Большой город можно уподобить книге, где страницы — здания и сооружения. И чем город старее, тем больше эта книга напоминает конволюту, то есть блок нескольких книг, статей, вырезок, а иногда и писем под одним переплетом. Старина соседствует с новизной, благородная простота — с вычурностью. Взять хотя бы снимок 1.

Привыкнув к тому, что дом — это прежде всего возможность для обитания, мы обращаем внимание лишь на его внутреннее устроение, не придавая значения наружному облику. Дело в том, что мы утратили умение читать прошлое — читать икону, геральдические знаки, мифологические символы, эмблемы, аллегории. А все это умели делать наши предки, для которых подобный свод знаний помогал ориентироваться в мире.

Сейчас мы равнодушно скользим взглядом по смешным и наивным, как нам кажется, изображениям на фасадах старых домов, особенно в Старой Риге, полагая, что это причуды архитектора или самого хозяина. Причуды бывают у одного-двух, но когда изображения эти встречаются часто, это наводит на мысль: — Мода, что ли, такая была?

В какой-то мере — и мода. Но в гораздо большей мере — потребность. Приглядевшись к ряду изображений, замечаешь, что преобладают, скажем, пугающие. Кого? Прохожих? Зачем?
Обычно резные или лепные изображения человеческих лиц или голов людей называются маскароны, порою просто — маски.
Итак, почему же маскароны такие пугающие, устрашающие? На это можно ответить вопросом же: — А что, сейчас, в век ТВ, мы не тиражируем разного рода “страшилки” и “ужастики”? И сейчас столь же трудно ответить, зачем современному человечеству это надо. А вот лет 500-600 назад было легче ответить — зачем. Пугающие изображения были как бы переводом в наглядность мифологических сюжетов или заповедей и положений Веры. Не случайно средневековые храмы Европы пестрят изображением химер, чудовищ, адских исчадий, терзающих грешников и т.д. Не случайно собор называли “Библией для неграмотных”: не умея читать, прихожане наглядно видели: вот вам причины и вот следствия, авось явленные таким образом изображения лишний раз напомнят о необходимости избегать греха.

Кроме того, для средневековья было характерно повышенное чувствование “бездны мрачной на краю”, весь год они руководствовались тем, что содержится в поговорке: “Знай край да не падай”, но уж раз в году все отводили душу, снимая груз страха перед смертью и Страшным

судом в ритуале безудержного карнавала, в ходе которого страшное если и не исчезало, то хотя бы принижалось. Страшной гримасе небытия можно было показать язык. 

Распространение чудовищных масок объяснялось желанием взять верх над Страшным, деформируя его олицетворение, лишая его равновесия, смещая его черты так, чтобы оно выглядело ущербно уродливым, чудовищно нелепым и в силу этого как бы еще и осмеяны.
И еще. Из века в век люди старались находить защиту от злых сил с помощью отпугивающего изображения. По- этому-то над входом или рядом с ним помещались жуткие хари.
Родоначальницей таких изображений, надо думать, была голова Медузы Горгоны Как известно, мифологический герой Персей, отрубил голову страшной Горгоны, у которой был ужасный лик и вместо волос извивающиеся змеи. От одного взгляда на нее любой цепенел навек. Голову эту Персей прикрепил на щит, как отпугивающий трофей.

Голова такой Медузы Горгоны сделалась чем-то традиционным, проходя через века, как символ ужасного. В Риге подобное изображение есть (2), но, конечно, уже никого не пугает, а просто является легко узнаваемым знаком античного мира. Не случайно эта голова соседствует с изображением вполне узнаваемого Олимпа.

Используя архитектурный опыт и строительную технику Италии и особенно Нидерландов, Рига старательно перенимала и то, что было характерно для них. Отсюда и наши маскароны.
Забегая вперед, скажем, что домовладелец часто не только отпугивал от него злую силу с помощью “страшилки”, но и старался показать, что дом находится под благословением добрых сил, дарующих благополучие и мир. Чаще всего символом благоприятствования были пухлые младенцы с гирляндами и корзинами земных даров (3 и 4). И то и другое могло быть изображено на одном фасаде.
Вот оскал чудовищного нетопыря — это в духе того времени (5). А вот чудовище, рычащее с фасада дома по улице Блауманя, позднего происхождения, так сказать, модерн начала нашего века. Изображение лишено даже духа прежней функциональности, являя собой чисто декоративную фантазию (6).

И другое дело — вот эта маска, уже истонченная временем, но где все равно можно углядеть пугающий оскал (7). Или вот на доме Рейтерна, плохо видный снизу, под самой крышей, — лик страшилища, которое не то грозится проглотить, не то издевательски кажет язык — в духе той карнавальной насмешки, о которой говорилось выше (8).
Наиболее старым является напоминание о том, что грех влечет за собой воздаяние, как бы в духе традиционно изображаемых эриний — отвратительных старух с развевающимися волосами, которые мчатся воздать ко- му-то за его прегрешения (9). Зловещность изображению придает волюта в виде спирали, на которой держится голова: спираль, как известно, символизировала, наряду с другими значениями, змеиное начало (10).

Заставляет задуматься маскарон (11): почему у этого гротескного существа такие громадные уши? То ли должно напоминать о царе Мидасе, у которого были ослиные уши, то ли они взяты “напрокат” у сатиров, — у них они были тоже огромные. И вот вырождение древнего “страшилки” мы видим в эпоху югендстиля, который подбирал все, что промелькнуло в веках,
но уже параллельно деформируя канон. Подъезд дом на улице Таллинас, построенного в 1911 году, оформлен в виде пасти чудовища с зубами, клыками и глазами (12). Правда, этого уже никто не замечает, потому что мы
уже не вглядываемся в каменные страницы, и все эти головы, личины и пасти нам уже ничего не говорят.
Но это только одна из разновидностей маскаронов. О других разговор будет далее.