Русские в Латвии. Из истории и культуры староверия. Выпуск 3
Т.Д. Фейгмане. Депутаты-старообрядцы в Латвийском Сейме
Старообрядцы, имея
глубокие исторические корни на латвийской земле, сумели сравнительно
быстро принять новые реалии, связанные с возникновением в 1918 г.
Латвийского государства, и включиться в его политическую жизнь. Уже в
Народном совете, первом представительном органе Латвийской Республики,
старообрядцы были представлены в лице Ф.С.Павлова, Е.С.Колосова и
В.В.Формакова. В Учредительном собрании (1920-1922 гг.) их вновь
представлял Ф.С.Павлов, а также П.И.Мельников.
На выборах в 1-й Сейм, в октябре 1922 г., старообрядцам (составлявшим около 45% русского населения) удалось завоевать одно депутатское место из ста. Неожиданно для многих оно досталось 2б-летнему учителю Мелетию Архиповичу Каплистратову (1896-1941). Всего в 1-м Сейме было три русских депутата, которым однако не удалось объединиться в единую фракцию - каждый из них действовал отдельно, представляя лишь самого себя. К сожалению, подобный разброс русских сил был характерен для всего периода существования в довоенной Латвии парламентской республики.
Хотя в «Старообрядческом списке» М.А.Каллистратов занимал лишь вторую ступень после Ф.С.Павлова, по числу поданных за него голосов он уверенно вышел на первое место. Между тем Ф.С.Павлов, известный своим консерватизмом, голосами избирателей был оттеснен на пятое место и вынужден был отойти от активной политики. Поначалу восхождение М.А.Каллистратова могло показаться случайным, но уже первые шаги в политике молодого депутата из Даугавпилса рассеяли подобные предположения. Особенно выигрышно он смотрелся на фоне двух других русских депутатов - А.С.Бочагова и П.А.Корецкого, чья политическая карьера бесславно завершилась по окончании работы 1-го Сейма.
М.А.Каллистратову почти сразу удалось проявить себя целеустремленным политиком, умело разбирающимся не только в проблемах близкого ему старообрядчества, но и русского населения в целом. Не случайно, что свое первое выступление в Сейме он в основном посвятил положению своих единоверцев. В частности, он высказался против административного вмешательства в дела старообрядческих общин и осудил увольнения служащих-староверов под предлогом незнания ими латышского языка. Одновременно он счел нужным подчеркнуть лояльность старообрядцев к Латвийскому государству, а также свою приверженность идее мирного сосуществования народов (1). Как и следовало ожидать, одним из основных для М.А.Каллистратова стал аграрный вопрос. Ведь основу его электората составляли латгальские крестьяне-старообрядцы, многие из которых чувствовали себя обделенными в ходе аграрной реформы и страдали под тяжестью непомерных налогов. Не менее важными для М.А.Каллистратова были и вопросы образования. Низкий уровень грамотности русского населения не мог не тревожить русского депутата. Он с горечью отмечал, что в Латгале лишь половина русских детей посещает школу, а многие школьные помещения находятся в плохом состоянии. Поэтому на заседаниях Сейма он не раз ставил вопрос о расширении сети русских школ в Латгале; резко выступал против попыток пересмотра закона о школьной автономии, гарантировавшего национальным меньшинствам право получения образования, включая среднее, на родном языке. Неоднократно в 1-м Сейме М.А.Каллистратов поднимал и больной вопрос об увольнениях железнодорожных служащих из-за незнания ими латышского языка (2). При участии М.А.Каллистратова и двух других русских депутатов был разработан и передан на рассмотрение комиссии Сейма законопроект о русской культурно-национальной автономии (3), не получивший, однако, дальнейшего хода.
Пожалуй, наиболее ярко способности М.А.Каллистратова в начале его политической карьеры проявились в двух эпизодах. Во- первых, в 1924 г. в ходе жарких споров вокруг того, кто должен занять кресло начальника Русского отдела при Министерстве образования. Для русских это был немаловажный вопрос, ибо от Русского отдела зависела не только постановка русского образования,
но и в значительной мере культурная жизнь. Твердая позиция М.А.Каллистратова, поддержавшего порядочного, хоть и несколько консервативного профессора И.Ф.Юпатова, снискала ему симпатии в кругах русской интеллигенции, дотоле почти не замечавшей его. Вторым эпизодом, заставившим русское общество заговорить о Каллистратове, стало его участие в конфликте, разгоревшемся вокруг Русского театра. Суть дела состояла в том, что в 1925 г. в Риге, наряду с театром Русской драмы, известной русской актрисой Е.Н.Рощиной-Инсаровой был создан еще один - Камерный театр. Однако государственная субсидия выделялась лишь из расчета на один национальный театр. Реально это означало, что выжить сможет лишь один из названных театров. Какой? В немалой степени это зависело от Русского отдела и русских депутатов. Мнения разделились. И опять же, во многом благодаря твердости М.А.Каллистратова, чаша весов склонилась в пользу Русской драмы. И в последующие годы Каплистратов оставался верным другом этого театра, не раз еще
приходя ему на помощь.
Мелетий Архипович принадлежал к числу людей, стремившихся идти в ногу со временем. Своим поведением он ломал стереотипы о старообрядцах как о людях, і замкнувшихся в своем кругу, неприемлющих новаций. Каллистратов явно не соответствовал такому представлению. Он отказался от традиционной для старообрядцев бороды, за что ни единожды был упрекаем своими единоверцами. Нельзя не приметить, что Каллистратов уже в начале 20-х годов перешел на новую орфографию, чем выделялся среди многих русских латвийцев, упорно продолжавших пользоваться «ятями» и «ижицами». И еще одна деталь, которую хотелось бы отметить: Каллистратов, не отличаясь особой религиозностью, считал своим долгом отстаивать интересы не только своей конфессии, но и православной церкви. Депутат-старообрядец не мог оставаться в стороне, когда речь заходила, например, об изъятии у православных верующих Апексеевского монастыря в Риге или о сносе часовни на Привокзальной площади.
На выборах во 2-й Сейм М.А.Каллистратов выступал уже как бесспорный лидер «Старообрядческого списка». Проявив больше активности, чем на предыдущих выборах, старообрядцам удалось получить два места в Сейме. Всего же в Сейм прошло пять русских депутатов. Коллегой Каллистратова по старообрядческой фракции стал упоминавшийся выше И.Ф.Юпатов (1865-1944), выходец из известной в Риге старообрядческой семьи. «С седой бородой, в очках с золотой оправой, человек старого закала, консерватор, но с практической стрункой, он старался, не входя в конфликт со своими убеждениями, идти в ногу с новыми требованиями... Ему приходилось немало бороться с господствующим латышским шовинизмом, который постепенно сдавливал менынинственные школы, вытесняя число русских предметов и заменяя их латышскими уроками истории и географии» (4), - так, уже в послевоенные годы, в Швейцарии, вспоминал о нем известный в довоенной Риге журналист и педагог Г.И.Гроссен.
Во 2-м Сейме М.А.Каллистратов, имея за плечами определенный политический опыт, стал действовать еще более смело и уверенно. Тем не менее среди русских депутатов он уже не являлся бесспорным лидером. На фоне архиепископа Иоанна Поммера образ
Каллистратова несколько поблек, однако в старообрядческих кругах он по-прежнему задавал тон. Наряду с социальными проблемами Каллистратова особенно беспокоили вопросы, связанные с правовым положением национальных меньшинств. Он был среди тех, кто активно, но, увы, безуспешно добивался принятия закона о культурнонациональной автономии. Каллистратов не мог не замечать растущего национализма как в обществе в целом, так и среди своих коллег-депутатов. Выступая с трибуны Сейма, Каллистратов критиковал латышские правые партии за их лозунг «Без меньшинств», полагая, что следование лозунгу ставит меньшинства в положение граждан второго сорта и тем самым препятствует развитию демократии в стране. Вновь и вновь поднимал Каллистратов больной вопрос о положении русских крестьян, о допускаемых по отношению к ним несправедливостях. Пользуясь трибуной Сейма, депутат не забывал покритиковать и чиновничество за то, что многочисленные прошения о принятии в подданство от лиц, имеющих на то законное право, длительное время остаются безответными (5).
Однако единую позицию двум депутатам от старообрядцев выработать не удалось. И.Ф.Юпатов, в отличие от М.А.Каллистратова, придерживался более консервативных взглядов, что однако не мешало ему активно работать в Сейме. Несомненно, его как депутата, ученого и начальника Русского отдела более всего волновали проблемы образования. В частности, он полагал, что экзамены при поступлении в университет не нужны, что они являются проявлением недоверия к школьным педагогам. Негативным было и его отношение к вступительному экзамену по государственному языку, из-за которого, как он полагал, многие способные нелатыши уезжают получать образование за границу или же остаются без высшего образования вообще. Юпатов был сторонником более широкого доступа в Латвийский университет лиц, желающих учиться, обосновывал и пропагандировал эту идею с трибуны Сейма (6).
Пожалуй, наиболее отчетливо расхождения во взглядах русских депутатов обнаружились при обсуждении в Сейме, в октябре 1927 г., Торгового договора с СССР. И.Ф.Юпатов, в отличие от своего коллеги по фракции, оказался в числе противников ратификации этого договора. Выступая в Сейме, он обосновывал его нецелесообразность для Латвии. На его взгляд, советский заказ для Латвии проблематичен и опасен, так как потребует расширения заводов и фабрик, для чего нет необходимого капитала, технических средств, рабочих, а также постоянного рынка, в то время как в России имеются все возможности для развития промышленности. К тому же он был обеспокоен и тем, что поощрение промышленности со стороны Банка Латвии может привести к сокращению помощи крестьянам и ухудшить положение в сельском хозяйстве в целом (7).
Вопрос о целесообразности Торгового договора с СССР, заключенного так называемым левым правительством Маргерса Скуениекса, был поставлен и в ходе прений о доверии этому правительству. Выступая на этот раз, профессор Юпатов заметил, что договор с СССР моясет создать базу для расширения коммунистической пропаганды в Латвии, для которой, по его словам, имелась благодатная почва. Недовольство народных масс, значительное число безработных, в особенности среди русских, чрезмерно высокие налоги, несправедливое распределение фондовых земель и т.п. все это было очевидным (8). В свою очередь, М.А.Каллистратов подчеркивал, что правительству не следует повторять неразумную политику по отношению к окраинам, проводившуюся царской Россией. Он вновь заметил, что малоземельное русское крестьянство Латгале оказалось жертвой чиновничьего произвола. При этом град упреков был адресован по большей части в адрес «Крестьянского союза». По мнению депутата, исключительно по национальному признаку многим русским служащим пришлось оставить свои места и заполнить городские биржи труда. Однако Каллистратов вынужден был признать, что левое правительство не оправдало возлагавшихся на него надежд. Но если перед ним те, кто всегда противодействует осуществлению элементарных требований русского населения, и те, кто обязуется не делить людей по национальностям и при известном давлении идет на некоторые уступки, то русские депутаты должны поддерживать последних. Между тем Каллистратов никогда не был близок к социал-демократам, тем более к коммунистам, в чем его так любили упрекать противники. Русское население не хочет видеть в Латвии коммунистических экспериментов, подчеркивал депутат, замечая при этом, что правые политические партии, любящие кричать о коммунистической опасности, ничего не делают для того, чтобы предупредить нарастание недовольства в среде обездоленного русского населения (9).
Оценивая работу правительства М.Скуениекса (уже после его падения в декабре 1927 г.), Каллистратов отмечал, что при нем русским удалось добиться назначения своего представителя в состав Землеустроительного комитета, а также права на употребление русского языка в ряде самоуправлений Латгале. Поэтому падение «левого правительства» депутатом было воспринято с тревогой (10). Что касается И.Ф.Юпатова, то он, не будучи сторонником правительства М.Скуениекса, посчитал нужным заметить, что всякое правительство будет сильно лишь в том случае, если поймет, что меньшинства в Латвии составляют четверть всего населения (11).
К концу работы 2-го Сейма раскол в рядах старообрядчества стал очевидным. На состоявшемся в августе 1928 г. «Вселатвийском старообрядческом съезде» сторонники С.Р.Кириллова, увидев, что они оказались в меньшинстве, покинули съезд, продемонстрировав, что им не по пути с «левыми старообрядцами», возглавляемыми М.А.Кашіистратовым (12).
На выборах в 3-й Сейм «левые старообрядцы» выставили свой список не только в Латгале, но и Риге. В итоге Каллистратову вновь удалось занять депутатское место, а его коллегой по фракции стал его давний друг еще по службе в отряде князя А.ПЛивена - Г.С.Елисеев (1896 196"'). Между тем сторонники правого крыла вошли в «Блок православных и старообрядческих избирателей и общественных организаций». От этого блока, от Земгале, в Сейм прошел упоминавшийся выше известный в старообрядческих кругах деятель, бывший депутат 4-й Государственной думы - С.Р.Кириллов (1877-1960). Так что выборы в 3-й Сейм оказались наиболее плодотворными для старообрядцев.
Как и прежде, пальма первенства среди депутатов-старообрядцев принадлежала М.А.Каллистратову — легкому на подъем, готовому отправиться в самые глухие уголки Латгале, чтобы терпеливо выслушать крестьянские .жалобы, да и делом іши советом помочь своим избирателям. Такое поведение депутата далеко не всем импонировало, особенно некоторым коллегам, полагавшим, что в их обязанности входит лишь участие в заседаниях Сейма и работа в парламентских комиссиях. Отзывчивость же к нуждам отдельных избирателей, по их мнению, лишь развращала последних (13). Но невзирая на упреки в популизме, М.А.Каллистратов оставался верен избранной тактике. В реальной обстановке тех лет, при наличии широкого пласта малообразованного, неразбирающегося в политике населения, его «популизм» помогал преодолевать пропасть, разделявшую народ и власть.
Каллистратову не раз приходилось слышать упреки как справа, так и слева: по-разному относились к нему современники. Нелестно отзывался о нем упомянутый Г.Гроссен. На его взгляд, то был «типичный митинговый оратор из провинциального городка», мнивший себя левым и старавшийся держаться поближе к социал-демократам. «Его политическая платформа, по мнению Г.Гроссена, выражалась одним словом «демократия», хотя он едва ли знал это понятие в широком европейском смысле. Все свободы, да побольше земли крестьянам, хотя последней неоткуда было взять, что он прекрасно понимал» (14). Критиковали Каллистратова и социал-демократы, называвшие его истинным представителем своего времени, не имеющим никаких определенных политических взглядов и общественных идеалов, высшая премудрость которого заключается в своевременном уловлении требований данного момента (15). В то же время газета «Сегодня», отмечая десятилетие работы Каллистратова в Сейме, подчеркивала, что он неизменно и активно выступал в защиту русских интересов во всех областях, и никакие левые іши правые уклоны не могли увести его с этого пути (16). Несомненно одно - своя политическая ниша у Каллистратова была, и он ею умело пользовался.
Начало работы 3-го Сейма ознаменовалось довольно продолжительными дебатами о составе нового правительства. Лишь спустя почти два месяца после выборов Сейм выразил доверие новому Кабинету министров во главе с Х.Целминьшем. Однако Каллистратов голосовал против, обосновав это тем, что правительственная декларация - лишь звучные слова, не имеющие под собой серьезного основания. Прежнее правительство для русского населения ничего не сделало... Прирезы, ранее полученные русскими крестьянами, отняты... Многие полагают, что если в правительстве имеется русский товарищ министра земледелия (намек в адрес Л.В.Шполянского. - Т.Ф.), то все нужды русского крестьянства удовлетворены. На самом деле это не так (17). В 3-м Сейме Каллистратов неоднократно выступал и по проблемам формирования бюджета. При этом его особенно беспокоила проблема получения ассигнований русской основной школой, а также и средней, которая, по его расчетам, получала значительно меньше средств, чем ей полагалось (18). Кстати, после этого выступления произошла перепалка между двумя депутатами- старообрядцами - М.А.Каллистратовым и С.Р.Кирилловым. Последний позволил себе иронически отозваться о коллеге как о защитнике интересов рабочих и крестьян, подчеркнув, что сумма, выделенная правительством для помощи нуждающимся, вполне достаточна (19).
Да, позиции М.А.Каллистратова и Г.С.Елисеева были сходны, но последний заметно отставал в активности от своего более опытного товарища. За три года пребывания в Сейме Елисееву так и не удалось сформировать свое политическое кредо. И уж совсем особняком выступала фигура Кириллова. «Малоразговорчивый, вдумчивый и спокойный, казалось, что все страсти - как политические, так и общественные - шли мимо него» (20),- вспоминал о нем Г.Гроссен. За три года пребывания в Сейме он лишь пару раз поднялся на трибуну, прослыв «великим молчальником». Одним из наиболее приметных событий в его депутатской практике стало участие в инциденте, когда депутаты социал-демократы, разъяренные очередным выступлением против них архиепископа Иоанна, набросились на него. А депутат Кириллов оказался в числе немногих вставших на защиту Владыки (21), с которым, не взирая на конфессиональные различия, поддерживал дружеские отношения. Но справедливости ради надо сказать, что упомянутые действия социал-демократов были М.А.Каллистратовым осуждены (22).
Так что в 3-м Сейме не могло быть и речи о единстве действий не только русских депутатов в целом, но и депутатов-старообрядцев, полагавших, что каждый из них может иметь отличную позицию по обсуждаемым вопросам. Поэтому непросто определить место русских депутатов в политическом спектре, хотя в большинстве случаев они тяготели к центру или располагались несколько левее него. В этой связи справедливым представляется утверждение историка С.Кузнецова, что «более-менее определенную политическую линию русских парламентариев сложно сформулировать ввиду их непоследовательности, но можно утверждать, что М.Каллистратов стоял несколько левее центра, а его программа, если проводить аналогию с дореволюционными партиями, напоминала эсеровскую» (23).
Казалось бы, ничто не угрожало политической карьере Каллистратова, и его избрание в 4-й Сейм было обеспечено. Однако предвыборная кампания дня Каллистратова и Елисеева оказалась омраченной. В самый ее разгар появилась анонимная листовка «Не могу молчать» за подписью «ливенец», из которой следовало, что ее автор не может более молчать о том, как его товарищи по отряду - Каллистратов и Елисеев - грабили мирное население, издевались над пленными красноармейцами, расстреливали их; как вешали двух своих товарищей, заподозренных в дезертирстве. «Я молчал долго, отмечал «ливенец». Я ждал и, может быть, наивно ждал, что Каллистратов и Елисеев свои грехи загладят перед народом своей службой ему, но тщетно. Ярые монархисты на войне превращаются в ярых красных на мирном поприще, а действительным рычагом остается все то же, т.е. корысть» (24).
Несомненно, это была попытка помешать Каллистратову и Елисееву вновь занять депутатские места, скомпрометировав их в глазах избирателей. Однако предполагаемого результата листовка не принесла, хотя в Риге ее раздавали пачками на всех русских предвыборных собраниях, а в Латгале ею наводнены были почти все старообрядческие деревни (25). Число голосов, поданных за «левых старообрядцев», по сравнению с предыдущими выборами, возросло. Каллистратов в четвертый раз завоевал себе место в высшем законодательном органе Латвии. Из русских депутатов он был единственным, кому удалось добиться такого успеха. Правда, Елисеев в 4-й Сейм не попал, но это скорее было связано с его неудачной работой в 3-м Сейме, а не с появлением упомянутой листовки. Вторым депутатом от «левых старообрядцев» стал Т.Е.Павловский (1890-1964), занимавший в списке лишь пятое место. Что же касается «правых старообрядцев», то никому из них не удалось пробиться в Сейм.
Но было бы ошибочным предполагать, что после выборов дело о пресловутой листовке оказалось закрытым. Вовсе нет. Как
видно из газетных материалов, ни для кого не было секретом, что под псевдонимом «ливенец» скрывался бывший боевой товарищ Каллистратова и Елисеева - Даниил Фролов. 3 апреля 1933 г. (через полтора года после появления листовки) в Латгальском окружном суде состоялось слушание дела по обвинению Д.К.Фролова в клевете на депутата М.А.Каллистратова. Судебное заседание началось с заявления обвиняемого Фролова, в котором он попросил у Каллистратова прощения за содеянное им. После чего Каллистратов задал несколько вопросов Фролову, в частности, по собственному ли побуждению он напечатал клеветническую «летучку», а также, на чьи средства она была отпечатана. На поставленные вопросы Фролов ответил, что написал «летучку» по просьбе бывшего депутата С.Р.Кириллова и нынешнего депутата Т.Е.Павловского, но на чьи деньги она отпечатана, ему неизвестно. Получив ответы на свои вопросы, М.А.Каллистратов заявил, что считает Д.К.Фролова жертвой своих политических врагов, и в виду его раскаяния отказывается от выдвинутого им иска (26). Итоги суда были воистину сенсационными, тем более что Т.Е.Павловский баллотировался с М.А.Каллистратовым по одному списку и поначалу работал с ним в одной фракции. Но нельзя не заметить, что столь поспешное закрытие дела, без опроса вызванных в суд свидетелей с обеих сторон, оставили лазейку для различных кривотолков. В свою очередь, депутат Павловский поспешил заявить, что показания Фролова о его причастности к листовке, - новый вымысел, новая ложь и клевета, за что он вынужден будет привлечь его к ответственности (27). Но, видимо, дело все же до нового разбирательства не дошло. И, как покажет время, - ни искреннего примирения, ни раскаяния, увы, не было.
Некоторый свет на события, связанные с злополучной листовкой, проливают и материалы из архивного фонда Политуправления МВД Латвии, в частности, в ходе обыска у М.А.Каллистратова, произведенного сотрудниками этого ведомства в июне 1934 г., ими были обнаружены и изъяты копии нескольких писем, в подлинности которых, судя по известным событиям, вряд ли стоит сомневаться. Прежде всего, это копия письма светлейшего князя А.ПЛивена (1862-1937), в то время одной из наиболее авторитетных фигур в правых русских кругах, адресованного поручику Фролову 24 сентября 1931 г., из которого явствует, что упомянутый Фролов намеревался опубликовать письмо, разоблачающее Каллистратова и Елисеева, однако по совету К.И.Дыдорова (одного из ближайших сподвижников Ливена) отказался от этого намерения. По мнению Ливена, такой способ предвыборной борьбы представляет собою одну из худших теневых сторон демократического парламентаризма. В то же время он относит это явление и к печальным сторонам русской общественной жизни: «вместо того, чтобы идти вместе единым списком, мы идем разрозненно, но если приходится идти разрозненно, то будем по крайней мере держать добрососедство и бороться с конкурентами только лояльными мерами, а не пасквилями» (28). Но, несмотря на просьбу бывшего командира, пасквиль все же увидел свет, хотя «ливенцу», под давлением своих соратников, полагавших, что листовка бросает тень на них в целом, и пришлось поспешить с заявлением, что ее появление явилось результатом «злоупотребления доверием со стороны третьего лица» (29). Этой же теме посвящено письмо Дьщорова Фролову от 2 октября 1931 г., в котором прямо говорится, что в листовке содержится ложь. В то же время Дыдоров соглашается с Фроловым в том, что Каллистратов и отчасти Елисеев увлекаются коммунистическими идеями, ломают церковь, разрушают семейные устои; упрекает их за поддержку торгового договора с СССР (30). И, наконец, в письме от 17 октября 1931 г. Дыдоров предлагает Фролову отказаться от всего подписанного под псевдонимом «ливенец», обещая в свою очередь добиться, чтобы Каллистратов и Елисеев не привлекли его к суду (31). Так что, хотя деятельность Каллистратова и Елисеева и была не по душе русским правым кругам, тем не менее они не считали возможным опускаться до подобных методов борьбы. По-видимому, наличие копий этих писем у Каллистратова можно объяснить двояко - как желанием Каллистратова получить заверения от своих бывших командиров в их непричастности к пасквилю, так и желанием последних не доводить дела до суда и не выносить свару на широкую публику.
Но вернемся к работе 4-го Сейма. Увы, дуэт двух депутатов- старообрядцев не получился. Т.Е.Павловский попытался сразу же перехватить инициативу. Если раньше М.А.Каллистратов любил покритиковать своих коллег, то теперь сам стал объектом такой
критики. В частности, Павловский, выступая в Сейме, заявил, что еще до обсуждения вопроса о запрете на получение одним лицом одновременно жалованья как от государства, так и от самоуправления, он отказался от половины оклада, получаемого в уездном правлении. Между тем он бросил упрек в адрес Каллистратова, не поступившего таким же образом (32). Павловский обвинил своего коллегу в причастности к выселению безработных из квартир, вступил с ним в спор по поводу отношения к безработным латгальским учителям (33). Так что уже в самом начале заботы 4-го Сейма стало ясно: о единой фракции не может быть и речи.
Вместе с тем в ходе работы 4-го Сейма начинает вырисовываться новая конфигурация в расстановке русских политических сил, знаменующая все усиливающуюся ломку межконфессиональных перегородок. В частности, в Сейме возникает -Русская крестьянская фракция», возглавляемая депутатом от «Русского крестьянского объединения» С.И.Трофимовым, к которой присоединяются избранный в Сейм по списку архиепископа И.Поммера - И.В.Корнильев, а также упомянутый выше депутат-старообрядец Т.Е.Павловский. Знаменательно, что в сторону этой фракции начал склоняться и архиепископ Иоанн Поммер (34). Новоиспеченная фракция пыталась представить себя в роли единственной защитницы интересов русского крестьянства независимо от его конфессиональной принадлежности. И это не случайно: ведь крестьянство составляло основу тогдашнего русского электората. Члены новой фракции не скупились на критику своих противников, готовясь дать им решительный бой на следующих выборах. Так, Павловский, выступая 26 марта 1933 г. на Русском крестьянском съезде в Резекне, недвусмысленно намекнул, что некоторые русские депутаты (подразумевая, видимо, в первую очередь М.А.Каллистратова и отчасти Л.В.Шполянского) по десять лет официально числятся крестьянскими представителями, но за эти годы не провели ни одного предложения в пользу крестьян (35).
В свою очередь, Каллистратов, несмотря на некоторый спад активности, явно не желал уступать свои позиции. Обладая богатым политическим опытом, он чутко реагировал на любые колебания политического барометра. Он не мог не видеть все нарастающей волны национализма и связанной с ней опасности. Поэтому его беспокоило обсуждение в Сейме проекта изменений в Сатверсме (конституции), в том числе предполагаемое усиление президентской власти. Страна ждет разумной и справедливой власти, замечал Каллистратов, а не только власти сильной. Меньшинства, в том числе и русские, должны подумать о том, не придет ли за сильной властью власть несправедливая (36). Трудно сказать, как дальше сложилась бы карьера Каллистратова, но ясно одно - уходить с политической сцены он не собирался, готовился к следующим выборам. С этой целью в апреле 1933 г. он наконец-то создал свою партию - «Русскую трудовую крестьянскую партию». Ее основные программные положения сводились к защите интересов трудового народа, укреплению государственности, отстаиванию народоправства как единой формы государственного устройства в Латвии; к праву свободного пользования русским языком; повышению грамотности русского населения и к единению русских по национальному, а не конфессиональному принципу (37). Возможно, неудача с выбором Т.Е.Павловского подтолкнула М.А.Каллистратова к созданию партии, которая объединила бы его единомышленников, чтобы впредь не повторилась ситуация, сложившаяся в 4-м Сейме. Но трудно сказать, насколько жизнеспособной оказалась бы эта партия и в какой мере ей удалось бы реализовать поставленные задачи. В то же время наблюдается некоторое сближение М.А.Каллистратова с Л.В.Шполянским, уже трижды избиравшимся в Сейм при поддержке русского православного крестьянства Латгале.
Все чаще раздаются голоса о несостоятельности конфессионального разделения русских избирательных списков. Так, П.Мельников в газете С.И.Трофимова «Голос народа» по этому поводу замечал, что «практика не дает никаких указаний на необходимость раздробления русских избирательских голосов. Точно таким же образом эта практика не указывает на то, чтобы деление принесло хоть какую-нибудь пользу русскому населению» (38). Можно предположить, что если бы согласно Сатверсме осенью 1934 г. состоялись выборы в Сейм, то русские правоориентированные круги, скорее всего, объединились бы вокруг «Русского крестьянского объединения», в то время как более лево настроенные - вокруг Каллистратова и Шполянского. Но жизнь распорядилась иначе. Произошедший 15 мая 1934 г. государственный переворот прервал демократическое развитие Латвии, упразднил парламентский строй и его непременный атрибут - политические партии.
Установление авторитарного режима стало концом карьеры для многих латвийских политиков, в том числе и упомянутых в данной статье. Особенно болезненно переворот коснулся Каллистратова. Хотя теперь уже бывший депутат и поспешил приветствовать новую власть, это не спасло его от репрессий. Власти обвинили Каллистратова в том, что, будучи депутатом Сейма и Даугавпилсской городской думы, он проводил враждебную Латвийскому государству агитацию, подбивал крестьян к неуплате налогов, группировал вокруг себя прокоммунистически настроенные элементы (39). 8 июня 1934 г. Мелетий Каллистратов был арестован, а неделю спустя переправлен в лагерь, в Лиепаю, где вместе с ним оказалось немало других известных деятелей. В заключении он пробыл более полугода, после чего вернулся к семье. Но обеспеченная, спокойная и размеренная жизнь не удовлетворяла его, привыкшего к активной политической деятельности.
С приходом к власти Карлиса Улманиса завершилась и карьера И.Ф.Юпатова - ему пришлось расстаться с должностью начальника Русского отдела в связи с ликвидацией таковой. В тень пришлось уйти и другим бывшим депутатам-старообрядцам. Лишь некоторым политикам, группировавшимся вокруг «Русского крестьянского объединения», удалось оказаться в числе немногих русских, попавших в число приближенных к новому режиму.
Но жителей Латвии, в том числе русских, ждали гораздо более тяжкие испытания. Ликвидировав независимость Латвии, сталинский режим один из первых своих ударов обрушил именно на русских, традиционным обвинением для которых было участие в боях на стороне белой армии и приверженность монархизму. Чаша сия не миновала и двух бывших депутатов-старообрядцев - М.А.Каллистратова и Г.С.Елисеева. Постановление об аресте Елисеева было принято 15 июля 1940 г. (40), а 9 октября 1940 г. был арестован и Каллистратов (41). К счастью, сей участи удалось избежать И.Ф.Юпатову и С.Р.Кириллову. В эмиграции завершился жизненный путь Т.Е.Павловского.
Что же явилось поводом для ареста двух бывших русских депутатов? В постановлении на арест Каллистратова отмечалось, что он «является белогвардейцем, ландесверистом, участником расправ над коммунистами в гражданской войне, видным деятелем газеты «Крестьянская Россия», активным борцом против коммунистического движения в Латвии» (42). Аналогичным было и основание для ареста Елисеева. Очевидно, новым властям не терпелось избавиться от людей, не разделявших коммунистических идей, но пользовавшихся влиянием и авторитетом в левонастроенных массах. И в конкретном случае власти воспользовались удобным предлогом - белогвардейским прошлым Каллистратова и Елисеева. Ответ же об источнике такой информированности найти несложно: достаточно заглянуть в следственное дело Г.С.Елисеева, хранящееся в архивном фонде КГБ ЛССР Латвийского государственного архива. К сожалению, следственное дело на М.А.Каллистратова не сохранилось. Возможно,, оно было уничтожено при отступлении советских войск из Даугавпилса в конце июня 1941 г. Поэтому и сведения о последних месяцах жизни М.А.Каллистратова весьма скудны. Тем не менее и этой скупой информации достаточно, чтобы уяснить некоторые обстоятельства «дела Каллистратова».
Но обратимся к «следствию». Елисеев, будучи арестован еще 15 июля 1940 г., первый раз был допрошен лишь 28 августа, затем 30 августа. Практически оба эти допроса не дали желательных следствию результатов. Лишь 18 и 23 декабря были допрошены «свидетели» в лице бывших соратников Елисеева по отряду князя Ливена - Г.Ф.Галактионов и Д.К.Фролов. Как видим, фамилия одного из них как автора пасквиля «Не могу молчать» нам известна. Как и следовало ожидать, показания этих «свидетелей» были не в пользу Г.С.Елисеева и поначалу почти дословно повторяли обвинения, прозвучавшие еще осенью 1931 г. Других свидетелей по делу Елисеева не нашлось. 23 декабря 1940 г. состоялась единственная очная ставка между Г.С.Елисеевым и Г.Ф.Галактионовым, в ходе кол’орой последний, в общем-то, категорично не утверждал, что Г.С.Елисеев лично причастен к расстрелам или избиениям пленных красноармейцев. Однако в ходе этой очной ставки Елисеев впервые признал свою вину (43). Что стоит за этим признанием, можно лишь догадываться. Добившись нужных показаний, следователи, вероятно, перегруженные другими «делами», надолго «забывают» о Елисееве. Лишь 13 марта 1941 г. его вновь вызывают на допрос, на котором речь идет в основном о «контрреволюционной» «Трудовой крестьянской партии». Только 12 мая 1941 г. было принято обвинительное заключение, согласно которому Г.С.Елисеев обвинялся в том, что «добровольно вступил в белую контрреволюционную армию, которая вела борьбу против молодой Республики Советов, состоя на службе в качестве ротного, а впоследствии батальонного командира, сам лично производил расправу над пленными красноармейцами и мирным населением, сочувствующим советской власти, а также занимался грабежом мирного населения. Кроме этого, находясь в Латвии, возглавил руководство контрреволюционной Русской трудовой крестьянской партией и являлся активным членом общества распространения знаний среди старообрядцев, которое вело усиленную агитацию против существующего в Советском Союзе строя» (44). Несостоятельность этих обвинений, видимо, не смущала органы НКВД.
«Дело Елисеева» было рассмотрено на закрытом судебном заседании в Даугавпилсе 6 июня 1941 г. На суде Елисеев, признав неоспоримые факты своей службы в белой армии и участия в политической жизни Латвии, нашел в себе силы отвергнуть главное из обвинений - о якобы совершенных им военных преступлениях. Не признал он и своего участия в перевороте 15 мая 1934 г., как и того, что он-де поддерживал установившийся в результате переворота режим (45). Показания единственных «свидетелей» в лице Галактионова и Фролова, судя по протоколу, были довольно расплывчатыми и не содержали конкретных, компрометирующих Елисеева, фактов. Фролов даже вспомнил, что Елисеев сочувственно относился к испанским республиканцам и вообще всегда был человеком левых убеждений (46). Но видимое отсутствие состава преступления не помешало суду приговорить Елисеева к 10 годам лишения свободы с конфискацией лично принадлежащего ему имущества и последующим поражением в правах сроком на 5 лет (47). Между тем такое решение суда показалось чересчур мягким прокурору, подавшему в этой связи кассационный протест (48). В свою очередь, Судебная коллегия по уголовным делам Верховного суда ЛССР поддержала прокурора, отменив 20 июня 1941 г. приговор Даугавпилсского суда и постановив передать дело на новое рассмотрение (49). И лишь начавшаяся через два дня война спасла Елисеева от нового суда. Позднее, уже в 1943 г., Судебная коллегия по уголовным делам Верховного суда СССР все же решила не пересматривать вынесенный Г.С.Елисееву приговор (50). Отбыв назначенный ему срок наказания, Г.С.Елисеев в 1950 г. был отправлен в ссылку в Погучанский район Красноярского края, и только во времена хрущевской «оттепели» смог вернуться в Латвию.
Более трагичной оказалась судьба М.А.Каллистратова. «Следствие» по его делу также тянулось мучительно долго. Только 12 мая 1941 г. было составлено обвинительное заключение по его делу, которое является одним из немногих документов, проливающих хоть какой-то свет на то, как велось «следствие». Из указанного документа видно, что Каллистратов признал себя «виновным» в том, что добровольно вступил в белую армию, а впоследствии в течение 12 лет был депутатом Сейма и принимал участие в создании Русской трудовой крестьянской партии. Но «следствию» не удалось заставить его признать себя виновным в том, что, находясь на службе в белой армии, он участвовал в расправах над мирным населением и пленными красноармейцами. Отверг он и нелепое обвинение в том, что, будучи депутатом Сейма, занимался обманом трудового народа (51). Иными словами, органам НКВД не удалось заставить Каллистратова оговорить себя. Такой вывод напрашивается на основании Обвинительного заключения. Из упомянутого документа также видно, кто же «изобличал» Каллистратова. Надо сказать, что круг лиц, привлеченных к этому делу, был шире, чем в случае с Елисеевым. В качестве свидетелей были привлечены находившиеся под арестом Г.С.Елисеев и Б.В.Евланов - бывший активист «Русского крестьянского объединения», и А.И.Формаков - бывший совладелец издательства и редактор газеты «Наш голос», литератор, член общества «Сокол» и «Старообрядческого христианского союза», организованного С.Р.Кирилловым. Кроме того, в качестве свидетелей проходили небезызвестный Фролов, а также М.Теперев, за приближение которого к себе Каллистратов в свое время был обвинен в прокоммунистических симпатиях. Помимо того, была проведена очная ставка с А.И.Формаковым. Но о содержании этих допросов можно строить лишь предположения. По всей вероятности, «следствие», учитывая масштабность фигуры Каллистратова и его популярность, попыталось не ограничиваться лишь эпизодами из его военной молодости, а скомпрометировать его как политического деятеля. Но сомнительно, чтобы указанные лица могли действительно скомпрометировать Каллистратова. Однако непонятно, почему очная ставка была проведена с А.И.Формаковым, человеком в общем-то не очень близким к Каллистратову? Ответ на этот вопрос, пожалуй, кроется в деле самого Формакова, в котором имеется любопытный документ - его заявление, адресованное Особому совещанию при МГБ СССР от 18 марта 1951 г., в котором он, прося пересмотреть вынесенный ему приговор, отмечает, что еще в 1940 г., оказавшись в заключении, он был завербован начальником Даугавпилсской тюрьмы Юхно и оказал следствию помощь «в разоблачении прошлого некоторых закоренелых врагов народа». В числе тех, на кого он дал «неплохой материал», он упоминает и М.А.Каллистратова (52). Но не спас А.И.Формакова «неплохой материал», как и бывших ливенцев - Фролова и Галактионова, точимых завистью к своим, оказавшимся более удачливыми, боевым товарищам. Д.К.Фролов был арестован 7 июня 1941 г., т.е. на следующий день после дачи свидетельских показаний на суде над Г.С.Елисеевым. Основанием для его ареста послужили служба в белой армии, участие в работе русских обществ, а также антисоветские высказывания. Приговорен он был к 10 годам лагерей (53). Та же участь постигла и Галактионова. В 1951 г. он был приговорен к 25 годам лагерей за участие в поимке бежавших из плена советских военнослужащих (54).
Как видно опять же из Обвинительного заключения, «дело Каллистратова» предполагалось передать на рассмотрение Особого совещания при НКВД СССР. Это означало бы, что его судьба решалась узким кругом лиц без его присутствия и свидетелей, не говоря уже об адвокате. Такая практика рассмотрения дел широко применялась в годы сталинского террора, особенно в тех случаях, когда органы НКВД по каким-либо причинам опасались вынесения дела даже на закрытое судебное заседание. Видимо, и в случае с Каллистратовым уверенности в том, что все пройдет по разработанному сценарию, не было.
В имеющихся в нашем распоряжении документах нет сведений о том, вынесло ли Особое совещание свой вердикт Каллистратову. Но то, что Мелетий Архипович Каллистратов был расстрелян в первые дни войны, увы, сомнений не вызывает. Его труп был обнаружен во дворе тюрьмы и опознан родственниками. Так в возрасте 45 лет завершился жизненный путь одного из наиболее известных русских политических деятелей Латвии.
Подводя итоги, нельзя не заметить, что неоднократные заявления русских политических деятелей о том, что представительство русских в Сейме должно соответствовать их проценту в составе населения страны, так и остались нереализованными, главным образом из- за отсутствия единства в русских политических кругах. Не было единства и среди старообрядцев, что наглядно проявилось в работе старообрядческих депутатов. В то же время реальная практика работы русских депутатов подтверждала тот факт, что конфессиональные > различия не являются определяющими, а конфессиональные списки как таковые в принципе себя изжили.
Трудно, однако, не согласиться с мнением Д.АЛевицкого, современника описываемых событий, что несмотря на отсутствие единства, «русские депутаты в общем выступали совместно, когда дело касалось непосредственных национально-культурных и материальных интересов русского населения. Защищая права русской школы, пользования русским языком, вероисповедных и просветительских организаций, борясь за земельные права русского крестьянства и за получение средств на содержание русских организаций, отражая шовинистические наступления на менынинственные права, русские депутаты не раз добивались существенных результатов своей деятельности на общих собраниях Сейма и в его комиссиях» (55). Свою лепту в общее дело вносили и депутаты-старообрядцы.
Старообрядческое население, составлявшее около половины 200-тысячного русского населения Латвии, было представлено в Народном Совете, Учредительном собрании, во всех четырех Сеймах. Была ли эффективной работа депутатов-старообрядцев, приносила ли она пользу старообрядчеству и русскому населению в целом - вопрос непростой. Скептики скажут - что могли решить несколько голосов из ста. И все же думается, что работа депутатов-старообрядцев не была бесплодной. Во-первых, старообрядчество заявило о себе как
политическая сила, выдвинуло из своей среды политических деятелей общелатвийского масштаба. Во-вторых, в известной степени благодаря депутатам-старообрядцам в лучшую сторону изменилось отношение властей к старообрядчеству в целом. В-третьих, посредством активной политической деятельности выявлялись общие интересы русского населения, происходила ломка межконфессиональных перегородок. Хотя депутатов от старообрядчества было мало, их голос звучал с трибуны Сейма и игнорировать его было невозможно.
__________________________________________
Примечания
1. Latvijas Republikas l.Saeimas stenogrammas. l.sesija, 155.1pp.;>2.sesija, 1073-1074.1pp., 584.1pp.
2. Там же, 5.sesija, 301.,302.1pp.; 8.sesija, 311.1pp.
3. Там же, 7.sesija, 217.1pp.
4. Гроссен Генрих. Жизнь в Риге. Извлечение из семейной хроники и воспоминаний Генриха Ивановича Гроссена (Нео-Сильвестра). - Даугава, 1994, № 1, с.163-164.
5. Latvijas Republikas 2.Saeimas stenogrammas. l.sesija, 188.1pp.
6. Там же, 5.sesija, 1б2.,1631pp.; 184.-187.1pp.
7. Там же, 8.sesija, 240.-245.1pp.
8. Сегодня, 1927, 30 нояб.
9. Там же.
10. Там же, 14 дек.
11. Там же.
12. Там же, 1928, 3 авг.
13- Сегодня в Латгалии, 1931, 11 июля.
14. Гроссен Генрих. Цит. Соч., с.164.
15. Петревиц А., Рудзис Я. С кем пойти? Работа социал-демократической партии в Сейме. Издание Латгальского областного комитета социал- демократической рабочей партии. - Двинск, 1928 июль, с.32.
16. Сегодня, 1933, 25 февр.
17. Сегодня, 1928, 1 дек.
18. Там же, 22 дек.
19. Там же.
20. Гроссен Генрих. Цит. Соч., с.1б5.
21. Сегодня, 1931, 4 июля.
22. Там же, 8 толя.
23. Кузнецов С. Русское меньшинство в политической жизни Латвии (1919-1934 гг.)/ Русские Прибалтики. Записки Русского культурного центра.
- Вильнюс, 1997, с. 174.
24. Латв. Гос. исторический архив (далее - ЛГИА), ф.7131, оп.1, д.36, л.99.
25. Сегодня в Латгалии, 1933, 5 апр.
26. Двинская жизнь, 1933, 4 апр.; Двинский голос, 1933, 4 аир.; Сегодня, 1933, 4 апр.; Сегодня в Латгалии, 1933, 5 апр.
27. Двинский голос, 1933, 11 апр.
28. ЛГИА, ф.3235, оп.2, д.5589, л.іа.
29. Сегодня, 1931, 3 окт.
30. ЛГИА, ф. 3235, оп. 2, д.5589, л.ів.
31. Там же, л.1с.
32. Latvijas Republikas 4,Saeimas stenogrammas. 6.sesija, 1276.1pp.
33. Там же.
34. Голос народа/ Вестник Русской крестьянской фракции Сейма, 1933, июль, № 1.
35. Двинский голос, 1933, 31 марта.
36. Сегодня, 1933, 8 нояб.
37. Там же, 25 апр.
38. Голос народа, 1934, 8 апр.
39. ЛГИА, ф. 3235, оп. 2, д,5589, л.19.
40. Латв. Гос. архив, ф. 1936, оп.1, д.33598, л.2.
41. Там же, д.44973, л.1.
42. Там же.
43. Там же, д.33598, л.51.
44. Там же, л.56.
45. Там же, л.67,67 об.
46. Там же, л.68, 68 об.
47. Там же, л.73-
48. Там же, л.75.
49. Там же, л.77.
50. Там же, л.79.
51. Там же, д.44973, л.7.
52. Там же, оп.2, д.1545, т.2, л.121.
53. Там же, д.б51б.
54. Там же, оп.1, д.570.
55. Левицкий Д.А. О положении русских в независимой Латвии. - Даугава, 1991, № 3-4, с.119-120.
На выборах в 1-й Сейм, в октябре 1922 г., старообрядцам (составлявшим около 45% русского населения) удалось завоевать одно депутатское место из ста. Неожиданно для многих оно досталось 2б-летнему учителю Мелетию Архиповичу Каплистратову (1896-1941). Всего в 1-м Сейме было три русских депутата, которым однако не удалось объединиться в единую фракцию - каждый из них действовал отдельно, представляя лишь самого себя. К сожалению, подобный разброс русских сил был характерен для всего периода существования в довоенной Латвии парламентской республики.
Хотя в «Старообрядческом списке» М.А.Каллистратов занимал лишь вторую ступень после Ф.С.Павлова, по числу поданных за него голосов он уверенно вышел на первое место. Между тем Ф.С.Павлов, известный своим консерватизмом, голосами избирателей был оттеснен на пятое место и вынужден был отойти от активной политики. Поначалу восхождение М.А.Каллистратова могло показаться случайным, но уже первые шаги в политике молодого депутата из Даугавпилса рассеяли подобные предположения. Особенно выигрышно он смотрелся на фоне двух других русских депутатов - А.С.Бочагова и П.А.Корецкого, чья политическая карьера бесславно завершилась по окончании работы 1-го Сейма.
М.А.Каллистратову почти сразу удалось проявить себя целеустремленным политиком, умело разбирающимся не только в проблемах близкого ему старообрядчества, но и русского населения в целом. Не случайно, что свое первое выступление в Сейме он в основном посвятил положению своих единоверцев. В частности, он высказался против административного вмешательства в дела старообрядческих общин и осудил увольнения служащих-староверов под предлогом незнания ими латышского языка. Одновременно он счел нужным подчеркнуть лояльность старообрядцев к Латвийскому государству, а также свою приверженность идее мирного сосуществования народов (1). Как и следовало ожидать, одним из основных для М.А.Каллистратова стал аграрный вопрос. Ведь основу его электората составляли латгальские крестьяне-старообрядцы, многие из которых чувствовали себя обделенными в ходе аграрной реформы и страдали под тяжестью непомерных налогов. Не менее важными для М.А.Каллистратова были и вопросы образования. Низкий уровень грамотности русского населения не мог не тревожить русского депутата. Он с горечью отмечал, что в Латгале лишь половина русских детей посещает школу, а многие школьные помещения находятся в плохом состоянии. Поэтому на заседаниях Сейма он не раз ставил вопрос о расширении сети русских школ в Латгале; резко выступал против попыток пересмотра закона о школьной автономии, гарантировавшего национальным меньшинствам право получения образования, включая среднее, на родном языке. Неоднократно в 1-м Сейме М.А.Каллистратов поднимал и больной вопрос об увольнениях железнодорожных служащих из-за незнания ими латышского языка (2). При участии М.А.Каллистратова и двух других русских депутатов был разработан и передан на рассмотрение комиссии Сейма законопроект о русской культурно-национальной автономии (3), не получивший, однако, дальнейшего хода.
Пожалуй, наиболее ярко способности М.А.Каллистратова в начале его политической карьеры проявились в двух эпизодах. Во- первых, в 1924 г. в ходе жарких споров вокруг того, кто должен занять кресло начальника Русского отдела при Министерстве образования. Для русских это был немаловажный вопрос, ибо от Русского отдела зависела не только постановка русского образования,
но и в значительной мере культурная жизнь. Твердая позиция М.А.Каллистратова, поддержавшего порядочного, хоть и несколько консервативного профессора И.Ф.Юпатова, снискала ему симпатии в кругах русской интеллигенции, дотоле почти не замечавшей его. Вторым эпизодом, заставившим русское общество заговорить о Каллистратове, стало его участие в конфликте, разгоревшемся вокруг Русского театра. Суть дела состояла в том, что в 1925 г. в Риге, наряду с театром Русской драмы, известной русской актрисой Е.Н.Рощиной-Инсаровой был создан еще один - Камерный театр. Однако государственная субсидия выделялась лишь из расчета на один национальный театр. Реально это означало, что выжить сможет лишь один из названных театров. Какой? В немалой степени это зависело от Русского отдела и русских депутатов. Мнения разделились. И опять же, во многом благодаря твердости М.А.Каллистратова, чаша весов склонилась в пользу Русской драмы. И в последующие годы Каплистратов оставался верным другом этого театра, не раз еще
приходя ему на помощь.
Мелетий Архипович принадлежал к числу людей, стремившихся идти в ногу со временем. Своим поведением он ломал стереотипы о старообрядцах как о людях, і замкнувшихся в своем кругу, неприемлющих новаций. Каллистратов явно не соответствовал такому представлению. Он отказался от традиционной для старообрядцев бороды, за что ни единожды был упрекаем своими единоверцами. Нельзя не приметить, что Каллистратов уже в начале 20-х годов перешел на новую орфографию, чем выделялся среди многих русских латвийцев, упорно продолжавших пользоваться «ятями» и «ижицами». И еще одна деталь, которую хотелось бы отметить: Каллистратов, не отличаясь особой религиозностью, считал своим долгом отстаивать интересы не только своей конфессии, но и православной церкви. Депутат-старообрядец не мог оставаться в стороне, когда речь заходила, например, об изъятии у православных верующих Апексеевского монастыря в Риге или о сносе часовни на Привокзальной площади.
На выборах во 2-й Сейм М.А.Каллистратов выступал уже как бесспорный лидер «Старообрядческого списка». Проявив больше активности, чем на предыдущих выборах, старообрядцам удалось получить два места в Сейме. Всего же в Сейм прошло пять русских депутатов. Коллегой Каллистратова по старообрядческой фракции стал упоминавшийся выше И.Ф.Юпатов (1865-1944), выходец из известной в Риге старообрядческой семьи. «С седой бородой, в очках с золотой оправой, человек старого закала, консерватор, но с практической стрункой, он старался, не входя в конфликт со своими убеждениями, идти в ногу с новыми требованиями... Ему приходилось немало бороться с господствующим латышским шовинизмом, который постепенно сдавливал менынинственные школы, вытесняя число русских предметов и заменяя их латышскими уроками истории и географии» (4), - так, уже в послевоенные годы, в Швейцарии, вспоминал о нем известный в довоенной Риге журналист и педагог Г.И.Гроссен.
Во 2-м Сейме М.А.Каллистратов, имея за плечами определенный политический опыт, стал действовать еще более смело и уверенно. Тем не менее среди русских депутатов он уже не являлся бесспорным лидером. На фоне архиепископа Иоанна Поммера образ
Каллистратова несколько поблек, однако в старообрядческих кругах он по-прежнему задавал тон. Наряду с социальными проблемами Каллистратова особенно беспокоили вопросы, связанные с правовым положением национальных меньшинств. Он был среди тех, кто активно, но, увы, безуспешно добивался принятия закона о культурнонациональной автономии. Каллистратов не мог не замечать растущего национализма как в обществе в целом, так и среди своих коллег-депутатов. Выступая с трибуны Сейма, Каллистратов критиковал латышские правые партии за их лозунг «Без меньшинств», полагая, что следование лозунгу ставит меньшинства в положение граждан второго сорта и тем самым препятствует развитию демократии в стране. Вновь и вновь поднимал Каллистратов больной вопрос о положении русских крестьян, о допускаемых по отношению к ним несправедливостях. Пользуясь трибуной Сейма, депутат не забывал покритиковать и чиновничество за то, что многочисленные прошения о принятии в подданство от лиц, имеющих на то законное право, длительное время остаются безответными (5).
Однако единую позицию двум депутатам от старообрядцев выработать не удалось. И.Ф.Юпатов, в отличие от М.А.Каллистратова, придерживался более консервативных взглядов, что однако не мешало ему активно работать в Сейме. Несомненно, его как депутата, ученого и начальника Русского отдела более всего волновали проблемы образования. В частности, он полагал, что экзамены при поступлении в университет не нужны, что они являются проявлением недоверия к школьным педагогам. Негативным было и его отношение к вступительному экзамену по государственному языку, из-за которого, как он полагал, многие способные нелатыши уезжают получать образование за границу или же остаются без высшего образования вообще. Юпатов был сторонником более широкого доступа в Латвийский университет лиц, желающих учиться, обосновывал и пропагандировал эту идею с трибуны Сейма (6).
Пожалуй, наиболее отчетливо расхождения во взглядах русских депутатов обнаружились при обсуждении в Сейме, в октябре 1927 г., Торгового договора с СССР. И.Ф.Юпатов, в отличие от своего коллеги по фракции, оказался в числе противников ратификации этого договора. Выступая в Сейме, он обосновывал его нецелесообразность для Латвии. На его взгляд, советский заказ для Латвии проблематичен и опасен, так как потребует расширения заводов и фабрик, для чего нет необходимого капитала, технических средств, рабочих, а также постоянного рынка, в то время как в России имеются все возможности для развития промышленности. К тому же он был обеспокоен и тем, что поощрение промышленности со стороны Банка Латвии может привести к сокращению помощи крестьянам и ухудшить положение в сельском хозяйстве в целом (7).
Вопрос о целесообразности Торгового договора с СССР, заключенного так называемым левым правительством Маргерса Скуениекса, был поставлен и в ходе прений о доверии этому правительству. Выступая на этот раз, профессор Юпатов заметил, что договор с СССР моясет создать базу для расширения коммунистической пропаганды в Латвии, для которой, по его словам, имелась благодатная почва. Недовольство народных масс, значительное число безработных, в особенности среди русских, чрезмерно высокие налоги, несправедливое распределение фондовых земель и т.п. все это было очевидным (8). В свою очередь, М.А.Каллистратов подчеркивал, что правительству не следует повторять неразумную политику по отношению к окраинам, проводившуюся царской Россией. Он вновь заметил, что малоземельное русское крестьянство Латгале оказалось жертвой чиновничьего произвола. При этом град упреков был адресован по большей части в адрес «Крестьянского союза». По мнению депутата, исключительно по национальному признаку многим русским служащим пришлось оставить свои места и заполнить городские биржи труда. Однако Каллистратов вынужден был признать, что левое правительство не оправдало возлагавшихся на него надежд. Но если перед ним те, кто всегда противодействует осуществлению элементарных требований русского населения, и те, кто обязуется не делить людей по национальностям и при известном давлении идет на некоторые уступки, то русские депутаты должны поддерживать последних. Между тем Каллистратов никогда не был близок к социал-демократам, тем более к коммунистам, в чем его так любили упрекать противники. Русское население не хочет видеть в Латвии коммунистических экспериментов, подчеркивал депутат, замечая при этом, что правые политические партии, любящие кричать о коммунистической опасности, ничего не делают для того, чтобы предупредить нарастание недовольства в среде обездоленного русского населения (9).
Оценивая работу правительства М.Скуениекса (уже после его падения в декабре 1927 г.), Каллистратов отмечал, что при нем русским удалось добиться назначения своего представителя в состав Землеустроительного комитета, а также права на употребление русского языка в ряде самоуправлений Латгале. Поэтому падение «левого правительства» депутатом было воспринято с тревогой (10). Что касается И.Ф.Юпатова, то он, не будучи сторонником правительства М.Скуениекса, посчитал нужным заметить, что всякое правительство будет сильно лишь в том случае, если поймет, что меньшинства в Латвии составляют четверть всего населения (11).
К концу работы 2-го Сейма раскол в рядах старообрядчества стал очевидным. На состоявшемся в августе 1928 г. «Вселатвийском старообрядческом съезде» сторонники С.Р.Кириллова, увидев, что они оказались в меньшинстве, покинули съезд, продемонстрировав, что им не по пути с «левыми старообрядцами», возглавляемыми М.А.Кашіистратовым (12).
На выборах в 3-й Сейм «левые старообрядцы» выставили свой список не только в Латгале, но и Риге. В итоге Каллистратову вновь удалось занять депутатское место, а его коллегой по фракции стал его давний друг еще по службе в отряде князя А.ПЛивена - Г.С.Елисеев (1896 196"'). Между тем сторонники правого крыла вошли в «Блок православных и старообрядческих избирателей и общественных организаций». От этого блока, от Земгале, в Сейм прошел упоминавшийся выше известный в старообрядческих кругах деятель, бывший депутат 4-й Государственной думы - С.Р.Кириллов (1877-1960). Так что выборы в 3-й Сейм оказались наиболее плодотворными для старообрядцев.
Как и прежде, пальма первенства среди депутатов-старообрядцев принадлежала М.А.Каллистратову — легкому на подъем, готовому отправиться в самые глухие уголки Латгале, чтобы терпеливо выслушать крестьянские .жалобы, да и делом іши советом помочь своим избирателям. Такое поведение депутата далеко не всем импонировало, особенно некоторым коллегам, полагавшим, что в их обязанности входит лишь участие в заседаниях Сейма и работа в парламентских комиссиях. Отзывчивость же к нуждам отдельных избирателей, по их мнению, лишь развращала последних (13). Но невзирая на упреки в популизме, М.А.Каллистратов оставался верен избранной тактике. В реальной обстановке тех лет, при наличии широкого пласта малообразованного, неразбирающегося в политике населения, его «популизм» помогал преодолевать пропасть, разделявшую народ и власть.
Каллистратову не раз приходилось слышать упреки как справа, так и слева: по-разному относились к нему современники. Нелестно отзывался о нем упомянутый Г.Гроссен. На его взгляд, то был «типичный митинговый оратор из провинциального городка», мнивший себя левым и старавшийся держаться поближе к социал-демократам. «Его политическая платформа, по мнению Г.Гроссена, выражалась одним словом «демократия», хотя он едва ли знал это понятие в широком европейском смысле. Все свободы, да побольше земли крестьянам, хотя последней неоткуда было взять, что он прекрасно понимал» (14). Критиковали Каллистратова и социал-демократы, называвшие его истинным представителем своего времени, не имеющим никаких определенных политических взглядов и общественных идеалов, высшая премудрость которого заключается в своевременном уловлении требований данного момента (15). В то же время газета «Сегодня», отмечая десятилетие работы Каллистратова в Сейме, подчеркивала, что он неизменно и активно выступал в защиту русских интересов во всех областях, и никакие левые іши правые уклоны не могли увести его с этого пути (16). Несомненно одно - своя политическая ниша у Каллистратова была, и он ею умело пользовался.
Начало работы 3-го Сейма ознаменовалось довольно продолжительными дебатами о составе нового правительства. Лишь спустя почти два месяца после выборов Сейм выразил доверие новому Кабинету министров во главе с Х.Целминьшем. Однако Каллистратов голосовал против, обосновав это тем, что правительственная декларация - лишь звучные слова, не имеющие под собой серьезного основания. Прежнее правительство для русского населения ничего не сделало... Прирезы, ранее полученные русскими крестьянами, отняты... Многие полагают, что если в правительстве имеется русский товарищ министра земледелия (намек в адрес Л.В.Шполянского. - Т.Ф.), то все нужды русского крестьянства удовлетворены. На самом деле это не так (17). В 3-м Сейме Каллистратов неоднократно выступал и по проблемам формирования бюджета. При этом его особенно беспокоила проблема получения ассигнований русской основной школой, а также и средней, которая, по его расчетам, получала значительно меньше средств, чем ей полагалось (18). Кстати, после этого выступления произошла перепалка между двумя депутатами- старообрядцами - М.А.Каллистратовым и С.Р.Кирилловым. Последний позволил себе иронически отозваться о коллеге как о защитнике интересов рабочих и крестьян, подчеркнув, что сумма, выделенная правительством для помощи нуждающимся, вполне достаточна (19).
Да, позиции М.А.Каллистратова и Г.С.Елисеева были сходны, но последний заметно отставал в активности от своего более опытного товарища. За три года пребывания в Сейме Елисееву так и не удалось сформировать свое политическое кредо. И уж совсем особняком выступала фигура Кириллова. «Малоразговорчивый, вдумчивый и спокойный, казалось, что все страсти - как политические, так и общественные - шли мимо него» (20),- вспоминал о нем Г.Гроссен. За три года пребывания в Сейме он лишь пару раз поднялся на трибуну, прослыв «великим молчальником». Одним из наиболее приметных событий в его депутатской практике стало участие в инциденте, когда депутаты социал-демократы, разъяренные очередным выступлением против них архиепископа Иоанна, набросились на него. А депутат Кириллов оказался в числе немногих вставших на защиту Владыки (21), с которым, не взирая на конфессиональные различия, поддерживал дружеские отношения. Но справедливости ради надо сказать, что упомянутые действия социал-демократов были М.А.Каллистратовым осуждены (22).
Так что в 3-м Сейме не могло быть и речи о единстве действий не только русских депутатов в целом, но и депутатов-старообрядцев, полагавших, что каждый из них может иметь отличную позицию по обсуждаемым вопросам. Поэтому непросто определить место русских депутатов в политическом спектре, хотя в большинстве случаев они тяготели к центру или располагались несколько левее него. В этой связи справедливым представляется утверждение историка С.Кузнецова, что «более-менее определенную политическую линию русских парламентариев сложно сформулировать ввиду их непоследовательности, но можно утверждать, что М.Каллистратов стоял несколько левее центра, а его программа, если проводить аналогию с дореволюционными партиями, напоминала эсеровскую» (23).
Казалось бы, ничто не угрожало политической карьере Каллистратова, и его избрание в 4-й Сейм было обеспечено. Однако предвыборная кампания дня Каллистратова и Елисеева оказалась омраченной. В самый ее разгар появилась анонимная листовка «Не могу молчать» за подписью «ливенец», из которой следовало, что ее автор не может более молчать о том, как его товарищи по отряду - Каллистратов и Елисеев - грабили мирное население, издевались над пленными красноармейцами, расстреливали их; как вешали двух своих товарищей, заподозренных в дезертирстве. «Я молчал долго, отмечал «ливенец». Я ждал и, может быть, наивно ждал, что Каллистратов и Елисеев свои грехи загладят перед народом своей службой ему, но тщетно. Ярые монархисты на войне превращаются в ярых красных на мирном поприще, а действительным рычагом остается все то же, т.е. корысть» (24).
Несомненно, это была попытка помешать Каллистратову и Елисееву вновь занять депутатские места, скомпрометировав их в глазах избирателей. Однако предполагаемого результата листовка не принесла, хотя в Риге ее раздавали пачками на всех русских предвыборных собраниях, а в Латгале ею наводнены были почти все старообрядческие деревни (25). Число голосов, поданных за «левых старообрядцев», по сравнению с предыдущими выборами, возросло. Каллистратов в четвертый раз завоевал себе место в высшем законодательном органе Латвии. Из русских депутатов он был единственным, кому удалось добиться такого успеха. Правда, Елисеев в 4-й Сейм не попал, но это скорее было связано с его неудачной работой в 3-м Сейме, а не с появлением упомянутой листовки. Вторым депутатом от «левых старообрядцев» стал Т.Е.Павловский (1890-1964), занимавший в списке лишь пятое место. Что же касается «правых старообрядцев», то никому из них не удалось пробиться в Сейм.
Но было бы ошибочным предполагать, что после выборов дело о пресловутой листовке оказалось закрытым. Вовсе нет. Как
видно из газетных материалов, ни для кого не было секретом, что под псевдонимом «ливенец» скрывался бывший боевой товарищ Каллистратова и Елисеева - Даниил Фролов. 3 апреля 1933 г. (через полтора года после появления листовки) в Латгальском окружном суде состоялось слушание дела по обвинению Д.К.Фролова в клевете на депутата М.А.Каллистратова. Судебное заседание началось с заявления обвиняемого Фролова, в котором он попросил у Каллистратова прощения за содеянное им. После чего Каллистратов задал несколько вопросов Фролову, в частности, по собственному ли побуждению он напечатал клеветническую «летучку», а также, на чьи средства она была отпечатана. На поставленные вопросы Фролов ответил, что написал «летучку» по просьбе бывшего депутата С.Р.Кириллова и нынешнего депутата Т.Е.Павловского, но на чьи деньги она отпечатана, ему неизвестно. Получив ответы на свои вопросы, М.А.Каллистратов заявил, что считает Д.К.Фролова жертвой своих политических врагов, и в виду его раскаяния отказывается от выдвинутого им иска (26). Итоги суда были воистину сенсационными, тем более что Т.Е.Павловский баллотировался с М.А.Каллистратовым по одному списку и поначалу работал с ним в одной фракции. Но нельзя не заметить, что столь поспешное закрытие дела, без опроса вызванных в суд свидетелей с обеих сторон, оставили лазейку для различных кривотолков. В свою очередь, депутат Павловский поспешил заявить, что показания Фролова о его причастности к листовке, - новый вымысел, новая ложь и клевета, за что он вынужден будет привлечь его к ответственности (27). Но, видимо, дело все же до нового разбирательства не дошло. И, как покажет время, - ни искреннего примирения, ни раскаяния, увы, не было.
Некоторый свет на события, связанные с злополучной листовкой, проливают и материалы из архивного фонда Политуправления МВД Латвии, в частности, в ходе обыска у М.А.Каллистратова, произведенного сотрудниками этого ведомства в июне 1934 г., ими были обнаружены и изъяты копии нескольких писем, в подлинности которых, судя по известным событиям, вряд ли стоит сомневаться. Прежде всего, это копия письма светлейшего князя А.ПЛивена (1862-1937), в то время одной из наиболее авторитетных фигур в правых русских кругах, адресованного поручику Фролову 24 сентября 1931 г., из которого явствует, что упомянутый Фролов намеревался опубликовать письмо, разоблачающее Каллистратова и Елисеева, однако по совету К.И.Дыдорова (одного из ближайших сподвижников Ливена) отказался от этого намерения. По мнению Ливена, такой способ предвыборной борьбы представляет собою одну из худших теневых сторон демократического парламентаризма. В то же время он относит это явление и к печальным сторонам русской общественной жизни: «вместо того, чтобы идти вместе единым списком, мы идем разрозненно, но если приходится идти разрозненно, то будем по крайней мере держать добрососедство и бороться с конкурентами только лояльными мерами, а не пасквилями» (28). Но, несмотря на просьбу бывшего командира, пасквиль все же увидел свет, хотя «ливенцу», под давлением своих соратников, полагавших, что листовка бросает тень на них в целом, и пришлось поспешить с заявлением, что ее появление явилось результатом «злоупотребления доверием со стороны третьего лица» (29). Этой же теме посвящено письмо Дьщорова Фролову от 2 октября 1931 г., в котором прямо говорится, что в листовке содержится ложь. В то же время Дыдоров соглашается с Фроловым в том, что Каллистратов и отчасти Елисеев увлекаются коммунистическими идеями, ломают церковь, разрушают семейные устои; упрекает их за поддержку торгового договора с СССР (30). И, наконец, в письме от 17 октября 1931 г. Дыдоров предлагает Фролову отказаться от всего подписанного под псевдонимом «ливенец», обещая в свою очередь добиться, чтобы Каллистратов и Елисеев не привлекли его к суду (31). Так что, хотя деятельность Каллистратова и Елисеева и была не по душе русским правым кругам, тем не менее они не считали возможным опускаться до подобных методов борьбы. По-видимому, наличие копий этих писем у Каллистратова можно объяснить двояко - как желанием Каллистратова получить заверения от своих бывших командиров в их непричастности к пасквилю, так и желанием последних не доводить дела до суда и не выносить свару на широкую публику.
Но вернемся к работе 4-го Сейма. Увы, дуэт двух депутатов- старообрядцев не получился. Т.Е.Павловский попытался сразу же перехватить инициативу. Если раньше М.А.Каллистратов любил покритиковать своих коллег, то теперь сам стал объектом такой
критики. В частности, Павловский, выступая в Сейме, заявил, что еще до обсуждения вопроса о запрете на получение одним лицом одновременно жалованья как от государства, так и от самоуправления, он отказался от половины оклада, получаемого в уездном правлении. Между тем он бросил упрек в адрес Каллистратова, не поступившего таким же образом (32). Павловский обвинил своего коллегу в причастности к выселению безработных из квартир, вступил с ним в спор по поводу отношения к безработным латгальским учителям (33). Так что уже в самом начале заботы 4-го Сейма стало ясно: о единой фракции не может быть и речи.
Вместе с тем в ходе работы 4-го Сейма начинает вырисовываться новая конфигурация в расстановке русских политических сил, знаменующая все усиливающуюся ломку межконфессиональных перегородок. В частности, в Сейме возникает -Русская крестьянская фракция», возглавляемая депутатом от «Русского крестьянского объединения» С.И.Трофимовым, к которой присоединяются избранный в Сейм по списку архиепископа И.Поммера - И.В.Корнильев, а также упомянутый выше депутат-старообрядец Т.Е.Павловский. Знаменательно, что в сторону этой фракции начал склоняться и архиепископ Иоанн Поммер (34). Новоиспеченная фракция пыталась представить себя в роли единственной защитницы интересов русского крестьянства независимо от его конфессиональной принадлежности. И это не случайно: ведь крестьянство составляло основу тогдашнего русского электората. Члены новой фракции не скупились на критику своих противников, готовясь дать им решительный бой на следующих выборах. Так, Павловский, выступая 26 марта 1933 г. на Русском крестьянском съезде в Резекне, недвусмысленно намекнул, что некоторые русские депутаты (подразумевая, видимо, в первую очередь М.А.Каллистратова и отчасти Л.В.Шполянского) по десять лет официально числятся крестьянскими представителями, но за эти годы не провели ни одного предложения в пользу крестьян (35).
В свою очередь, Каллистратов, несмотря на некоторый спад активности, явно не желал уступать свои позиции. Обладая богатым политическим опытом, он чутко реагировал на любые колебания политического барометра. Он не мог не видеть все нарастающей волны национализма и связанной с ней опасности. Поэтому его беспокоило обсуждение в Сейме проекта изменений в Сатверсме (конституции), в том числе предполагаемое усиление президентской власти. Страна ждет разумной и справедливой власти, замечал Каллистратов, а не только власти сильной. Меньшинства, в том числе и русские, должны подумать о том, не придет ли за сильной властью власть несправедливая (36). Трудно сказать, как дальше сложилась бы карьера Каллистратова, но ясно одно - уходить с политической сцены он не собирался, готовился к следующим выборам. С этой целью в апреле 1933 г. он наконец-то создал свою партию - «Русскую трудовую крестьянскую партию». Ее основные программные положения сводились к защите интересов трудового народа, укреплению государственности, отстаиванию народоправства как единой формы государственного устройства в Латвии; к праву свободного пользования русским языком; повышению грамотности русского населения и к единению русских по национальному, а не конфессиональному принципу (37). Возможно, неудача с выбором Т.Е.Павловского подтолкнула М.А.Каллистратова к созданию партии, которая объединила бы его единомышленников, чтобы впредь не повторилась ситуация, сложившаяся в 4-м Сейме. Но трудно сказать, насколько жизнеспособной оказалась бы эта партия и в какой мере ей удалось бы реализовать поставленные задачи. В то же время наблюдается некоторое сближение М.А.Каллистратова с Л.В.Шполянским, уже трижды избиравшимся в Сейм при поддержке русского православного крестьянства Латгале.
Все чаще раздаются голоса о несостоятельности конфессионального разделения русских избирательных списков. Так, П.Мельников в газете С.И.Трофимова «Голос народа» по этому поводу замечал, что «практика не дает никаких указаний на необходимость раздробления русских избирательских голосов. Точно таким же образом эта практика не указывает на то, чтобы деление принесло хоть какую-нибудь пользу русскому населению» (38). Можно предположить, что если бы согласно Сатверсме осенью 1934 г. состоялись выборы в Сейм, то русские правоориентированные круги, скорее всего, объединились бы вокруг «Русского крестьянского объединения», в то время как более лево настроенные - вокруг Каллистратова и Шполянского. Но жизнь распорядилась иначе. Произошедший 15 мая 1934 г. государственный переворот прервал демократическое развитие Латвии, упразднил парламентский строй и его непременный атрибут - политические партии.
Установление авторитарного режима стало концом карьеры для многих латвийских политиков, в том числе и упомянутых в данной статье. Особенно болезненно переворот коснулся Каллистратова. Хотя теперь уже бывший депутат и поспешил приветствовать новую власть, это не спасло его от репрессий. Власти обвинили Каллистратова в том, что, будучи депутатом Сейма и Даугавпилсской городской думы, он проводил враждебную Латвийскому государству агитацию, подбивал крестьян к неуплате налогов, группировал вокруг себя прокоммунистически настроенные элементы (39). 8 июня 1934 г. Мелетий Каллистратов был арестован, а неделю спустя переправлен в лагерь, в Лиепаю, где вместе с ним оказалось немало других известных деятелей. В заключении он пробыл более полугода, после чего вернулся к семье. Но обеспеченная, спокойная и размеренная жизнь не удовлетворяла его, привыкшего к активной политической деятельности.
С приходом к власти Карлиса Улманиса завершилась и карьера И.Ф.Юпатова - ему пришлось расстаться с должностью начальника Русского отдела в связи с ликвидацией таковой. В тень пришлось уйти и другим бывшим депутатам-старообрядцам. Лишь некоторым политикам, группировавшимся вокруг «Русского крестьянского объединения», удалось оказаться в числе немногих русских, попавших в число приближенных к новому режиму.
Но жителей Латвии, в том числе русских, ждали гораздо более тяжкие испытания. Ликвидировав независимость Латвии, сталинский режим один из первых своих ударов обрушил именно на русских, традиционным обвинением для которых было участие в боях на стороне белой армии и приверженность монархизму. Чаша сия не миновала и двух бывших депутатов-старообрядцев - М.А.Каллистратова и Г.С.Елисеева. Постановление об аресте Елисеева было принято 15 июля 1940 г. (40), а 9 октября 1940 г. был арестован и Каллистратов (41). К счастью, сей участи удалось избежать И.Ф.Юпатову и С.Р.Кириллову. В эмиграции завершился жизненный путь Т.Е.Павловского.
Что же явилось поводом для ареста двух бывших русских депутатов? В постановлении на арест Каллистратова отмечалось, что он «является белогвардейцем, ландесверистом, участником расправ над коммунистами в гражданской войне, видным деятелем газеты «Крестьянская Россия», активным борцом против коммунистического движения в Латвии» (42). Аналогичным было и основание для ареста Елисеева. Очевидно, новым властям не терпелось избавиться от людей, не разделявших коммунистических идей, но пользовавшихся влиянием и авторитетом в левонастроенных массах. И в конкретном случае власти воспользовались удобным предлогом - белогвардейским прошлым Каллистратова и Елисеева. Ответ же об источнике такой информированности найти несложно: достаточно заглянуть в следственное дело Г.С.Елисеева, хранящееся в архивном фонде КГБ ЛССР Латвийского государственного архива. К сожалению, следственное дело на М.А.Каллистратова не сохранилось. Возможно,, оно было уничтожено при отступлении советских войск из Даугавпилса в конце июня 1941 г. Поэтому и сведения о последних месяцах жизни М.А.Каллистратова весьма скудны. Тем не менее и этой скупой информации достаточно, чтобы уяснить некоторые обстоятельства «дела Каллистратова».
Но обратимся к «следствию». Елисеев, будучи арестован еще 15 июля 1940 г., первый раз был допрошен лишь 28 августа, затем 30 августа. Практически оба эти допроса не дали желательных следствию результатов. Лишь 18 и 23 декабря были допрошены «свидетели» в лице бывших соратников Елисеева по отряду князя Ливена - Г.Ф.Галактионов и Д.К.Фролов. Как видим, фамилия одного из них как автора пасквиля «Не могу молчать» нам известна. Как и следовало ожидать, показания этих «свидетелей» были не в пользу Г.С.Елисеева и поначалу почти дословно повторяли обвинения, прозвучавшие еще осенью 1931 г. Других свидетелей по делу Елисеева не нашлось. 23 декабря 1940 г. состоялась единственная очная ставка между Г.С.Елисеевым и Г.Ф.Галактионовым, в ходе кол’орой последний, в общем-то, категорично не утверждал, что Г.С.Елисеев лично причастен к расстрелам или избиениям пленных красноармейцев. Однако в ходе этой очной ставки Елисеев впервые признал свою вину (43). Что стоит за этим признанием, можно лишь догадываться. Добившись нужных показаний, следователи, вероятно, перегруженные другими «делами», надолго «забывают» о Елисееве. Лишь 13 марта 1941 г. его вновь вызывают на допрос, на котором речь идет в основном о «контрреволюционной» «Трудовой крестьянской партии». Только 12 мая 1941 г. было принято обвинительное заключение, согласно которому Г.С.Елисеев обвинялся в том, что «добровольно вступил в белую контрреволюционную армию, которая вела борьбу против молодой Республики Советов, состоя на службе в качестве ротного, а впоследствии батальонного командира, сам лично производил расправу над пленными красноармейцами и мирным населением, сочувствующим советской власти, а также занимался грабежом мирного населения. Кроме этого, находясь в Латвии, возглавил руководство контрреволюционной Русской трудовой крестьянской партией и являлся активным членом общества распространения знаний среди старообрядцев, которое вело усиленную агитацию против существующего в Советском Союзе строя» (44). Несостоятельность этих обвинений, видимо, не смущала органы НКВД.
«Дело Елисеева» было рассмотрено на закрытом судебном заседании в Даугавпилсе 6 июня 1941 г. На суде Елисеев, признав неоспоримые факты своей службы в белой армии и участия в политической жизни Латвии, нашел в себе силы отвергнуть главное из обвинений - о якобы совершенных им военных преступлениях. Не признал он и своего участия в перевороте 15 мая 1934 г., как и того, что он-де поддерживал установившийся в результате переворота режим (45). Показания единственных «свидетелей» в лице Галактионова и Фролова, судя по протоколу, были довольно расплывчатыми и не содержали конкретных, компрометирующих Елисеева, фактов. Фролов даже вспомнил, что Елисеев сочувственно относился к испанским республиканцам и вообще всегда был человеком левых убеждений (46). Но видимое отсутствие состава преступления не помешало суду приговорить Елисеева к 10 годам лишения свободы с конфискацией лично принадлежащего ему имущества и последующим поражением в правах сроком на 5 лет (47). Между тем такое решение суда показалось чересчур мягким прокурору, подавшему в этой связи кассационный протест (48). В свою очередь, Судебная коллегия по уголовным делам Верховного суда ЛССР поддержала прокурора, отменив 20 июня 1941 г. приговор Даугавпилсского суда и постановив передать дело на новое рассмотрение (49). И лишь начавшаяся через два дня война спасла Елисеева от нового суда. Позднее, уже в 1943 г., Судебная коллегия по уголовным делам Верховного суда СССР все же решила не пересматривать вынесенный Г.С.Елисееву приговор (50). Отбыв назначенный ему срок наказания, Г.С.Елисеев в 1950 г. был отправлен в ссылку в Погучанский район Красноярского края, и только во времена хрущевской «оттепели» смог вернуться в Латвию.
Более трагичной оказалась судьба М.А.Каллистратова. «Следствие» по его делу также тянулось мучительно долго. Только 12 мая 1941 г. было составлено обвинительное заключение по его делу, которое является одним из немногих документов, проливающих хоть какой-то свет на то, как велось «следствие». Из указанного документа видно, что Каллистратов признал себя «виновным» в том, что добровольно вступил в белую армию, а впоследствии в течение 12 лет был депутатом Сейма и принимал участие в создании Русской трудовой крестьянской партии. Но «следствию» не удалось заставить его признать себя виновным в том, что, находясь на службе в белой армии, он участвовал в расправах над мирным населением и пленными красноармейцами. Отверг он и нелепое обвинение в том, что, будучи депутатом Сейма, занимался обманом трудового народа (51). Иными словами, органам НКВД не удалось заставить Каллистратова оговорить себя. Такой вывод напрашивается на основании Обвинительного заключения. Из упомянутого документа также видно, кто же «изобличал» Каллистратова. Надо сказать, что круг лиц, привлеченных к этому делу, был шире, чем в случае с Елисеевым. В качестве свидетелей были привлечены находившиеся под арестом Г.С.Елисеев и Б.В.Евланов - бывший активист «Русского крестьянского объединения», и А.И.Формаков - бывший совладелец издательства и редактор газеты «Наш голос», литератор, член общества «Сокол» и «Старообрядческого христианского союза», организованного С.Р.Кирилловым. Кроме того, в качестве свидетелей проходили небезызвестный Фролов, а также М.Теперев, за приближение которого к себе Каллистратов в свое время был обвинен в прокоммунистических симпатиях. Помимо того, была проведена очная ставка с А.И.Формаковым. Но о содержании этих допросов можно строить лишь предположения. По всей вероятности, «следствие», учитывая масштабность фигуры Каллистратова и его популярность, попыталось не ограничиваться лишь эпизодами из его военной молодости, а скомпрометировать его как политического деятеля. Но сомнительно, чтобы указанные лица могли действительно скомпрометировать Каллистратова. Однако непонятно, почему очная ставка была проведена с А.И.Формаковым, человеком в общем-то не очень близким к Каллистратову? Ответ на этот вопрос, пожалуй, кроется в деле самого Формакова, в котором имеется любопытный документ - его заявление, адресованное Особому совещанию при МГБ СССР от 18 марта 1951 г., в котором он, прося пересмотреть вынесенный ему приговор, отмечает, что еще в 1940 г., оказавшись в заключении, он был завербован начальником Даугавпилсской тюрьмы Юхно и оказал следствию помощь «в разоблачении прошлого некоторых закоренелых врагов народа». В числе тех, на кого он дал «неплохой материал», он упоминает и М.А.Каллистратова (52). Но не спас А.И.Формакова «неплохой материал», как и бывших ливенцев - Фролова и Галактионова, точимых завистью к своим, оказавшимся более удачливыми, боевым товарищам. Д.К.Фролов был арестован 7 июня 1941 г., т.е. на следующий день после дачи свидетельских показаний на суде над Г.С.Елисеевым. Основанием для его ареста послужили служба в белой армии, участие в работе русских обществ, а также антисоветские высказывания. Приговорен он был к 10 годам лагерей (53). Та же участь постигла и Галактионова. В 1951 г. он был приговорен к 25 годам лагерей за участие в поимке бежавших из плена советских военнослужащих (54).
Как видно опять же из Обвинительного заключения, «дело Каллистратова» предполагалось передать на рассмотрение Особого совещания при НКВД СССР. Это означало бы, что его судьба решалась узким кругом лиц без его присутствия и свидетелей, не говоря уже об адвокате. Такая практика рассмотрения дел широко применялась в годы сталинского террора, особенно в тех случаях, когда органы НКВД по каким-либо причинам опасались вынесения дела даже на закрытое судебное заседание. Видимо, и в случае с Каллистратовым уверенности в том, что все пройдет по разработанному сценарию, не было.
В имеющихся в нашем распоряжении документах нет сведений о том, вынесло ли Особое совещание свой вердикт Каллистратову. Но то, что Мелетий Архипович Каллистратов был расстрелян в первые дни войны, увы, сомнений не вызывает. Его труп был обнаружен во дворе тюрьмы и опознан родственниками. Так в возрасте 45 лет завершился жизненный путь одного из наиболее известных русских политических деятелей Латвии.
Подводя итоги, нельзя не заметить, что неоднократные заявления русских политических деятелей о том, что представительство русских в Сейме должно соответствовать их проценту в составе населения страны, так и остались нереализованными, главным образом из- за отсутствия единства в русских политических кругах. Не было единства и среди старообрядцев, что наглядно проявилось в работе старообрядческих депутатов. В то же время реальная практика работы русских депутатов подтверждала тот факт, что конфессиональные > различия не являются определяющими, а конфессиональные списки как таковые в принципе себя изжили.
Трудно, однако, не согласиться с мнением Д.АЛевицкого, современника описываемых событий, что несмотря на отсутствие единства, «русские депутаты в общем выступали совместно, когда дело касалось непосредственных национально-культурных и материальных интересов русского населения. Защищая права русской школы, пользования русским языком, вероисповедных и просветительских организаций, борясь за земельные права русского крестьянства и за получение средств на содержание русских организаций, отражая шовинистические наступления на менынинственные права, русские депутаты не раз добивались существенных результатов своей деятельности на общих собраниях Сейма и в его комиссиях» (55). Свою лепту в общее дело вносили и депутаты-старообрядцы.
Старообрядческое население, составлявшее около половины 200-тысячного русского населения Латвии, было представлено в Народном Совете, Учредительном собрании, во всех четырех Сеймах. Была ли эффективной работа депутатов-старообрядцев, приносила ли она пользу старообрядчеству и русскому населению в целом - вопрос непростой. Скептики скажут - что могли решить несколько голосов из ста. И все же думается, что работа депутатов-старообрядцев не была бесплодной. Во-первых, старообрядчество заявило о себе как
политическая сила, выдвинуло из своей среды политических деятелей общелатвийского масштаба. Во-вторых, в известной степени благодаря депутатам-старообрядцам в лучшую сторону изменилось отношение властей к старообрядчеству в целом. В-третьих, посредством активной политической деятельности выявлялись общие интересы русского населения, происходила ломка межконфессиональных перегородок. Хотя депутатов от старообрядчества было мало, их голос звучал с трибуны Сейма и игнорировать его было невозможно.
__________________________________________
Примечания
1. Latvijas Republikas l.Saeimas stenogrammas. l.sesija, 155.1pp.;>2.sesija, 1073-1074.1pp., 584.1pp.
2. Там же, 5.sesija, 301.,302.1pp.; 8.sesija, 311.1pp.
3. Там же, 7.sesija, 217.1pp.
4. Гроссен Генрих. Жизнь в Риге. Извлечение из семейной хроники и воспоминаний Генриха Ивановича Гроссена (Нео-Сильвестра). - Даугава, 1994, № 1, с.163-164.
5. Latvijas Republikas 2.Saeimas stenogrammas. l.sesija, 188.1pp.
6. Там же, 5.sesija, 1б2.,1631pp.; 184.-187.1pp.
7. Там же, 8.sesija, 240.-245.1pp.
8. Сегодня, 1927, 30 нояб.
9. Там же.
10. Там же, 14 дек.
11. Там же.
12. Там же, 1928, 3 авг.
13- Сегодня в Латгалии, 1931, 11 июля.
14. Гроссен Генрих. Цит. Соч., с.164.
15. Петревиц А., Рудзис Я. С кем пойти? Работа социал-демократической партии в Сейме. Издание Латгальского областного комитета социал- демократической рабочей партии. - Двинск, 1928 июль, с.32.
16. Сегодня, 1933, 25 февр.
17. Сегодня, 1928, 1 дек.
18. Там же, 22 дек.
19. Там же.
20. Гроссен Генрих. Цит. Соч., с.1б5.
21. Сегодня, 1931, 4 июля.
22. Там же, 8 толя.
23. Кузнецов С. Русское меньшинство в политической жизни Латвии (1919-1934 гг.)/ Русские Прибалтики. Записки Русского культурного центра.
- Вильнюс, 1997, с. 174.
24. Латв. Гос. исторический архив (далее - ЛГИА), ф.7131, оп.1, д.36, л.99.
25. Сегодня в Латгалии, 1933, 5 апр.
26. Двинская жизнь, 1933, 4 апр.; Двинский голос, 1933, 4 аир.; Сегодня, 1933, 4 апр.; Сегодня в Латгалии, 1933, 5 апр.
27. Двинский голос, 1933, 11 апр.
28. ЛГИА, ф.3235, оп.2, д.5589, л.іа.
29. Сегодня, 1931, 3 окт.
30. ЛГИА, ф. 3235, оп. 2, д.5589, л.ів.
31. Там же, л.1с.
32. Latvijas Republikas 4,Saeimas stenogrammas. 6.sesija, 1276.1pp.
33. Там же.
34. Голос народа/ Вестник Русской крестьянской фракции Сейма, 1933, июль, № 1.
35. Двинский голос, 1933, 31 марта.
36. Сегодня, 1933, 8 нояб.
37. Там же, 25 апр.
38. Голос народа, 1934, 8 апр.
39. ЛГИА, ф. 3235, оп. 2, д,5589, л.19.
40. Латв. Гос. архив, ф. 1936, оп.1, д.33598, л.2.
41. Там же, д.44973, л.1.
42. Там же.
43. Там же, д.33598, л.51.
44. Там же, л.56.
45. Там же, л.67,67 об.
46. Там же, л.68, 68 об.
47. Там же, л.73-
48. Там же, л.75.
49. Там же, л.77.
50. Там же, л.79.
51. Там же, д.44973, л.7.
52. Там же, оп.2, д.1545, т.2, л.121.
53. Там же, д.б51б.
54. Там же, оп.1, д.570.
55. Левицкий Д.А. О положении русских в независимой Латвии. - Даугава, 1991, № 3-4, с.119-120.
Содержание
- Обложка и первая страница
- Вторые обложки
- От редактора-составителя
- Заварина А.А. Русское население Латвии (К истории поселения)
- А. И. Волович. Древлеправославие и первые староверческие храмы в Прибалтике*
- З. Н. Зимова. Из истории старообрядческой общины в городе Екабпилсе (Якобштадте)
- В. В. Никонов. Из истории Режицкой кладбищенской старообрядческой общины (1858-1940 гг. )
- Древние иконы Гребенщиковского молитвенного дома
- Миролюбов И.И. К истории старообрядческого духовного образования в Прибалтике
- Жилко А.Н. Духовные стихи в старообрядческой среде Латвии
- А. А. Подмазов. Старообрядчество в системе экономического развития (к вопросу о религиозной детерминированности хозяйственной деятельности)
- Т.Д. Фейгмане. Депутаты-старообрядцы в Латвийском Сейме
- Т. С.Макашина. Песни и сказки русского населения Латгалии*
- Г.В.Маркелов. Старообрядцы: три портрета*
- Н.Т.Иванов. Из истории старообрядческих родов (опыт составления родословных)
- Ю.И.Абызов. Феномен культуры русских Латвии
- Б.Ф.Инфантьев. Русские писатели о рижских и латгальских староверах
- Борис Инфантьев. Латвийские староверы в творчестве латышских прозаиков*
- Д. Бейтнере. Проблемы старообрядчества в латышской историографии
- Библиография латвийского староверия. Составитель Б.Ф.Инфантъев
- ПРИЛОЖЕНИЯ
- Список старообрядческих организаций Латвии
- Данные о зарегистрированных в Латвии религиозных организациях ( 1980- 1999 гг.) (1)