Доктор филологии, профессор Латвийского университета Андрейс Вейсбергс недавно выступил с редкой для наших языковедов позицией. Он считает, что положение латышского языка не так плохо, как многие опасаются. На чем основывается его оптимизм? Как будет в ближайшем будущем корректироваться языковая политика Латвии и чего ожидать от нее национальным меньшинствам?

— Действительно, лингвистических угроз латышскому языку я не вижу, — уточняет свою точку зрения господин Вейсбергс. — Как организм он нормально развит и продолжает развиваться, впитывая в себя слова из других языков и перерабатывая их на свой лад. Заимствования из других языков, английского и русского, конечно, есть, но я не думаю, что их слишком много — нормальное количество.

— Какие еще угрозы могут быть у языка?

— Те же демографические, например. Ведь с уменьшением числа людей, говорящих на определенном языке, снижается его экономическая ценность. Скажем, англо–исландский словарь создавать наверняка выгодно, а латышско–исландский — нет. Просто потому, что он не будет пользоваться значительным спросом. Оборот английской языковой индустрии — около 17 миллиардов евро в год, и на английском выходит множество словарей, учебников, научных книг.

С другой стороны, чем меньше всей этой литературы выходит на малом языке, тем больше осложняется его положение — выходит замкнутый круг. Это проблема всех малых языков, количество носителей которых меньше 20 миллионов.

— То есть русский язык латышскому не угрожает.

— Тут какой нюанс. В Латвии ведь не 2 миллиона латышскоговорящих, а только один — почти половина жителей говорят по–русски. И это проблема для латышского языка, потому что когда люди не могут получить на латышском какую–то услугу, это подталкивает их говорить по–русски и таким образом укрепляет позиции русского, расширяет его поле.

— Не кажется ли вам, что латыши тратят слишком много сил на то, чтобы уравнять свой малый язык с мировым, вместо того чтобы исходить из реальности? Ну невозможно законсервировать ситуацию, мир постоянно меняется.

— Не думаю, что латыши хотят законсервировать ситуацию. Во всяком случае, нынешнюю. Если бы был выбор, то большинство латышей, наверное, хотели бы жить в 30–х годах прошлого века. Им нравится тот период, который они представляют себе по литературе, по воспоминаниям родственников и знакомых.

— Так диктатура же была!

— Во многих странах Европы в 30–е годы были авторитарные системы, но это вопрос не языка, а политики. Тот жизненный стиль на том отрезке времени, кажется, был самым удобным и приятным для латышей за всю их историю.

— И все в Латвии свободно владели тремя языками, хотя дети меньшинств учились в школах на родном языке. И гармонии в обществе это не нарушало.

— Да, потому что немецкое меньшинство составляло 3% населения страны, русское — 9%. Да, были национальные школы, но законы были сбалансированы. Например, дети из смешанных семей учились на латышском. А сейчас что еще очень мешает латышскому языку, так это психологические проблемы латышей.

При том что они являются в государстве большинством, в языковом плане чувствуют себя меньшинством. Что осложняет жизнь им самим, ведь люди в такой ситуации с подозрением смотрят вокруг, опасаясь притеснений. Причиной тому сложные политические преобразования ХХ века, сталинские репрессии, социалистические эксперименты. К сожалению, все это тенью ложится на русских людей. И не только в Латвии — во всей Европе, и это, я думаю, им придется изживать еще лет сто.

— Хотя, если разобраться, именно рядом с русскими латышский язык переживал время своего расцвета, причем дважды — в Российской империи, потом в СССР.

— Нет–нет–нет–нет! В 80–х годах ХIХ века царское правительство закрыло латышские школы. Сто лет спустя латышский был выдавлен из официального употребления. Для латышского языка лингвистически самое лучшее время сейчас! Потому что у нас на полную мощность работает печать, издаются книги, свободно развивается культура.

Ну да, были книги и в советское время, но, скажем, в апогей социализма, в 85–м году, их издавалось меньше тысячи, а сегодня — 2000. Количество журналов увеличилось от десятка до сотни. И содержание издаваемой литературы несравнимо, тогда это был в основном идеологический суррогат. Я это точно знаю, потому что хорошей литературы на латышском было мало, ее можно было всю прочитать, отец купил все нормальное, что было на латышском.

— Когда я однажды была в Тунисе, меня там поразило, с какой гордостью местные жители говорили о себе: мы двуязычные. Ну были они французской колонией, на память от которой им остался французский язык, и что в этом плохого? Может, латышам свои комплексы превратить в достоинство?

— Латыши есть всякие — и двуязычные, и трехъязычные, редко одноязычные. И ничего плохого в том, что латыш знает русский язык, я лично не вижу. В какой–то мере для многих латышей русские и русский язык несут ответственность за сложности прошлого, многих страшит то, что происходит сегодня в России, да еще наши политики подыгрывают.

— И филологи им иногда помогают. Это же вы призывали латышских политиков не говорить публично по–русски. Почему?

— У нас уже был период длиною в 50 лет, когда языки якобы были равноправными, но латышский от этого только проиграл.

— Чего ж проиграл, если он в прекрасном состоянии, вы говорите.

— Это сегодня его лингвистическое состояние прекрасное, но продлись СССР еще лет 20–30, и латышского языка вообще бы не было в официальном обороте. Ну и что, что заседания в Министерстве культуры тогда проходили на латышском. То было единственное место, где сохранялся такой порядок, а все протоколы должны были писаться на русском.

— А сейчас пишут на английском.

— Протоколы не пишут, пишут много проектов и это составляет некоторую угрозу терминологии. В 80–е годы техническиe книги на латышском были редкостью. Тот, кто хотел развиваться, должен был учить русский. Сегодня английский — язык науки, мировой язык, каким когда–то была латынь. По счастью, лингвистически латышскому языку он не угрожает. Чего не скажешь о шведском, голландском, датском. Эти языки по структуре близки к английскому и он заметно теснит их позиции.

— Что же помогает держаться латышскому?

— В сравнении с названными языками у нас хорошо организованы языковая политика, языковой центр, закон о госязыке… Потому что латыши очень чувствительны к этим вопросам. Ведь язык — это единственное, что нас объединяет без всяких условий, это самый точный показатель нашей идентичности.

— Если латышский язык так крепко стоит на ногах, значит, русский ему не мешает?

— Нет, латышский и русский не мешают друг другу лингвистически, каждый из них как организм развивается полноценно. Но русский язык всегда имеет и политическую окраску.

— Поэтому европейские языковые нормы угрожают не латышскому языку, а латышским комплексам?

— Если бы здесь не было 50 лет советской власти и русские просто приезжали бы в Латвию как гастарбайтеры, были бы другие отношения. Как в Люксембурге, например, где португальцев около 20 процентов.

— А если исходить из реальности: русские уже здесь и уезжать не собираются?

— Мы построили такую систему, которая, как нам кажется, укрепляет позиции латышского языка. Как это смотрится со стороны русских — другой вопрос. Международные эксперты приезжали сюда, изучали нашу систему и признали ее правомочной. От русских ничего особенного не требуется. Они не должны становиться латышами, им просто нужно употреблять латышский в официальной сфере и желательно в общении с латышами.

— Если латыши хотят уважения к своему языку, логично уважать и язык соседей по стране, но 270 тысяч человек подписались на референдуме за присвоение русскому языку статуса официального и их никто «не заметил». Чем, скажите, латышскому языку помешает, если в Латгалии русские люди смогут в местные органы писать заявления на русском языке?

— Если выдернуть кирпичик из фундамента крепкого дома, это будет маленькое, но нарушение системы. И потом, на референдуме большинство граждан проголосовали против предоставления русскому языку статуса второго государственного. Это не единственный у нас референдум, который не прошел. Просто людям, которые вступили в официальную связь с государством, где один государственный язык, надо считаться с его правилами.

— Русские должны поддерживать латышский язык, считаться с правилами, а что должны сделать латыши в ответ для русского языка?

— Наша комиссия думает о том, как укреплять позиции латышского языка, а не русского.

— Вот интересно, вы много говорите об ущемлениях латышей, но, получив власть, бросились копировать своих обидчиков и теперь ущемляете русских. Вы говорите с позиции силы, не желая замечать тех, кому не комфортно от ваших правил.

— Есть история и есть цели. Наше страшное прошлое заставляет делать некоторые нелиберальные шаги. Латвия многое пережила, но сумела найти цивилизованный выход. Если был период абсурдной системы, то логично дать стране время на то, чтобы все перестроить. Пройдет лет 50 и ситуация нормализуется.

— Если к тому времени сама латышская нация не растворится в мире. Многие считают, что жизнь в Латвии никак не может наладиться из–за этнического противостояния, но уезжают отсюда и русские, и латыши.

— Не знаю, по–моему, жизнь в Латвии очень хорошая. У нас свобода — у кого есть желание — пожалуйста, переезжайте. Это лучше, чем если бы сюда массово приезжали люди из других стран. Исходя из моего личного представления о комфорте Рига слишком большая для Латвии, в то время как в деревне пустовато. Но это не вопрос языка.

— Не кажется ли вам, что репрессивные меры языковой политики приносят больше вреда, чем пользы, ведь насильно мил не будешь?

— Ну какие репрессивные меры! Это вы штрафы имеете в виду? Я знаю, как это делается, — очень мягко. Сперва выносится предупреждение, бывает, и латышей штрафуют. По сравнению с Литвой у нас в этой сфере большой либерализм. Что касается любви и позитивной политики, есть же у нас и бесплатные курсы, и доступные программы в Интернете. И думаю, каждый нелатыш почувствовал доброжелательность, с которой латыши воспринимают его попытки говорить по–латышски.

— Каким вы видите языковое будущее здесь?

— Языковая проблема обостряться не будет, хотя в течение ближайших 20–30 лет вектор языковой политики меняться не будет. Большая проблема Латвии кроется в существовании двух информационных и идеологических пространств, где один и тот же факт может быть интерпретирован по–разному. Нo cамо время многое меняет. Смотрите, еще в начале XX века Наполеон в европейской литературе рисовался абсолютным монстром, а уже к 60–м годам — прогрессивным деятелем. В самой России уже произошла ревизия истории в отношении большевистского переворота, так что лет через 20 иным будет отношение и к оккупации Прибалтики, и к советскому периоду, и к русским здесь. И это снимет с языковой проблемы исторические обиды и идеологические страхи.