После "бронзовой ночи" Эстония в глазах русских представляется государством, где "инородцы" загнаны в резервации подобно индейцам. А между тем при более внимательном рассмотрении выясняются удивительные вещи. Например, в Эстонии неграждане уже с середины 1990–х голосуют на муниципальных выборах. При этом русские граждане не голосуют за русские партии. Да и русские школы в Эстонии чувствуют себя куда вольготнее.

Разница эта тем более удивительна, что, по словам Юриса Розенвалдса, декана факультета социальных наук Латвийского университета, одного из наиболее авторитетных политологов Латвии, исходные условия в Эстонии для решения этнических проблем были куда более плохими, чем у нас. И в середине 1990–х в Эстонии тоже дело чуть не дошло до референдума…

— Во–первых, в Эстонии исторически было гораздо меньше "старых русских", которые, несомненно, отличались от послевоенных приезжих и по взглядам, и по знанию языка, — объясняет он. — Во–вторых, в Эстонии русские концентрировались в основном в Таллине и на северо–востоке Эстонии, который в советское время cтал преимущественно русскоязычным. Далее — и эстонцы плохо говорили по–русски, и русские по–эстонски. А в Латвии даже в советское время около 20% русских владело латышским. У нас смешанных браков было около 20%, в Эстонии — около 10%.

В начале 1990–х американский политолог Дэвид Лэйтин в книге Identity in formation исследовал русские диаспоры в четырех республиках — Эстонии, Латвии, Казахстане и на Украине. Так вот именно русские Латвии, по его данным, в наибольшей степени были готовы принять изменения, связанные с обретением независимости и восстановлением национальной государственности.

— Отсюда вопрос: как же мы дошли до жизни такой?

— Начнем с того, что к началу 1990–х сложилась разная ситуация в компартиях Латвии и Эстонии — а они как–никак долгое время были центром общественной и политической структуры. В Эстонии удельный вес эстонцев в КПЭ достиг 55%, в Латвии процент латышей все послевоенные годы не поднимался выше 39%. В итоге в Эстонии при расколе компартии центральный аппарат партии остался в руках сторонников независимости, и раскол не произошел по этническим линиям — в независимую компартию Эстонии вошли парторганизации северо–восточной Эстонии — почти на 100 процентов русские. Поэтому этнический вопрос отпал сам собой. А в Латвии произошел очень четкий раскол на сельские — латышские — парторганизации, и городские — русские. Вы же прекрасно помните риторику Рубикса: мы — защитники русскоязычного населения. В итоге в умах латышей очень часто русское и левое отождествляется до сих пор, и это большая проблема.

Далее, после 1991 года в Латвии с самого начала было на порядок больше русскоязычных граждан, получивших гражданство "по наследству". И образовались достаточно сильные русские партии. В Эстонии русскоязычные партии на пике — в середине 1990–х — собрали на выборах немногим более 5% голосов и с тех пор только теряли голоса. На последних выборах они получили 0,9%. Русские Эстонии голосуют за Партию центра Сависаара. Это канал, через который часть русскоязычной политической элиты интегрируется в эстонскую элиту. В итоге принцип этничности в значительной мере ушел из эстонской политики. Хотя многие эстонские партии в последнее время сторонятся Сависаара из–за его связей с "Единой Россией", там нет партий, о которых скажут, как Аболтиня недавно о "ЦС": нет, с этими — никогда.

Почему это произошло? В том числе потому, что эстонцы предложили русским компромисс. В начале 1990–х северо–восток Эстонии забурлил. Там появились реальные возможности проведения референдума об отделении. Ясно, что на территории со значительным преобладанием русскоязычного населения это было серьезной угрозой. И не кто иной, как кондовый эстонский националист Март Лаар, бывший тогда у власти, предложил исторический компромисс: вы отменяете референдум, мы даем право негражданам голосовать на муниципальных выборах. Кроме того, значительное число местных активистов получили гражданство в ускоренном порядке за особые заслуги и смогли участвовать в политической жизни. Это был тот канал политического участия, та отдушина, которая спускала пар и сыграла большую положительную роль.

— А как же нам в Латвии достучаться до наших кондовых националистов? Или хотя бы до "Единства", позиция которого, впрочем, не так уж далека от Дзинтарса? Референдум они запретили…

— Если говорить о референдумах, то я могу только повторить: сложные политические проблемы с их помощью решать нельзя. Нужно садиться за стол переговоров и обсуждать нюансы.

— Сесть за стол переговоров — это то, к чему русские безуспешно призывают все эти 20 лет. Но у эстонских русских получилось, а у нас пока нет — почему?

— В начале 1990–х годов, когда государственность только–только восстановилась, у эстонской элиты было реальное ощущение опасности распада страны. Я не очень верю, что сегодня такие открытые призывы к неповиновению дадут положительный эффект.

Или те же референдумы. Хорошо, возьмем первый — по языку. Да, с одной стороны, есть объективная проблема: отсутствие статуса русского языка в Латвии, которое мы видим на уровне Закона о госязыке, оскорбительно. Язык 40% населения Латвии является иностранным языком, равно как китайский, суахили или, скажем, язык племени мумба–юмба. Конечно, в реальной жизни ситуация не такая, но официально государство говорит 40% своего населения: да пошли вы, ребята.

С другой стороны, перед языковым референдумом наши "профессиональные латыши" предложили собрать подписи за провокационное предложение закрыть школы нацменьшинств. Но их не собрали. И аргументация обычного латыша, как мне кажется, была такой: не надо дразнить русских. И я еще в начале июля 2011 года говорил: чтобы успокоить ситуацию в обществе, надо сказать: если этот референдум не состоялся, подготовка референдума о языке тоже должна быть остановлена. Я думаю, это был бы шаг, который показал бы стремление к компромиссу.

— Но мы 20 лет непрерывно демонстрировали стремление к компромиссу. Еще ни разу это не привело к каким–то встречным шагам со стороны латышских политиков.

— Я это прекрасно понимаю. Но референдум имеет одну особенность, вопрос заданный подразумевает только два ответа — "да" или "нет". Никакого компромисса там по определению быть не может. И если по итогам референдума нас 51%, то остальные что — стойте в сторонке? Понимаете, если вопрос задан так: "Вы за русский как второй государственный?", то даже я, сторонник компромиссов, голосовал против. Есть серьезные аргументы против официального двуязычия. Это при том, что я прекрасно понимаю ощущение "разумного русского": да, Латвия — единственное место, где латыши… и т. д. и т. п., но вы мне скажите — я здесь кто? У меня какие права? Это то, что я говорю латышской аудитории…

— И что аудитория?

— Соглашается, что да, надо что–то делать.

— Почему же это согласие не передается политикам?

— А вот мы в 2010 году проводили опрос и в числе прочих задавали два вопроса. Первый: считаете ли вы, что в Латвии должны развиваться идентичности всех этнических групп? 59% латышей — за. Второй: выиграла бы Латвия оттого, что представители меньшинств более активно участвовали бы в управлении государством? 70% латышей говорят — нет. Латыши толерантно относятся к песням, кокошникам, хороводам, а вот когда встает вопрос о реальной власти — включается тормоз. И связано это с комплексом неполноценности, который сформировался за 50 лет советской власти.

— А у эстонцев он не сформировался?

— Есть такой эстонский исследователь Мартин Эхала, он изучал отношения между русскими и литовцами, эстонцами и латышами. Так вот в Литве и Эстонии уровень самосознания титульной нации очень высок. И высока оценка титульной нации меньшинствами. Не в смысле "они хозяева, а мы никто", а в смысле "да, это все–таки их государство, хотя и мы участвуем в его политических процессах". В Латвии ситуация сильно отличается: и самооценка латышей слабее, и оценка латышей как доминирующей нации русскими — куда ниже.

— Не потому ли, что эстонцы доказали свое умение качественно управлять страной, что видно хотя бы при сравнении наших экономик?

— Я думаю, что и наши успехи не следует недооценивать. Но у эстонцев дела идут в целом лучше. Несомненно, это один из моментов. Когда в 1989 году три балтийские республики достигли самых высоких в советское время результатов в плане национального продукта на душу населения, в Эстонии он был 113% по отношению к Латвии, в Литве — 79%. Сейчас в Эстонии 125–130%, а Литва поднялась до 120% в 2010 году. Да, было бы примитивно все списывать на экономику, но ясно, что более положительное восприятие ситуации русскими Эстонии связано и с ее экономическими успехами. У нас же все чаще возникает ощущение, как на вокзале: стоим, машем красным огонькам уходящего поезда — провожаем Эстонию в "большую Европу".

— Я не очень верю, что у нашего правительства есть рецепты, как быстро догнать Эстонию в плане экономики. А что можно сделать в политике? Вы сказали, что референдум…

— Февральский референдум привел к четко выраженному этническому разделению. Да, есть и позитивный фактор — люди стали задавать вопросы: а чем это русские недовольны? Почему они так?..
 

— Это с одной стороны. С другой — прошло этническое голосование, а это признак дальнейшей поляризации общества. То же самое с нынешним референдумом. Я не говорю, что проблемы неграждан не существует. И если бы вопрос был задан так: "нужно ли допустить неграждан до муниципальных выборов?", я бы ответил "да". Но против автоматического присвоения гражданства всем у меня есть целый ряд аргументов.

— Хотите сказать, что нам надо вопросы ставить аккуратнее?

— Нет, я говорю о другом. Линдерман перед референдумом по языку мог сколько угодно говорить о том, что русским на самом деле не нужен второй госязык, а нужен просто какой–то статус для русского языка. Но в бюллетенях вопрос поставлен так, что я отвечаю только "да" или "нет". А у латышей сдвиг по фазе по языку, в нем — вся история последних 50 лет. Да, проявления этого комплекса могут быть… экстравагантными, но надо понимать: язык сегодня — это основа идентичности для латышей. Поэтому референдум — это не форма решения национальных проблем.

— Так какова же эта форма применительно к Латвии?

— У меня нет четкого ответа на традиционный вопрос "Что делать?". Могу только сказать, что давление русскоязычной общины на власть должно продолжаться. Тогда будет и давление на власть со стороны Европы, которой существующее положение вещей тоже не очень нравится. Что у нас все начинается по новой. Я только хотел бы, чтобы это шло в рамках демократического процесса.

— Мы тоже хотели бы! Особенно в прошлый четверг!

— Согласен, отмена референдума — это удар не только по его инициаторам, но и по демократии в Латвии вообще. Да, остановили "нехороших ребят", выстрелив себе же в ногу. Но так или иначе, тактика "тащить и не пущать" в перспективе обречена на провал. Я же не говорю, что русские должны сидеть и ничего не делать. Но мы показали за эти 20 лет, что мы способны решать — или не решать — проблемы, оставаясь при этом в рамках демократического процесса. Да, давление должно быть — как говорится, если гром не грянет, мужик не перекрестится. Но это не должно быть аналогом 13 января. Один конкретный совет я все же сформулирую: русским очень важно искать контакты на латышской стороне.

— Спасибо за беседу.