажи, голубчик, где можно в проклятом Берлине выпить?» Где-то он?
Года за три до прихода большевиков общество это влачило жалкое существование, так как министр общественных дел запретил выступления на малой сцене на русском языке (79) — все та же шовинистическая политика! Кроме того, у нас не было председателя, всей душой преданного делу общества, В Риге вообще дела любого Общества зависели главным образом от председателя: окажется председателем человек, преданный всей душой, дела общества идут хорошо (как, например, Е. М. Тихоницкий или Кузьминский), выберут председателем человека равнодушного, а главным образом, не находящего для общества времени — дела стремительно падают вниз. О деятельности того или иного общества судили по председателю. — «Кто у вас председатель?»
—    «Никаноров». — «А, ну тогда дела ваши слабы, не живете, а прозябаете. . . А у нас Елпидифор Михайлович». -— «А, значит общество живет!» — одобрительно говорил знающий Ригу.
Русское просветительное общество. Во главе его стоял бессменный председатель Елпидифор Михайлович Тихоницкий, идейный общественный работник старого времени. Тихоницкий создал это общество и был его душой. Число членов было довольно большое, так как деятельность общества распространялась на всю русскую Латвию. В задачу общества входила главным образом просветительная, внешкольная работа. Создание библиотек, народные школы и курсы. Кроме того, общество устраивало вошедший в традицию «День русской культуры» и разного рода певческие праздники и хоры. В День русской культуры общество выпускало газету или журнал, в котором принимали участие все русские писатели и журналисты. Почти в каждом номере этого издания участвовал и я, а также редактировал газету (обыкновенно избиралась редакционная коллегия из трех лиц). Газета или журнал выходили в мае или в июне — в день рождения А. С. Пушкина или около этой даты. Содержание журнала было чисто литературное, посвящалось оно или писателю, дата рождения или смерти которого приходились в год выпуска журнала, или вопросам русской культуры. Журнал был иллюстрирован и довольно интересен. Тираж был хорош и он оправдывал издание, расходился по странам Прибалтики.
Кроме того, Просветительное общество выпускало сборник сочинений Пушкина и Лермонтова. Эти книги выдавались бесплатно только кончающим школы в день акта, что имело большое культурное значение, так как полные собрания сочинений русских классиков были для учащихся, да и для населения недоступны. Вообще с издательством русских книг было плохо: издательство Дидковского, «Мир» (Карачев- цева), «Жизнь», «Книга» (80) и др. издавали главным образом бульварные романы, хотя Дидковский издал несколько книг мемуарного характера. Классиков издавало берлинское русское издательство Ладыженского (81) «Слово», но книги были очень дорогие. И только издательство Бело- цветова «Саламандра» выпустило в отдельном издании несколько рассказов классиков — «Тарас Бульба», «Вечера на хуторе близ Диканьки» и Лескова «Ангел» (82), довольно дешевые. Вот и все, что вышло в Латвии.
Русские учебники издавали издательства «Вальтере и Рапа» и Гудкова, но для внешкольного образования почти ничего не было — пользовались заграничными изданиями. «Русское просветительное общество» тоже было в 1939 году закрыто — его деятельность как русофильская была верхами найдена вредной.
Еще забыл упомянуть про члена правления Учительского союза Николая Ивановича Колосова, который вначале принимал горячее участие в правлении (зав, библиотекой), а потом почему-то отошел — это было в 1938—39 годах. Трудолюбивый и упорный, левых убеждений, но в партиях никогда участия не принимал. Он был моим коллегой по школе и хорошим товарищем, в компании с ним всегда было весело, но о нем будет речь еще впереди.
В Риге было много русских обществ, но в них я участия не принимал: Общество русских инженеров, Общество русских врачей, Русское больничное общество, Гребенщиков- ская старообрядческая община и т. п. Два общества сестер милосердия, кроме того две русские студенческие корпорации: «Рутения» и «Арктика», куда входили не только студенты, но и филистры, бывшие члены этих корпораций, уже кончившие университет — почтенные, с общественным положением люди. Все эти общества имели своих представителей в Русском национальном объединении. Там же имели своих представителей и православные приходы. Когда происходили выборы в Сейм или городскую Думу, то большинство русских обществ объединялось и голосовало за объединенный русский список, каковой обыкновенно возглавлял архиепископ Иоанн. Не помню, в каком именно году, кажется в 1932-м, я также значился кандидатом в городскую Думу. В списке был 21 кандидат, я был выставлен седьмым, а в Думу по нашему объединенному списку прошли только двое.
____________________________________
ПРИМЕЧАНИЯ
1.    Шесть корреспонденций, преимущественно о бедственном положении Северо-Западной армии. См. «Сегодня», 1920, N» 39, 48, 59, 80, 197, 233.
2.    Яков Иосифович Брамс (1898 — 1981, Вашингтон) был только родом из Ли- бавы. К этому времени за его спиной лишь поступление в Петербургский университет и начальное обучение в юнкерском училище. Ничего заметного в либавском газетном мире он не успел совершить.
3.    Александр Александрович Горев (Калманович) (администратор газеты) и Давид Наумович Копелёвич (директор-распорядитель типографии «Рити») разные лица. Последний в марте 1940 г. успел уехать за границу.
4.    1 февраля 1920 г. было заключено перемирие.
5.    Русским консулом Пресняков был назначен (вернее, сам себя назначил) Северо-Западным правительством в 1919 г., т. е. уже после провозглашения независимости Латвии, имевшего место 18 ноября 1918 г.
6.    Не «Новый путь», а «Воля». Выходила она с февраля по август 1920 г. «Воскрешение» же ее последовало в ноябре. Газета «Новый путь» издавалась советским полпредством уже официально. Выходила с 1 февраля 1921 г. по
24    марта 1922 г.
7.    Ошибка памяти: не Львов, а Константин Владимирович Орлов (действительно бывш. сотр. «Русского слова»), вскоре скончавшийся.
8.    См.: Нео-Сильвестр. В недрах «Воли» (Почти протокольно-стенографический отчет). — «Сегодня», 1920, № 266.
9.    Материалы, относящиеся к мирной конференции, печатались в газете «Рижский курьер», № 50, 69 — 77, 79.
10.    Дом Черноголовых сгорел в июне 1941 г. от снарядов немецкой артиллерии, бившей с другого берега Даугавы по Старому городу.
11.    Первый номер «Рижского курьера» вышел 25 декабря 1920 г. уже со статьей Нео-Сильвестра.
12.    Леонид Николаевич Витвицкий после окончания Политехникума осел в Риге, редактировал до первой мировой войны «Рижский вестник», затем -«Рижские ведомости». Один из создателей в Риге русского театра. Умер в 1920, вскоре после возвращения из Петрограда.
13.    Поскольку воспоминания писались Гроссеном и как семейная хроника, то он непринужденно называет «мамой» свою жену.
14.    После прекращения «Рижского курьера» Д. И. Заборовский был замешан в финансовые аферы, покушался на самоубийство, сидел в тюрьме и окончательно расстался с газетным миром. В 1939 г. уехал в Германию.
15.    Не амбары, а бывшие ангары для военных дирижаблей, возведенные немцами во время первой мировой войны в Западной Курляндии. После войны были демонтированы и поставлены в Риге в качестве торговых павильонов Центрального рынка. Существуют до сих пор.
16.    До первой мировой войны Русский театр, потом латышский Театр драмы.
17.    Замок построен около 1353 года, затем частично разрушен и в 1515 году только восстановлен.
18.    Улица Паулуччи, названная так в честь бывш. рижского губернатора (1779 — 1849), была переименована в улицу Гарлиба Меркеля (1769 — 1850), немецкого просветителя, защитника латышей.
19.    На Парковую улицу выходили только задворки цирка Саламонского, фасад же — на улице Паулуччи (Меркеля), N° 4.
20.    Имеется в виду особняк (Кр„ Барона, № 12), где ныне находится Союз писателей.
21.    После упразднения Алексеевского монастыря в Старом городе в Риге имелся лишь женский Свято-Троице-Сергиевский монастырь. Молельный дом Гребенщиковской общины не мог именоваться Иоанновским, поскольку зто не церковь и купол у него всего один.
22.    Дети Г. И. Гроссена: Слава — Мирослав (1916 — 1989), Геня — Генрих- Лев (род. 1919).
23.    Очевидно, имеется в виду Художественный музей, а в здании бывшего Коммерческого училища Рижского биржевого комитета ныне Академия художеств.
24.    До сада Виестура канал не доходит. Имеется в виду бывш. Стрелковый' сад, ныне парк Кронвалда.
25.    Настоящая фамилия Миронова — Цвик.
26.    Первый Сейм открылся 10 ноября 1922 г.
27.    Архиепископ Ниццкий Владимир (1873 —1959), позднее первоиерарх Западноевропейской иерархии.
28.    Е. М. Тихоницкий умер 21 мая 1942 г. в лагере (Казахстан).
29.    И. Ф. Юпатов (1865 — 1944) окончил Новороссийский университет. Был профессором (механика) в Варшаве и Петербурге.
30.    М. А. Каллистратов (1896—1941) был расстрелян чекистами в июне 1941 г. во дворе Двинской тюрьмы.
31.    Шполянский родился в Киеве. Окончил там коммерческое училище. В 1905 г. купил хутор в Прейли, куда и вернулся после бурных лет мировой и гражданской войн. Был вице-министром земледелия в прав-ве П. Юрашев- ского.
32.    Очевидно, имеется в виду газета «Голос народа», сначала вестник русской крестьянской фракции Сейма, потом просто как газета «всего русского населения» (1934—35 гг.). Вышло 75 номеров.
33.    Сергей Иванович Трофимов за создание в 30-х годах Крестьянсной трудовой партии был расстрелян 22 июня 1941 г.
34.    Степан Родионович Кириллов (1877 —1960, Рига), член IV Гос. Думы. Депутат Сейма с 1928 г.
Павловский Тимофей Ефимович (1890—1964). Умер в Австралии. «Ванька Пьяный» — вероятно, Иван Корнильев (1901 — 1978). Учитель. В 1940 г. был арестован. Умер в Риге.
35.    Ершов Леонид (1906—1938), прошедший в Сейм от латгальских жителей, отличался нрайней разнузданностью, не стеснялся в словах и действиях, противоречащих парламентскому этикету. Утратив всякий вес, уехал в Советский Союз, где и сгинул.
36.    Имеется в виду пьеса Райниса «Вей, ветерок».
37.    «Жиро» — помета на векселе, что оплата по нему может быть потребована и с другого лица.
38.    Райнис умер в 1929 году.
39.    Герман Каупинь скончался в 1971 г.
40.    Ульманис совершил переворот в 1934 г.
41.    Аралов С. И. (1880 — 1961).
42.    Кольцов М. Е. (1898 — 1939).
43.    Ульманис умер 20.IX.1942 в заключении (Красноводск).
44.    Альберт Квиесис (1881 — 1944) погиб 9 августа 1944 г., т. е. еще до занятия Риги советскими войсками, и похоронен на Лесном кладбище.
45.    Маргер Скуениек расстрелян в июле 1941 г. в Лубянской тюрьме.
46.    Светлейший князь Анатолий Павлович Ливен (1862 — 1937) собрал отряд русских добровольцев и в мае 1919 г. совместно с латышскими войсками и немецким ландесвером выбивал большевиков из Риги. Был тяжело ранен. Доживал при некогда принадлежавшем ему имении Мезоттен (Межотне). Похоронен на фамильном кладбище, которое ныне напоминает свалку.
47.    Генерала Балодиса (1881 — 1965) первоначально отправили в ссылку, но потом позволили доживать на родине при условии полного отказа напоминать о себе.
48.    Генерал Гоппер был расстрелян в марте 1941 года.
49.    Улица не сохранилась. Была нак бы продолжением нынешней ул. Вагнера (быв. Королевской) и находилась там, где теперь сквер с фонтаном напротив Русского театра.
50.    Генерал Рудольф Бангерсний (1878—1958) умер в эмиграции.
51.    Консортий — то же, что консорциум.
52.    Нынешний Русский театр.
53.    Рингольд Калнынь умер 22 августа 1940 г. в Белграде.
54.    Арвед Берг (1875 — 1942) умер в ссылке.
55.    Дубин был арестован в 1940 году, возвратился в Ригу, потом снова арестован и погиб в лагере в 1956 г.
56.    Savienība «Strādnieku sports un sargs» — спортивно-военизированная организация. По аббревиатуре ССС получила кличку «Бруновы сосиски».
57.    Карл-Христиан-Теодор-Паул Шиман (1876—1944). Доживал, всеми забытый, в Риге.
58.    Оба потом вновь были в составе труппы.
59.    Дочь Гроссена. Род. в 1917 г. Балерина. Покинув сцену, работала в библиотеке ООН в Женеве. Замужем за Георгием Тхоржевским (сыном поэта Ив. Ив. Тхоржевского).
60.    Ошибка памяти: должно быть «Дни Турбиных» и «Двенадцать стульев».
61.    Об этом см.: К чествованию 100-летнего юбилея Петроградского университета. — «Рижский курьер», 1922, № 382, 386, 388, 391, 392. И далее: Фр. Борткевич. Gaudeamus igitur, 1923, № 638; В. Грибовский. Один из славных. — № 640; Л. К. (Король-Пурашевич). Vivat academia! № 642.
62.    Облик Преснякова передает эпиграмма Мих. Миронова («Рижский курьер», 1922, N° 530):
Чистенький, опрятненький И такой занятненький,
На собраниях речистый,
А на «средниках» душистый.
Молод, весел и богат,
Чем же он не депутат?
«Средники» — семейные вечера по средам в Русском клубе.
63.    При оккупационных властях В. А. Пресняков исполнял должность уполномоченного по делам русского населения.
Немецкие войска оставили Ригу осенью 1944 года.
64.    Здесь Гроссен допускает терминологическую неточность, сливая воедино «Русский национальный союз» и «Русское общество в Латвии». Последнее, возглавляемое Пресняковым, просуществовало лишь до середины 20-х годов, тогда как первый — до 1940 г., переименованный в последний год при перерегистрации в «Рижское русское общество».
65.    Федор Александрович Эрн (1863 —1926) — преподаватель рижских гимназий. Старожил. Общественный деятель. Предполагался министром народного просвещения в составе Северо-Западного правительства.
Н. Н. Кузьминский (1881—1945).
66.    А. П. Моссаковский (1871—1939) окончил Петербургский ун-тг работал в учебных заведениях Риги и Либавы еще до первой мировой войны.
67.    Правительственная русская гимназия, официально открывшаяся 14 октября 1922 г., находилась на ул. Лачплеша, № 108.
68.    Д. П. Тихомиров (род. 1880) скончался в Риге в 1963 году.
69.    2-я основная школа находилась на Самаринской (ныне ул. Ломоносова), N° 2.
70.    4-я основная школа — ул. Гайзиня, N° 1.
71.    В конце 40-х, начале 50-х еще занимался преподавательской деятельностью в Риге.
72.    Яков Алексеевич Серафимов (1884—1949). Скончался в Бельгии за неделю до отъезда в Аргентину к дочери Ирине.
73.    Дополнительная основная школа для взрослых находилась — Б. Московская, № 140, а.
74.    Начальная школа при женском Свято-Троице-Сергиевском монастыре.
75.    Эдмунд Плевицкий (а не Полевицкий, как ошибочно пишет Гроссен), некогда танцор Варшавского казенного театра; в этот период певица и приняла его фамилию.
76.    И здесь в рукописи Надежда Плевицкая ошибочно именуется Полевиц- кой, очевидно по сходству с именем актрисы Е. А. Полевицкой. Вторым мужем певицы был молодой офицер Левицкий. Скоблин лишь третий.
77.    Скорее всего Скоблин был расстрелян.
78.    Жена генерала Кутепова Лидия Давыдовна (ур. Кютт) после исчезновения мужа пыталась переехать в Ригу, где жили ее отец и сестра, но латвийское правительство не дало на это разрешения. См.: К. Вер^ховская^. «Политическая» фамилия мешает Л. Д. Кутеповой переехать в Ригу. — «Сегодня вечером», 1933, N° 75.
79.    Не совсем верно: требовалось лишь представлять для ознакомления текст выступлений.
80.    Должно быть: «Жизнь и культура» (издат-во при газете «Сегодня») и «Книга для всех» или же «Грамату драугс» (т. е. Друг книги).
81.    Должно быть — Ладыжникова.
82.    Должно быть — «Запечатленный ангел».