БЫЛОЕ И … Разговор с Борисом Равдиным
Людмила Нукневич
Разговор с историком культуры Борисом Равдиным*
Капля крови, взятая на анализ
- Борис, едва ли не во все времена кляли почем зря цензоров и панацеей от многих бед считали заведомую свободу печати. Нынче идеологическую цензуру сменила коммерческая, финансовая - это стало уже общим местом. А какую роль играла цензура в Латвии времен первой независимости республики?
- Если говорить о свободе печати, историю межвоенной Латвии можно разбить на четыре периода. Первый - c 18 ноября 1918 года, со времени образования независимой Латвии, до 22 января 1919 года, когда еще действовал Российский устав о печати и цензуре 1890 года, т.е. довольно суровый устав эпохи Александра III, с последующими поправками, в том числе принятыми Временным правительством.
Потом начался второй период - с 19-го по начало 24-го года, когда Российские законы все еще продолжали действовать, но на них уже накладывались инструкции местного производства. В этот период для основания газеты или журнала работала система разрешительная, т.е. все зависело от административных органов. Имярек заполнял прошение: прошу разрешить мне открыть такое-то и такое-то печатное издание, на таком-то языке. Эта бумага уходила в министерство внутренних дел, откуда могло последовать разрешение или отказ.
- Любопытно. Именно в МВД, а не в министерство культуры или образования?
- Печатью в Латвии по традиции занималось министерство внутренних дел, потом его сменило министерство общественных дел. Мы знаем, что когда-то в России одна цензура была по ведомству просвещения, другая - по духовному, третья - по военному ведомству. Потом всю эту цензуру стали сводить, стягивать под одну крышу. Российская система, коль скоро она централизованная, весьма удобна для прямого управления, и зачем от нее отказываться? Только потому, что она российская? Поэтому для контроля над печатью у нас существовало министерство внутренних дел. А кроме того, надо помнить, что с начала 1919-го по середину 1924 года на территории Латвии действовали российские «Правила военного положения» и российские же «Обязательные положения об усиленной охране». Тут самое место ограничениям для печати.
Итак, все бумаги просителя собирались в МВД, где проходили полицейский досмотр, и, если в лице просителя обнаруживались некие политические каверзы, ему могли отказать. Он, следовательно, должен был доказывать свою благонадежность. Более того, иногда проситель забегал вперед и уже в прошении заявлял, что обязуется не допускать на страницах своего издания никаких демонстративно-негативных заявлений в отношении Латвийского государства, его незыблемости. А ежели я нарушу, прошу меня покарать. На этот период приходится самое большое количество отказов в разрешении на издания.
- Что изменилось после 24-го года?
- С 24-го по 34-й год была система уведомительная. Просто «уведомляю вас» об открытии издания. Исчезло даже слово «проситель», ему на смену пришло слово «концессионер». Никаких ограничений для концессионера, разве что он должен был быть не моложе 25 лет, не состоять под судом и следствием. Хорошо бы еще, чтобы концессионер был латвийским подданным. Самая благоприятная система. Но полиция на «всякий случай» по-прежнему собирала «досье» на издателя и редактора, и даже более тщательно, чем прежде. И вполне работала всем известная вещь под названием «телефонное право»: «Ko jūs, velns parāvi, nodrukājuši iepriekšējā numurā?!», «Что вы, черт возьми, напечатали в прошлом номере?!» При этой системе можно было схлопотать денежный штраф, могли отозвать лицензию, потребовать смены редактора, подвергнуть редактора кратковременному аресту.
Давление на издателей усилилось в начале 30-х. Хотя все еще продолжал действовать закон 24-го года, но в связи с общеевропейскими тенденциями начиналось широкое использование административного принуждения. В какой-то период Германия стала эталоном взаимодействия государства с печатью.
15 мая 1934 года, как известно, случился переворот. Одномоментно были закрыты около ста изданий. Вернулись к подаче прошений на периодику. Впрочем, это почти не имело значения. Прошения на новые издания, в особенности на издания национальных меньшинств, считай, и не рассматривались вовсе. Даже полицейские сведения на редактора, издателя не собирались, т.е и не собирались рассматривать прошение. Чуть позднее обнаружилось, что латышскую печать может редактировать только этнически соответствующее лицо... Конечно, это не Нюренбергские законы, но все же. Ну и еще разного рода хитрости.
А время с 24-го по 34-й - благословенное время (если не считать некоторых предвестников авторитаризма). И так это время воспринимали журналисты русской печати. По степени свободы условия в Латвии нельзя было сопоставить ни с российскими, ни с советскими. Русская журналистика в Латвии, в главных фигурах, тогда была, в основном, эмиграционная, как либеральная, так и консервативная. Эмиграция - замечательная вещь. «Эмиграция, - как сформулировала когда-то Мария Розанова, - это капля крови нации, взятая на анализ». Журналистика в эмиграции, как правило, более свободна, нежели в отечестве, в ней вполне отражаются политические, культурные, исторические и даже гастрономические вкусы и пристрастия общества, не сдерживаемые государственными страхами и ограничениями.
Цветущий куст обмена информацией
Вообще, журналистов в Латвии жаловали. Отчасти потому, что в латышской культуре традиционно с уважением относились к интеллигенции, отчасти потому, что в первой половине 20-х годов Латвия по причине ее географической близости к советской России пользовалась вниманием мировой печати. Там Латвию рассматривали как информационно-дезинформационную площадку. И журналисты на этом поприще, естественно, играли не последнюю скрипку. Во многих мировых изданиях какие-то новости одно время шли с пометой «Рига».
В Риге того времени сложился замечательный типографско-редакционно-издательский комплекс, с профессиональными журналистами, как местными, так и эмигрировавшими, бежавшими, высланными из Советской России.
- И с присутствием зарубежных журналистов тоже?
- Да. В 20-е годы здесь был цветущий куст обмена информацией, и открытой, и закрытой. Иностранные журналисты шли по министерству иностранных дел. В Латвии к ним относились довольно настороженно. Иностранные журналисты были почти неприкасаемы, а смотрели на события довольно либерально и оценивали происходящее без заискивания, без угодничества, без страха. Притом, на мой взгляд, достаточно объективно. Иностранной печати было немного, жить здесь было хорошо, немножко, правда, провинция, но замечательное поле для журналистской деятельности, особенно в 20-е годы, - много чего любопытного.
Знаете, в 20-е, а отчасти еще и в 30-е годы в Латвии были газеты, которые тайно или явно финансировались или прямо издавались соседними государствами - Советским Союзом, Польшей, Германией. Газету «Новый путь», которую в начале 20-х годов в Риге издавало советское полпредство, возглавлял знаменитый филолог Григорий Винокур. В газете был замечательный набор культурной информации, им историки культуры пользуются еще и сейчас. Почему такую газету, рассчитанную на Европу, решили издавать в Риге? Да все потому же - удобная точка информации-дезинформации, пропаганды и агитации. Вспомните аналогичную по целям берлинскую газету «Накануне», фактически - тот же «Новый путь», только ушедший в Берлин.
Конечно, если иностранный журналист «зарывался», то его газете могли закрыть путь в Латвию. Такое случалось, в особенности в отношении печати русской эмиграции. То запретят допуск в Латвию газеты «Последние новости», то газете «Новое слово» не дадут хода.
Но вообще журналистов в Латвии не обходили вниманием, что, конечно, им льстило. Их звали на дипломатические рауты, на вечера, ужины. Зазывало японское посольство, налаживавшее новый тип отношений с европейскими странами; это посольство было одним из самых замечательных, если говорить о кормежке, концертной программе, интересе работников посольства к журналистам. Запоминались Bierabend'ы, пивные вечера, в немецком посольстве.
- Журналистов привечали независимо от их политических убеждений и пристрастий?
- Независимо. Что объединяло левых и правых журналистов? Был, например, такой журналист Леонард Кароль-Пурашевич, крайне правый, уехал потом в Германию. И был известный критик Пильский, про него Краснов говорил «ругающий меня жидов ради». Что было не совсем так. Пильский был человеком... не сказал бы, что сугубо либерального толка, разве что близкий к тому. Что же объединяло Пильского и Кароль-Пурашевича? Работа. Нервная, напряженная работа, всегда на виду. Такая, где за вредность положено молоко, молоко, так сказать, из-под бешеной коровки. В Риге была широкая система кафе, ресторанов, локалей и прочих соответствующих заведений. Ресторан в Малом Верманском парке - одно из мест встречи журналистов, «Отто Шварц» «Винный погреб», «Альгамбра», «Café de l’Opera»... На углу Дзирнаву и Базницас располагалось издательство «Сегодня», а напротив, наискосок, ближе к Сколас, питейное заведение, одновременно служившее рабочим кабинетом для кого-то из журналистов. И из окна этого огромного здания «Сегодня» можно было помахать коллеге: «Давай сюда, мы тебя заждались!».
В русской печати особое внимание уделяли жизни русского общества в Латвии, жизни Латвии, жизни советской России, мировым событиям. А газета «Сегодня» много писала о так называемых национальных меньшинствах, не только о русском, но и еврейском, польском, немецком. Отчасти это было связано с коммерческими интересами газеты, но в не меньшей степени и в связи с интернациональным, либеральным характером газеты. Новостей было так много, что их не успевали выплескивать на страницы. Повторяю, печать была относительно свободна. Хотя были и ограничения. Например, по договору между Советским Союзом и Латвией нельзя было допускать оскорбительных заявлений в отношении друг друга. И, в общем, газеты их не допускали. До тех пор, пока им этого не позволяли. Иногда журналистов просто науськивали - сегодня, наконец, вы можете сказать то-то и то-то... Цензура, правда, всегда и всюду отличалась некоторой глуповатостью. Вот и в Латвии: статьи смотрит, а на карикатуры не всегда обращает внимание. Если же мы взглянем на карикатуры в «Сегодня», а там работал один из лучших карикатуристов Латвии, один из лучших карикатуристов русской эмиграции Сергей Цивинский - его в 1940-ом вывезли в Москву и расстреляли - то становится понятно, что газета в шутливой, иронической форме, но постоянно выражала свое истинное отношение к событиям, происходившим в Советском Союзе, и не только. При том, что порой очень сложно было выразить отношение к тем или иным событиям. Скажем, к так называемой «латышской операции» 1937 года в СССР, когда с превентивной целью арестовывали, осуждали, расстреливали выходцев из Латвии. Да и латышская печать не знала, как отнестись к этим событиям. С одной стороны, вроде бы расстреливают коммунистов, с другой - расстреливают латышей.
Русская печать в Латвии постоянно находилась под тройным прицелом. Во-первых, общественный взгляд, во-вторых, государственный прицел, в-третьих, внимание «большого соседа», в данном случае СССР.
В 1932 году в условиях кризиса, когда Латвия нуждалась в продлении торгового договора с Советским Союзом, Москва начинает давление на Латвию. Выдвигаются политические требования: газету «Сегодня» закрыть, молодежную монархическую газету под названием «Наша газета» закрыть и т.д.
Могущественная тогда «Сегодня»
- Добрались до газеты «Сегодня»... И за что же ее повелели закрыть?
- За то, что она «постоянно ведет антисоветскую пропаганду». Хотя надо сказать, что у советской системы и отчасти у латвийской были общие враги - так называемые монархисты. И не только монархисты, но и либералы. Газета «Сегодня» была либерального направления и потому не слишком угодной, хотя эта газета, как говорил К.Ульманис, - наш экспортный товар.
Вот мы говорили об истории развития периодической печати в Латвии. Но если речь заходит о «Сегодня», мы должны говорить и о печати русской эмиграции, хотя газета «Сегодня» эмигрантской газетой вообще-то себя не считала. В истории межвоенной русской эмиграции газета «Сегодня» занимает одно из ведущих мест, наряду с парижскими долгожителями - газетами «Возрождение» (правый фланг) и «Последние новости» (левый фланг). Показательно, что на страницах «Сегодня» печатались, перепечатывались и левофланговые, и правофланговые авторы. Вообще-то для меня всегда оставалась загадкой, как газета, основанная в 1919 году, сумела дожить до 1940-го. Причем: а) без финансовой поддержки со сторон, б) в условиях кризиса либерализма, в) при значительной части русского читателя, читателя довольно консервативного. Казалось бы, в Латвии больше шансов выжить было у «Слова», газеты национально-консервативного направления, аналога парижского «Возрождения». Но эта газета прожила относительно недолго: с ноября 1925-го по май 1929 года. Лопнула! Почему? Возможно, потому, что «Слово» ставило на идею, а «Сегодня» всегда стремилась сочетать идею с коммерцией.
Вообще в межвоенной Латвии, кроме латышских, издавались газеты на русском, немецком, еврейском, древнееврейском, литовском, латгальском, французском, английском языках, на эсперанто. Всего приблизительно две тысячи газет. Газет на русском языке я насчитал около трехсот, правда, из них значимых - газет тридцать. В начале 20-х годов были газеты, которые пытались вовлечь в свою орбиту публику самую разноязычную: на этой странице тексты на русском, на той - на латышском. Такого рода попытки завлечь читателя относительно долго сохранялась в рекламе. С рекламой вообще любопытно: если ты подавал заявку на издание газеты, ты должен был указать язык газеты, но не должен был указывать язык рекламы. Как сейчас «Ригасс сантимс», в котором часть рекламы идет на латышском, часть на русском. «Сегодня» выживала, конечно, благодаря рекламе, объявлениям.
В популяризации газеты важную роль играл литературный отдел, где печатались Бунин, Шмелев, Тэффи, Мережковский, Гиппиус, Набоков, Алданов... В те годы литературный подвал - обязательный отдел газеты, хотя бы раз в неделю. Не говоря уже о романах с продолжением, которые печатались изо дня в день. Тогда издать субботний или воскресный выпуск без литературного приложения считалось нонсенсом.
А кроме того, создана была огромная кухня по распространению «Сегодня». Газету читали не только в Латвии, не только в соседних странах - Литве, Эстонии, Польше, но и по всей Европе, для которой существовал специальный зарубежный выпуск. И во многих странах работали свои зарубежные корреспонденты - какая же солидная газета без зарубежных корреспондентов? В ближние страны «Сегодня» приходила чуть видоизмененной, с оттенком, с усиленными чертами соответствующей территории. В Латвии же предлагали утренний выпуск газеты, второй утренний, вечерний, и при этом тираж около 40 тысяч.
- При такой географии распространения, в сущности, не слишком много...
- Это довольно много. Сколько жителей в Латвии? Два миллиона. Сколько в 20-30 годы было русского населения? Около 200 тысяч. Добавим к ним еще около 70 тысяч еврейского населения, часть его считала себя русскоязычными. Добавим часть белорусского населения. Хотя с ним сложно. Белорусы довольно индифферентно относились к своей национальности, они в большей степени соотносили себя со своей конфессией. Их переманивали то русские, то поляки, то латыши - в итоге мы имеем какую-то странную статистику белорусского населения. Тем не менее и белорусы читали газеты на русском языке. И часть латышского и немецкого населения читала «Сегодня», как до поры до времени ходили они в русский театр.
Так вот, из этих двухсот тысяч читающих по-русски самая образованная часть - немцы, где грамотных около 90 процентов. Несколько отставали от них латыши, евреи. А грамотных среди русских на 20-й год меньше 50 процентов. В 30-е годы грамотность возросла, но никогда не достигала уровня латышского, немецкого, еврейского населения.
- Почему так?
- Потому что большая часть русского населения жила в Латгалии, а там нужно было детей поставить на ноги, пасти скотину, пахать, сеять, убирать, старшему брату за младшим братиком присмотреть и т.д. Родители уклонялись от того, чтобы отдавать детей в школу, хотя начальные школы были бесплатные. Гимназия - та уже за плату. Дело доходило до того, что назначали штраф за непосещение школы, а и нужно-то было окончить всего четыре класса, получить то, что мы сегодня называем начальным образованием. Поэтому читающих было немного, и то, что газета «Сегодня» имела такой тираж объясняется тем, что обслуживала она не только Латвию, но и соседние территории. Хотя возьмите, скажем, латышскую газету «Jaunākas ziņas», она достигала двухсоттысячного тиража. Почитай, в каждой латышской избе были молитвенник, календарь и часто какая-нибудь из местных газет. Местных! В Двинске на русском издавались сперва газеты социал-демократического направления, потом стал выходить «Наш Двинский голос», переименованный позже в «Наш Дагавпилсский голос». В Резекне, если не ошибаюсь, русской газеты не было вовсе.
Словом, газетам нужен читатель. Читателя нужно было воспитывать. И надо сказать, латышские газеты справлялись с этой задачей лучше и были интереснее русских.
- Даже интереснее «Сегодня»?
- Даже «Сегодня». Русская печать большей частью обращалась к интеллигентскому у сознанию. А латышская печать - к народному. Это один из важных признаков латышской прессы. Были русские газеты, рассчитанные на народ, но это главным образом газеты-однодневки, как правило, появлявшиеся в рамках подготовки к выборам в Сейм. Тогда начинали обращаться чуть ли не к раешнику.
- Знакомая картина...
- Предвыборные газеты - это не столько газеты, сколько листовки, подметные письма. Тут и спекуляция, и обман, и самообман, и какие-то странные обвинения. Например, в адрес избирательного списка, по которому шел епископ Иоанн Поммер. Конкуренты писали, что они, конечно, уважают отца Иоанна, он, конечно, православный, но по крови он все-таки латыш (то есть подумайте, стоит ли за него голосовать...) Это архиепископ Иоанн, который был авторитетом для огромного числа православных, и не только православных, подвергался оскорбительному обвинению в «составе крови»! Причем, еще в 20-е, в конце 20-х годов. И то, что произошло в 30-х, думаю, в какой-то мере стало следствием оскорбительного отношения к нему части русского населения.
- А латышского?
- Со стороны латышей, если не иметь в виду православных латышей, относились к нему настороженно. Его часто считали человеком взбалмошным, вздорным. Он был депутатом Сейма, в 30-е годы его даже стаскивали с сеймовой трибуны...
Но вернемся к газете «Сегодня». Хороша газета, но, к сожалению, она задавила, подмяла под себя русскую печать не только в Латвии, но и в Литве, отчасти в Эстонии. Местные газеты не выдерживали конкуренции с ней и умирали. Можно сказать, что присутствие «Сегодня» обрекло на смерть русскую печать Латвии. Выжившие русские газеты конкурировать с «Сегодня» не могли, разве что крайние, да и то только на коротком отрезке времени.
Чем был «симпатичен» переворот 34-го
- Последний этап - с 34-го года по 40-й год. Жесткая цензура, запрет политических партий. 15 мая 1934-го - переворот, а вскоре, повторюсь, запретили приблизительно сотню газет. Я уж не говорю о подпольных газетах, их за межвоенный период было около пятисот, но многие из них больше смахивали на прокламации. Среди запрещенных в 34-ом году газет почти не было русских. Почему? Да потому что перед переворотом их и было-то считанное число. Большую часть читательского поля занимали «Сегодня», «Сегодня Вечером», издававшийся тем же концерном журнал «Для Всех». В большей степени пострадали еврейские газеты. Они, как правило, были довольно левые, хотя были и сугубо консервативные; внутри еврейского сообщества шла постоянная борьба по самым разнообразным вопросам. Левую еврейскую печать прикрыли, консервативную, замкнутую на национальных проблемах сохранили и даже поощряли. Серьезно пострадала латышская печать, обоих флангов.
И тут обнаружилось, что какая-то часть русского общества, в том числе и образованного, поддерживает этот переворот 34-го года. Почему? В первую очередь потому, что переворот носил антилиберальный характер, - а надо сказать, что большая часть русского православного населения Латвии, кроме городского, была настроена антилиберально. Не скажу - сугубо монархически, но близко. У старообрядцев, конечно, спектр пошире. Какая-то часть латышей, в особенности немцев, была настроена монархически, сохраняла представление о монархии как идее универсального государства. Поэтому антилиберальный переворот 15 мая у многих в стране нашел поддержку.
Считается, что у каждой политической системы есть свои интересы, узкие. Кроме монархии, где нет узких интересов, где монаршье благоволение распространяется на всех, на весь мир. Это давняя традиция, она и сегодня в какой-то степени жива. Неслучайно в Латвии так тяжело издавать либеральные газеты. Любое либеральное начинание уже именуют гробницей русской печати, есть такое определение. Почему? Да потому, что всякий раз когда начинали издавать либеральную газету, в Латвии не хватало читателей для того, чтобы эту газету прокормить. При том, что газета не может выжить сама по себе. Без рекламы газета не выживает.
- Или нужна государственная поддержка.
- Или нужна государственная поддержка. Например, еще в начале латвийского государства была газета на русском языке «Утро», издававшаяся каким-то непонятным мне департаментом и с сокрытием подлинных имен журналистов, редакторов. Не вполне удачная, не всегда удобная, иногда грубоватая, но то была попытка государственного воздействия на среду. Этакая форма начальной интеграции. Вот ведь и газета «Диена» сравнительно недавно некоторое время издавалась и на русском языке...
Массовое исчезновение рыцарей пера
- Что и как происходило потом?
- Постепенно издательское газетное поле все сжималось, сжималось, сжималось, и большая часть газет, по сути, уже олицетворяли или национальные идеи, или государственные, или охранительные.
Вот мы наблюдаем явление июня 1940 года, оккупацию Латвии - и весьма странное, неопределенное отношение части населения к тем событиям. Почему? Да потому, что в годы переворота газеты плохо осуществляли свою основную функцию - информационную. События внутрироссийские 37-38-го годов, даже ход финской войны латвийская печать, дабы не раздражать своего восточного соседа, стремилась подавать, так сказать, в жижеобразном виде. И сильно усеченном. Перекрывали даже телефонный канал между корреспондентами Финляндии и Риги.
В прежней журналистской каше вариться стало не так легко. И уже нельзя носить на груди значок «Я работаю на Intelligence Service» или «Я работаю на НКВД». Надо было скрывать.
- А раньше можно было?
- Раньше на это смотрели сквозь пальцы. Что, дескать, с вами поделаешь? Хотя сосед всегда следил из-за угла за твоими ходами.
- Что сталось с ведущими русскими журналистами?
- Да, какова их судьба... Вдруг, в первой половине 1930-х они стали умирать. Вот Николай Бережанский, один из основателей русской печати Латвии, одно время редактор «Сегодня», редактор «Слова», работал в дореволюционной русской печати, в газетах и журналах русской Германии. В последние годы жизни занимался собиранием фольклора, от печати отошел, умер, едва дожив до пятидесяти. Борис Николаевич Шалфеев, сын протоиерея Шалфеева, знаток Риги, в особенности русской Риги. Не дожил до пятидесяти, туберкулез. Максим Ганфман, редактор газеты «Сегодня», один из старейших русских журналистов, петербуржец. Это все хорошие и очень хорошие журналисты - ориентир! Исчезновение каждого такого человека большая потеря.
В 39-м году люди стали уезжать, так сказать, репатриироваться вместе с немцами, со своими немецкими женами. Город пустел. Еще раньше какая-то часть журналистов русской печати уехала в Палестину, в Америку, часть из них неплохо там прижилась. Потом наступил июнь 1940-го, оккупация Латвии. Многие журналисты, вся наличная головка «Сегодня» были арестована. К журналистам тогда все еще относились с вниманием, отсюда такое большое число арестов среди журналистов; большая часть арестованных скончалась в тюрьмах и лагерях. А часть пошла работать в советскую печать. Потом началась война. Очередное испытание для журналистов. Уже в августе 1941-го. в оккупированной немцами Риге стала издаваться газета «Правда», потом другие газеты и журналы - всего за годы войны в Латвии издавалась около 15 газет и журналов. Например, «Двинский вестник», «За Родину», «Новый путь», «Вольный пахарь», «Православный Христианин», «Русский вестник» и т.д. Хотя эти издания частично копировали друг друга, хотя оккупационной администрацией в эти газеты централизовано поставлялся разный материал, но основная работа, конечно, приходилась на журналистов, которые, под надзором цензоров, выполняли порученную им работу. Конечно, были «отличники», а были и «уклонисты». Вообще-то, насколько я понимаю, во время немецкой оккупации никто не заставлял тебя, журналиста, ежедневно демонстрировать какие-то политические убеждения. В газете ведь есть разные отделы, где можно как бы укрыться. Кроме того, газета по природе своей нуждается в разнообразии жанров. На одной сатире, на одном антибольшевизме, на одном антисемитизме не проживешь. Надоест, перекорм. И хотя все газеты во время войны финансировались министерством пропаганды либо местными военными институциями, все равно крутить одни и те же педали было нельзя. Рижские газеты, в отличие от многих оккупационных, отличались многожанровостью, что, конечно, было наследием русской довоенной печати.
Почти все русские журналисты ушли вместе с немцами, кто-то из них какое-то время работал Берлине, потом рассеялись по разным сторонам света, вплоть до Австралии. Немногие оставшиеся были арестованы, получили свою «десятку». Интересно, что вместе с журналистами из Латвии вывозили и типографское оборудование. Кто-то из власовцев вспоминал, что их пропагандистскую продукцию печатали на рижских машинах...
Забыл сказать, что еще в Латвии межвоенных лет был богатый опыт издательского дела. Книжек на русском языке в те годы было издано тогда около двух тысяч. Издательства Gramatu draugs и Leteratūra на переломе двадцатых-тридцатых годов, когда берлинская русская книга, по разным причинам, истощилась, когда на смену Берлину в книжном деле на короткое время пришла Рига, на рынок выбрасывалось по книжке каждую неделю, в основном, переводных, но не только. Цена книжки - 1 лат. Переводы делали мгновенно, книжке полагалось быть определенного объема, если не влезала в объем, ее урезали, бумага дешевая, желтая. Несколько лет тому назад в Москве вышла книга Юрия Ивановича Абызова «А издавалось это в Риге...», где в том числе отмечены и многие рижские издания. Смотрим репертуар. Как теперь, так и тогда, макулатура оставалась главным книготорговым материалом. Особых отличий нет.
Издавались и хорошие книжки, но - читателей на них было мало.
Честолюбивый наперсточник?..
- Читаталей и теперь мало, все больше потребители или «пользователи». Хотя, вероятно, удельный вес читающей публики что тогда, что теперь примерно одинаков. Тем не менее нынешняя пресса не идет ни в какое сравнение с той, 20-30-х годов?
- Cегодня печать имеет скорее формальные признаки прежней печати, нежели реальное представление о возможностях, которые присутствовали в век Просвещения, в 19 веке, в первой половине 20-го. Газетам в России всего-то чуть более трехсот лет, газете на латышском языке чуть менее двухсот лет. Cегодня печать - это почти отстой. Тут я, конечно, перебрал, но положение печати, авторитет печати - печальная, обидная, но закономерная картина. За выживание газете приходится бороться не столько с радио, кино, телевидением, интернетом, сколько с девальвацией слова, в особенности слова журналистского, пропагандистского, сегодня славящего Фому, а завтра - Ерему. В авторитарной системе журналисту приходилось редко менять установки, в демократической, в связи с обстоятельствами политической борьбы, позиции приходится менять чаще, что, конечно, не остается без читательского внимания, без читательского прозрения и презрения. Газеты постепенно превращаются в таблоид, даже по формату. Конечно, журналистов все еще покупают, спаивают, сманивают, все еще шантажируют, а убивают даже чаще, чем прежде, но в глазах значительной части публики журналист - это, скорее, честолюбивый наперсточник, нежели ответственный информатор, свидетель и аналитик. Вот-вот наступят времена, когда журналисты будут стесняться своей профессии.
- Чем вы объясняете эти перемены?
- Дело не журналистах, не в издателях и даже не в редакторах. Ситуация сегодня иная. Тогда была другая техническая и технологическая сфера, она сильно воздействовала и на производителей новостей, и на потребителей новостей. Сейчас происходит, как бы это сказать... демистификация слова, демистификация печати. Мы знаем, что закрыли русскую службу ВВС, радио стало по преимуществу «шоферским», оно больше не является источником информации. Хорошо еще, что на радио сохранилась музыкальная классика. Культурная функция ушла из радио и газет. Печатью пренебрегают. Пренебрегают печатным словом. Думаю, что в значительной степени это связано с тем, что заканчивается двухсотлетний с лишним этап эпохи Просвещения, когда полагали или старались представить человека чистым листом, на котором можно написать все что угодно. Выяснилось, что это верно лишь отчасти, что пол, возраст, национальность, наследственность в неменьшей степени определяют поведение человека, нежели воспитание или среда. Наступила эпоха разочарования в способности человека преодолеть себя. И соответственно изменилось отношение к просветителям-вивисекторам, в том числе и к журналистам. Кроме того, меняется представление об информации. Если раньше, в 20-е годы, в газете информативным считалось сообщение: «На углу улиц Мельничной и Суворовской украли велосипед», то теперь даже если задавят человека на этом углу, об этом никто не напишет. Смерть вообще стала личным делом каждого человека. Умирают важные для эпохи герои, персонажи - исчезают, как не было их. Журналисты, писатели, ушедшие несколько лет тому назад, исчезают без следа. С концами. Некролога нет, карточки в архиве нет, НКВД, который бы следил за ними, нет, люди - пропали. То ли они еще живы, то ли мертвы, то ли они на этом кладбище, то ли на другом. Некролог исчезает как жанр.
Возможно, в давнюю эпоху внимание к писателям было чрезмерным, со временем оно должно было пойти на спад, но все же может удивить число пришедших прощаться с Солженицыным, оно, если не ошибаюсь, едва достигало тысячи человек. А если вспомнить похороны Толстого... Кстати, журналист, нашедший Толстого, его звали Константин Орлов, тоже недолго работал в рижской печати, скончался еще в начале 1920-х годов.
Слово потеряло свою привлекательность. Отчасти это отразилось и на носителях самого слова. Особенно в нашу эпоху быстротекущих перемен. Был в Риге такой журналист Генрих Гроссен, позднее - автор воспоминаний о рижской жизни 20-30-х годов. Он оказался здесь в начале 20-х, уже с журналистским стажем. Его приглашают работать в газету, но его прежде всего интересует направление газеты, о чем она пишет, под каким углом подает материалы. Сколько будут платить - второй вопрос. Ныне направление газеты для многих носителей пера - дело второе, и это, в какой-то степени, можно понять.
- Думаю, понятия «направление» сегодня фактически не существует. Тоже исчезло. Или не востребовано.
- Ну не совсем так. Первоначальный вектор газетой все же задается, но ему приходится изменяться или умирать. Для маргинальных же газет направление - дело весьма и весьма ответственное. Вот в 33-м году в Риге появилась газета «Завтра». Национал-социалистического направления, воинственная, бурная, яркая, сугубо антилиберальная, сугубо антисемитская, сугубо антидемократическая. Ее вскоре вместе с другими газетами крайнего направления закрыли, но все равно она осталась в истории как очевидное доказательство живого участия общественности в той самой жизни 30-х годов. Вот и сегодня газет с направлением не так уж мало. А то, что вчера было маргинальным, вполне может стать обыденным, даже - генеральным.
Конечно, очень многое зависит от издателя, редактора. Если редактор - болото, время закатает и его газету в болото, и талантливые журналисты газету не спасут. Сегодня предпочитают другие способы воздействия на аудиторию - телевизор, интернет...
Сегодня газета к тому же перестала быть коллективным организатором и пропагандистом, к чему, как известно, призывал Ульянов-Ленин, и не он один. Словом, функция газеты существенно изменилась. Кроме того, раньше газеты шли на обои, а теперь обои такие плотные, что не нуждаются в подстилке. Газеты скукоживаются.
В начале 1990-х годов появилось понятие «журналюга». Вариант: «журналюга желтопрессный». Вроде бы у этого определения есть даже автор. Что это за понятие? Автохарактеристика? Оценка со стороны?
Я тут как-то заглянул в один маленький антиквариат, говорю с хозяином о каких-то там событиях периода войны и говорю, я, дескать, это в газете читал... Так антикварщик прямо на дыбы: «Вы мне еще газеты будете приводить в качестве доказательства! Они врут, все как одна!» Я: «Газеты все же разные..». Он: «Все равно врут!» Не хочет верить газетам, ни за что. Предпочитают верить собственным глазам, хотя, как известно, «смотрит, но не видит». Сегодня существенно повысилась ценность семейных преданий: «Вот мне дед рассказывал...». Хотя тот дед рассказывал то же, что и газета. Но дед обладает авторитетом, а газета его утратила. Собственное, свое, домашнее, близкое оказывается много важнее любого чужого, дальнего, даже истинного.
«Идет за читателем, а надо бы немножко впереди»
- Как вы думаете, вернуть культуру на страницы газет уже не получится?
- Были такие попытки. В «Диене», у «Часа», у других изданий. Но читатель, как говорится, не клюет. Даже значимое культурное событие - а предвоенная русская печать непременно освещала даже минимально любопытное событие в культуре, и газеты соревновались в этом друг с другом - даже знаковое событие не отражается в газете.
Хотя, между прочим, в провинциальной печати, в Даугавпилсе, Резекне, Лудзе, Вентспилсе, Лиепае, там традиция публикации литературных страничек сохраняется. Например, А.Якимов собрал и издал не только том «Русская поэзия Латгалии», но и две книжки лудзенских, резекненских и окрестных поэтов, в основном по публикациям в двух местных газетах - «Лудзес земе» и, если мне не изменяет память, «Резекнес зиняс». И в той и в другой по сей день регулярно идут поэтические подборки.
- Отчего такая стойкость провинции? Меньше интернет-пользователей?
- Отчасти потому, что это газеты муниципальные, и издатель не рискует своим кошельком.
Знаете, я в прошлом году составлял список изданий - за два последних года в Латвии на русском языке вышло книжек 120-130, из них около 60 поэтических сборников. О скольких из них появилась в печати хотя бы информация, что такая книжка вышла? На презентации книг журналисты не ходят, о книжках вообще пишут редко-редко, от случая к случаю. Книжки для газет - гнилой товар. Даже хорошие.
- Почему?
- Литература как явление духовной жизни для большинства ушла. Да, раньше ее значение было чрезвычайно завышено. Но все же газета, на мой взгляд, обязана извещать о культурной, общественной, литературной жизни общества. В латышской печати культура, культурная информация занимает очевидно большее место.
- Зато у нас теперь есть интернет.
- Я думаю, что интернет формирует читательское сообщество потребителей. Как говорил Владимир Ильич в отношении Демьяна Бедного: «Идет за читателем, а надо бы немножко впереди». Сегодняшние издатели идут за читателем, а не ведут читателя за собой, они комплиментарны по отношению к читателю и одновременно лицемерны по отношению к нему. В общем, я бы сказал, издатели потеряли лицо. Газета потеряла свое лицо.
- Жанров как таковых в газетах тоже не стало.
- Ну да, сплошь информашки. Исчезли аналитические статьи, эссе, исчез фельетон. Еженедельные газеты мало чем отличаются от ежедневневных, разве что в одних одна задница, а в других две. Здоровье, кулинария, мужчина, женщина... Криминальная тема почти исчерпана, именно в жанровом отношении. Скучновато-с... Больше разнообразия, пожалуй, только внутри спортивного поля.
А вот слухам, между прочим, верят. Была же замечательная система во время войны. Немцы ее использовали, да и НКВД тоже. Были специальные институции, которые собирали слухи, обрабатывали их и - распространяли. В живом виде. На базарных площадях, на толкучках, на концертах.
- Сарафаннное радио тех времен?
- Да, но сарафанное радио, используемое не носителями, так сказать, сарафанов, а государственными пропагандистскими службами, которые понимали, что в определенных обстоятельствах слух обладает большей степенью доверия, нежели печатное слово.
- Хороша была бы рубрика в газете: «Слухи».
- Отличная, только хорошо бы ее не замордовать... - ... не выкрасить сплошь одним желтым цветом?
- Да-да. Чтобы это было не только интересно, но отражало особенности ситуации, атмосферы, чтобы улица использовалась именно для этой цели. Часть слухов можно и выдумать.
- Выдумать - это пожалуйста, сколько угодно, только собирать некому, гиляровских у нас больше нету. А как вы думаете, отчего все на свете так тотально обесценилось?
- Это промежуток такой, постреволюционный. Прибавьте к нему новые технологии. Мы не успеваем за ними, появляется ощущение непонятной среды, в которой мы все находимся, непонятного пространственного и временного континуума. Все ускоряется. Новости распространяются быстрее, но и устаревают быстрее. Мы не успеваем их поглощать, не то что осмыслить. Все ускорилось.
- А процесс утраты доверия к печати, на ваш взгляд, необратим?
- Разве что произойдут чрезвычайные события. Кто-нибудь опять возьмет телеграф, телевидение, телефон, интернет и радио или просто вырубит электричество, и останется ручной гуттенберговский пресс. Тут появятся листовки на стенах домов, затем двухполоски и т.д. Вот тогда возродится печатное слово. На время. На короткое время.
Речь, в общем, идет о массовой печати. На узкую печать, специальную, все эти мои ламентации пока не распространяются.
*Равдин Борис Анатольевич (12.03.1942, Омская обл.), историк культуры.
Окончил историко-филологический факультет Латвийского университетата (1969), работал в городском хозяйстве водителем бензопилы «Дружба» и одноименной газонокосилки, учителем вечерней школы, в 1991-2006 годах - редактором отдела, соредактором журнала «Даугава». Выступал со статьями, рецензиями в латвийской печати («Даугава» и др.), в «Словаре русских писателей ХVIII века», в словаре «Русские писатели. 1800-1917», в сборниках и журналах «Память», «Минувшее», «22», «ХХ век и мир», «Знание - сила», «Новый мир», «Синтаксис» и др.
Автор киносценария «Горки ленинские» (вместе с А.Ханютиным. Искусство кино. 1993, № 3. Отдельно: T.Spengler (Hg.) Lenins letzte Tage. Eine Rekonstruktion von A.Chanjutin und B.Ravdin. Berlin. Rowohtl. 1994),киносценария «Мавзолей» (Москва. Киностудия «Даго». 1995. 10 мин.; вместе с А.Ханютиным).
Автор книги «На подмостках войны: Русская культурная жизнь Латвии времен нацистской оккупации (1941—1944)» (Stanford, 2005). Автор-составитель книг «Русская печать в Риге: Из истории газеты «Сегодня» 1930-х годов. (Кн. 1-5. Stanford. 1997; вместе с Ю.Абызовым и Л.Флейшманом),«Rīgas gaišreģis Eižens Finks» (Рига, 2002; латышск. яз.), соавтор (вместе с Ю.Абызовым и др.) библиографического указателя «Русская книга Латвии. 1990-2001» (Рига, 2003),автор и соредактор отдельных выпусков «Балтийского архива» (Рига, 1999-2000),«Балтийско-русских сборников» (Вып. 1-2. Stanford. 2004, 2007); с 2000 г.
Ведет семинары по русской литературе в Queen Mary University of London.
Член правления Латвийского общества русской культуры.
