Авторы

Юрий Абызов
Виктор Авотиньш
Юрий Алексеев
Юлия Александрова
Мая Алтементе
Татьяна Амосова
Татьяна Андрианова
Анна Аркатова, Валерий Блюменкранц
П. Архипов
Татьяна Аршавская
Михаил Афремович
Вера Бартошевская
Василий Барановский
Всеволод Биркенфельд
Марина Блументаль
Валерий Блюменкранц
Александр Богданов
Надежда Бойко (Россия)
Катерина Борщова
Мария Булгакова
Ираида Бундина (Россия)
Янис Ванагс
Игорь Ватолин
Тамара Величковская
Тамара Вересова (Россия)
Светлана Видякина, Леонид Ленц
Светлана Видякина
Винтра Вилцане
Татьяна Власова
Владимир Волков
Валерий Вольт
Константин Гайворонский
Гарри Гайлит
Константин Гайворонский, Павел Кириллов
Ефим Гаммер (Израиль)
Александр Гапоненко
Анжела Гаспарян
Алла Гдалина
Елена Гедьюне
Александр Генис (США)
Андрей Герич (США)
Андрей Германис
Александр Гильман
Андрей Голиков
Юрий Голубев
Борис Голубев
Антон Городницкий
Виктор Грецов
Виктор Грибков-Майский (Россия)
Генрих Гроссен (Швейцария)
Анна Груздева
Борис Грундульс
Александр Гурин
Виктор Гущин
Владимир Дедков
Надежда Дёмина
Оксана Дементьева
Таисия Джолли (США)
Илья Дименштейн
Роальд Добровенский
Оксана Донич
Ольга Дорофеева
Ирина Евсикова (США)
Евгения Жиглевич (США)
Людмила Жилвинская
Юрий Жолкевич
Ксения Загоровская
Евгения Зайцева
Игорь Закке
Татьяна Зандерсон
Борис Инфантьев
Владимир Иванов
Александр Ивановский
Алексей Ивлев
Надежда Ильянок
Алексей Ионов (США)
Николай Кабанов
Константин Казаков
Имант Калниньш
Ирина Карклиня-Гофт
Ария Карпова
Валерий Карпушкин
Людмила Кёлер (США)
Тина Кемпеле
Евгений Климов (Канада)
Светлана Ковальчук
Юлия Козлова
Андрей Колесников (Россия)
Татьяна Колосова
Марина Костенецкая, Георг Стражнов
Марина Костенецкая
Нина Лапидус
Расма Лаце
Наталья Лебедева
Димитрий Левицкий (США)
Натан Левин (Россия)
Ираида Легкая (США)
Фантин Лоюк
Сергей Мазур
Александр Малнач
Дмитрий Март
Рута Марьяш
Рута Марьяш, Эдуард Айварс
Игорь Мейден
Агнесе Мейре
Маргарита Миллер
Владимир Мирский
Мирослав Митрофанов
Марина Михайлец
Денис Mицкевич (США)
Кирилл Мункевич
Тамара Никифорова
Сергей Николаев
Николай Никулин
Виктор Новиков
Людмила Нукневич
Константин Обозный
Григорий Островский
Ина Ошкая
Ина Ошкая, Элина Чуянова
Татьяна Павеле
Ольга Павук
Вера Панченко
Наталия Пассит (Литва)
Олег Пелевин
Галина Петрова-Матиса
Валентина Петрова, Валерий Потапов
Гунар Пиесис
Пётр Пильский
Виктор Подлубный
Ростислав Полчанинов (США)
А. Преображенская, А. Одинцова
Анастасия Преображенская
Людмила Прибыльская
Артур Приедитис
Валентина Прудникова
Борис Равдин
Анатолий Ракитянский
Глеб Рар (ФРГ)
Владимир Решетов
Анжела Ржищева
Валерий Ройтман
Яна Рубинчик
Ксения Рудзите, Инна Перконе
Ирина Сабурова (ФРГ)
Елена Савина (Покровская)
Кристина Садовская
Маргарита Салтупе
Валерий Самохвалов
Сергей Сахаров
Наталья Севидова
Андрей Седых (США)
Валерий Сергеев (Россия)
Сергей Сидяков
Наталия Синайская (Бельгия)
Валентина Синкевич (США)
Елена Слюсарева
Григорий Смирин
Кирилл Соклаков
Георг Стражнов
Георг Стражнов, Ирина Погребицкая
Александр Стрижёв (Россия)
Татьяна Сута
Георгий Тайлов
Никанор Трубецкой
Альфред Тульчинский (США)
Лидия Тынянова
Сергей Тыщенко
Михаил Тюрин
Павел Тюрин
Нил Ушаков
Татьяна Фейгмане
Надежда Фелдман-Кравченок
Людмила Флам (США)
Лазарь Флейшман (США)
Елена Францман
Владимир Френкель (Израиль)
Светлана Хаенко
Инна Харланова
Георгий Целмс (Россия)
Сергей Цоя
Ирина Чайковская
Алексей Чертков
Евграф Чешихин
Сергей Чухин
Элина Чуянова
Андрей Шаврей
Николай Шалин
Владимир Шестаков
Валдемар Эйхенбаум
Абик Элкин
Фёдор Эрн
Александра Яковлева

Уникальная фотография

Рига в первые дни немецкой оккупации (июль 1941 года)

Рига в первые дни немецкой оккупации (июль 1941 года)

Русские в Латвии. Из истории и культуры староверия. Выпуск 3

Заварина А.А. Русское население Латвии (К истории поселения)

История формирования самой многочисленной к началу XX в. (1) этнической группы в Латвии - русских - сложный и длительный процесс. Имеющиеся исторические источники позволяют утверждать, что основной контингент русского населения сложился из разнородных по времени поселения в Латвии групп пришельцев. Первыми из них, вероятно, следует считать кривичей, которые начиная со второй половины I тыс. н. э. жили в верхнем Подвинье, Поднепровье, в бассейне реки Великой и являлись ближайшими соседями балтских племен на востоке Латвии. В последующие века происходило расширение русского контингента на территории Латвии за счет вновь прибывающих групп русских. Естественно, притоки русских пришельцев в разные времена различались по интенсивности, но с уверенностью можно сказать, что основным компонентом русской этнической группы в Латвии являлись поселившиеся здесь в ХVII-ХVIII вв. русские старообрядцы.
Примечательно, что наплыв русского населения в Латвию вплоть до I половины XIX в. носил стихийный характер, никак не связанный с преднамеренной колонизаторской политикой Русского государства. Наоборот, царские власти всякий раз испытывали тревогу, когда уход людей из пределов государства принимал особенно широкий размах, как это было, например, в XVIII веке. Об этом свидетельствуют многочисленные правительственные манифесты (1733, 1734, 1759, 1760, 1762, 1763, 1775, 1779, 1780, 1787, 1801, 1814, 1816, 1826 гг. и др. ), призывавшие ушедших вернуться в пределы отечества и сулившие возвратившимся определенные льготы (2). О попытках предотвращения российскими властями оттока населения из России свидетельствуют и такие меры, как посылка специальных команд в различные регионы (в 1682-1683 гг. и 1764 г. - в район Стародубья; в 1735 и 1764 гг. - в Польшу, на Ветку; в 1744 и 1783 гг. - в Курземе) для поиска бежавших и возвращения их на родину (3), а также различные представления, соглашения между властями о выдаче беглых, ноты польскому двору, курляндскому герцогу с протестом по поводу укрывательства на их территориях русских пришлых людей и прочие правительственные меры.
Появление русского населения на территории современной Латвии, как показывают исторические материалы, определялось объективными внутренними событиями, происходившими не только в самой России, но и в Латвии. Играли роль и такие обстоятельства, как территориальная близость Латвии к Русскому государству, ее выгодное географическое положение и наличие на территории Латвии торговых путей: одного по Даугаве, связывавшего Ригу с Полоцком, Витебском, Смоленском, и второго, соединявшего Ригу со Псковом и Новгородом. Этот путь шел из Пскова к реке Гауя и далее к Рижскому заливу. Благодаря этому народы Восточной Прибалтики оказались рано, по утверждению исследователей еще в VIII-IХ вв. (4), втянутыми в торговые и культурные связи с восточными славянами - кривичами, жившими на территории, где впоследствии образовались Псковская, Смоленская и Полоцкая земли. Однако наиболее регулярные связи латгалов со славянами устанавливаются в Х-ХIII веках. Торговля в этот период велась преимущественно с Полоцким княжеством, политически обособившимся и экономически укрепившимся после распада Киевской Руси, а также со Смоленском. Торговые сношения по Даугаве способствовали основанию на территории латгалов и селов укрепленных городов Кокнесе и Ерсика, которые стали опорными пунктами полоцкого князя, обеспечивавшего торговые сношения по Даугаве.
Эти опорные пункты одновременно являлись центрами находившихся в даннической зависимости от Полоцка Ерсикского и Кукенойского княжеств. В Ерсике и Кокнесе находились и резиденции полоцкого князя, где пребывали его наместники. Тут же жили княжеские дружинники, русские купцы и ремесленники. В Ерсике и Кокнесе в ХI-ХII вв. действовали православные церкви (в Ерсике их было две), которые посещали не только дружинники князя и торговые люди, но и часть местного населения, принявшего православие. Для проведения церковных служб требовались православные церковнослужители, которые первоначально были русскими. Так из перечисленных категорий лиц - торговцев, дружинников, духовенства в среде местных латгалов образовались, вероятно, первые, но еще небольшие островки русского населения на территории Латвии.
Из дошедших до нас письменных свидетельств о наличии русского населения в Ерсикском княжестве следует назвать, прежде всего, Хронику Ливонии Генриха Латвийского. Летописец, повествуя о нападении рижского епископа Альберта на Ерсику в 1209 г., говорит, что его войску у ворот города противостояли русские и были разбиты (5). О наличии в Ерсике русских можно судить и по записи летописца, которая говорит о нападении немцев на Ерсикский замок Висвалдиса в 1214 г. (6) Сведения, содержащиеся в Рифмованной хронике XIII в., также дают основание полагать о проживании в Ерсике русских. Рассказывая о нападении на Ерсику правителя Айзкрауклеского замка Хартмана, летописец сообщает, что было убито 600 русских (7). Вряд ли под русскими летописец разумел всего лишь местное население, принявшее православие, как это утверждает Э. Мугуревич (8). Согласно другим историкам, в XI веке в Ерсике и Кокнесе население было смешанным: здесь наряду с латгалами и селами проживали также кривичи (9).
Первоначальный период процесса формирования русского населения Латвии латвийский языковед М. Ф. Семенова именует кривичским (10), подкрепляя свое суждение данными топонимики, связанными с именным названием кривичей (Krieviņi, Krievāre, Krievu sala, Puskrievi, Krievu vecaine и др. ). Эти названия, пишет Семенова, могли возникнуть в разные исторические периоды, однако концентрация их главным образом в Даугавпилсском уезде, т. е. по водному торговому пути, свидетельствует, по мнению исследователя, именно о путях проникновения этих названий и, стало быть, также о древнейших путях продвижения русских в Латвию с юга и юго- востока, где обитали полоцкие и смоленские кривичи, торговавшие с латгалами (11).
Зародившиеся в VIII-IX веках торговые связи между Восточной Прибалтикой и русскими княжествами со временем крепли, несмотря на то, что Латвия была покорена немцами, а Полоцк, Смоленск, Витебск в середине XIII в. оказались в составе Литовского княжества.
Период наиболее оживленных и интенсивных торговых связей Ливонии с русскими и белорусскими городами относится к XIII-XVI вв., когда Рига становится крупным торговым центром в бассейне Балтийского моря. В целях упорядочения торговых отношений между заинтересованными сторонами уже в XIII в. были заключены первые договоры. Наибольшее значение имел торговый договор между Смоленском и Ригой, датированный 1229 г., остававшийся в силе более 200 лет; по его образцу в последующем было заключено несколько договоров с другими русскими городами.
Осуществлявшиеся торговые операции, заключение торговых сделок, привоз и хранение товаров требовали от русских купцов, их приказчиков и прочих лиц, обслуживавших торговлю, длительного или даже постоянного пребывания в Риге. И русские купцы обосновываются на земле ливов и латышей, в связи с чем в городах этих последних возникают так называемые русские дворы, в которых проживали торговые люди, их слуги, переводчики, а также церковнослужители. О том, что в Риге уже в самом начале XIII в. сложился определенный слой постоянно проживающих русских людей, свидетельствует документ 1222 г., в котором рижский архиепископ Альберт с беспокойством сообщал папе Гонорию III, что православные русские приходят на житье в Ливонию и оказывают отрицательное (в религиозном отношении) влияние на обращенных в латинство (католичество) местных жителей (12).
О наличии в Риге постоянно проживающих русских можно заключить также по Долговой книге для записи торговых сделок рижского купечества, которую вел Рижский магистрат в 1286-1352 гг. Согласно подсчетам исследователей, из примерно 2000 записей этой книги около 300-400 относилось к русским торговцам (13). Поименный же подсчет занесенных в книгу лиц показывает, что из 1150 лиц (по другим источникам - 1307), представлявших в то время деловой мир Риги, на долю русских приходилось 80 - 100 имен (14).

Этническая принадлежность записанных в Долговой книге торговцев устанавливается, прежде всего, по их славянским именам, по пометке «русский» Ruthenus или Ruthe, стоявшей против имени, а подчас и по указанию города, из которого прибыл русский торговец. Из Долговой книги явствует, что некоторые русские торговцы владели в Риге недвижимостью - землей, домами, а значит, согласно законам того времени, были рижскими гражданами. К гражданам принадлежали, вероятно, и богатые кредиторы - Степан с сыном Ксенофонтом, Кузьма, а также крупные торговцы, не владевшие недвижимостью - Иван, Иван Рутенус, Василий, товарищ Мануила, Яким-скорняк с зятьями, державшие в своих руках почти всю торговлю воском (15). Помимо торговцев и кредиторов Долговая книга называет также и другую социальную категорию русских людей - ремесленников, но только тех из них, которые занимались торговлей, например, скорняков Якима и Семена, банщика Демьяна (16).
Таким образом, источники свидетельствуют, что в Риге XIII-XIV веков было значительное количество русского населения. Проживало оно компактно, в отдельном квартале Риги, который в средневековых немецких документах назван «Dat Russche dorp, Ruschen dorpe», т. е. русской деревней. Располагалась она в районе нынешних улиц Смилшу, Алдару, Якоба и Трокшню. Здесь находились дома, лавки купцов, церковь Николая Чудотворца, кладбище и больничный приют. Поскольку Рига в XIII-XV веках торговала в основном со Смоленском, Полоцком, Витебском, а также с Новгородом и Псковом, то выходцы из этих городов, видимо, и составили первое русское население Риги. На эти же города, а также на Копорье, Суздаль указывала Долговая книга. Но, как явствует из того же источника, в Риге, помимо купцов, прибывавших из собственно русских городов, торговые дела вели и купцы, приезжавшие из различных местностей самой Латвии. Так, например, купец Фома прибыл в Ригу из Икскюля (Икшкеле), Иван из Режицы (Резекне), Андрей из Кукенойса (Кокнесе) и т. д. Данные указания служат свидетельством того, что эти города, как и некоторые другие, - Даугавпилс, Лудза, Цесис, расположенные на торговых путях по Даугаве и Гауе, были втянуты в торговлю с Ригой и что в этих городах существовали склады товаров и торговые дворы русских купцов (17).
Территориальная близость Восточной Прибалтики к Русскому государству предопределила появление на ее территории в период XIV-XV вв. еще одной группы русских пришельцев - городской бедноты и малоимущих ремесленников. Мы имеем в виду русских беглых людей, вынужденных покидать свою родину и искать убежища в ближнем зарубежье в связи с религиозными преследованиями со стороны официальной церкви и правительства. Это были гонения на так называемых еретиков Пскова и Новгорода, известных в литературе как стригольники и жидовствующие. Выступления тех и других носили резко протестный характер: они отрицали законность и необходимость церковной иерархии, требуя, в частности, замены священников, назначаемых сверху, простыми мирянами; недовольство их вызывали также церковные поборы. Светские и духовные власти предпринимали все для подавления этих выступлений. Известно, что новгородский архиепископ Геннадий в 1491 г. по повелению Ивана III и митрополита Зосимы «одних велел жечи на Духовском поле, иных торговые казни предали, а иных в заточение посла» (18). Сумевшие укрыться от этой расправы вынуждены были бежать. Убежище они находили, как сообщает летопись, «в Литве, а иные в немцы» (19). Вероятнее всего, под немцами летописец разумел сопредельную с Литвой Латвию, находившуюся тогда под властью немцев. Факт проникновения в Прибалтику участников сектантских движений XIV- XV веков в Новгороде и Пскове подтверждает и один из расколоведов XVIII    в. Андрей Иоаннов Журавлев (20).
Но сколь велика в количественном отношении была эта группа русских пришельцев и какова их дальнейшая судьба в Латвии доподлинно неизвестно. Вполне возможно, что некоторые из них, поселившись среди местного населения отдельными небольшими островками, были со временем ассимилированы латышами, более же компактным и многочисленным группам удалось избежать этого, слившись с пришедшей несколько позже массой русских людей. Видимо, такой группе русских пришельцев, которую составляли религиозные сектанты, известный латышский историк М. Скуйениек приписывал основание города Екабпилс (21). Русские сектанты стали селиться в XV веке вокруг корчмы Голмгофского имения (Саласмуйжа) на левом берегу Даугавы. В XVI веке они составили уже целую слободу, а в XVII веке, точнее в 1670 г. в связи с увеличившимся населением эта слобода получила от курляндского герцога Якова права города, права гражданства в котором поначалу получали только русские и поляки.
В связи с распадом Ливонского государства территория Латвии в XVII веке оказалась, как известно, поделенной между Швецией и Польшей. К Польше отошла Латгале. Торговые связи русских городов с Ригой ослабли (через Ригу торговали в основном белорусские и русские города, находившиеся в XVII в. под властью Польши), и, следовательно, купечество русских городов и прежде всего Пскова и Новгорода как источник пополнения русского населения Латвии перестало, видимо, играть прежнюю роль. Но это не означало, что в XVI-XVIII веках прекратилось увеличение численности русских в Латвии за счет притока извне. Источником расширения русского контингента в Латвии в конце XVI - первой половине XVII в. стало русское крестьянство, экономическое положение которого в годы правления Бориса Годунова, самозванцев Лжедмитриев, а также в годы польско-литовской и шведской интервенции заметно ухудшилось и привело к крестьянской войне. Эти события дали толчок массовому миграционному движению крестьян. По этому поводу протоиерей Андрей Иоаннов Журавлев писал, что тогда многие крестьяне «оставя природные свои места, спасалися бегством и скрывалися там и инде где только могли» (22).
К таким же последствиям, но несколькими десятилетиями ранее, привели и действия Ивана Грозного, в частности введенная им опричнина (1565-1572 гг. ), которая сопровождалась массовыми грабежами и насилием над населением. Отражая эти события, А. К. Толстой писал в своем историческом романе «Князь Серебряный»: «Сотни и тысячи русских, потеряв всякое терпение и надежду на лучшие времена, уходили толпами в Литву и Польшу» (23).
Излагая историю обоснования русских пришлых людей в Латвии в ранний период средневековья, мы опирались главным образом на исторические исследования. Начиная же с конца XVI в. мы располагаем по этому вопросу документальными материалами, которые исходили теперь не столько с русской стороны, сколько из различных инстанций Латвии и, в частности, от входившей в состав Польши Латгале. Мы имеем в виду инвентари Люцинского замка, Режицкого староства (24) 1599 г. и Люцинского староства 1646 г. Инвентарь - это хозяйственно-экономическое описание имения, в котором для определения доходности имения перечисляются по фамилиям или именам его подданные. При просмотре инвентарей названных староств обнаруживается, что при перечислении имен и фамилий подданных здесь фигурируют, наряду с белорусскими, и русские имена с пометкой «москаль». Правда, легально проживавших русских на землях староств было еще немного. Больше, видимо, русских беглых обитало в этот период скрытно. Так при объяснении, почему в лесах Режицкого староства уменьшается количество зверей, составители инвентаря указывали, что «ныне из Москвы приходят холопы и селятся по лесам, отчего звери стали редкостью» (25). Составители инвентаря Люцинского староства 1599 г., описывая озера и в частности озеро Пытель на землях Плюсинской мызы (в XIX в.Ляндскоронская волость(26)), говорят, что на озеро часто врывается и заходит Москва (27).
Сведения указанных инвентарей говорят о более значительном по сравнению с предшествующим периодом наплыве русских пришельцев. Но, тем не менее, бегство крестьян из пределов Русского государства конца XVI - первой половины XVII в. еще не достигло того масштаба, которое оно приняло, начиная со второй половины XVII в. и которое продолжалось весь XVIII в. Масштабность этого явления определялась весьма значительными событиями, которые происходили в это время в России.
Во второй половине XVII - начале XVIII в. резко обострились социальные противоречия, вызванные усилением эксплуатации крестьян и их ухудшившимся экономическим положением. Обострение социальных противоречий было неизбежным при начавшемся в это время расширении товарно-денежных отношений, которые способствовали росту производства на рынок в помещичьем хозяйстве и, как следствие этого, усилению эксплуатации крестьян. Именно в этот период Соборным Уложением 1649 г. были закреплены права помещиков на проживавших на их землях крестьян, т. е. юридически оформлено крепостное право. Не случайно в XVII начале XVIII в. выступления крестьян против помещичьего произвола приняли небывало массовый характер. Наряду с активными формами борьбы (убийство помещиков, поджоги имений, открытые выступления) большой размах обрело бегство крестьян.
В условиях острых социальных противоречий развернулось другое полное драматизма событие, известное в России как раскол русской православной церкви, давший новый импульс к бегству крестьян из пределов России. Раскол произошел при патриархе Никоне, который в целях укрепления церковной организации провел реформу, сопровождавшуюся ломкой старых церковных обрядов. Но не все верующие приняли реформу. Сторонники Никона составили православное ядро русской церкви, а отколовшиеся от него - старообрядчество (28). Старообрядцы были ярыми противниками реорганизации церкви, новшеств, которые вводились Никоном в церковную обрядность и культовую практику. Они отказались подчиниться постановлениям церковного собора 1666 г., узаконившего нововведения Никона. Собор отлучил староверов от церкви. Выступив против официальной церкви, староверы выступили тем самым и против царской власти. Поэтому и церковь и государство единодушно признали раскольников злом, подлежащим искоренению.
Преследуемые церковью и властями староверы избрали пассивные формы сопротивления, что являлось следствием их идеологических воззрений. Мир впал в ересь, учили они, в нем действует антихрист, а посему всякий контакт с миром чреват осквернением души и тела верующих. Спасение староверы видели в бегстве от антихриста. Особенно глубоко эта мысль укореняется среди староверов при Петре I, которого они отождествляли с антихристом. Проводимые Петром I преобразования России и войны дорого обошлись народу. Они привели к оскудению и разорению крестьянских хозяйств, сокращению крестьянских пашен, резкому увеличению налогов, рекрутским набором, трудовым мобилизациям на строительные работы. Положение старообрядцев к тому же усугублялось специальными реформами, направленными против них. Все старообрядцы облагались двойным податным окладом, не допускались к общественным должностям, за право носить бороды должны были платить особую подать. Обострение социальных противоречий, резко ухудшившееся положение крестьян и особенно старообрядцев привели в это время к усилению среди них эсхатологического настроения иокончательному формированию мысли о необходимости бегства от антихриста(29). Бегство староверов, а также православных крестьян приняло в это время небывалые дотоле размеры.
Выше говорилось, что церковный собор 1666 г. отлучил приверженцев старой веры, не принявших нововведений Никона, от церкви и предал их проклятию. Вслед за этим началась расправа сначала над вождями раскола и его наиболее ярыми защитниками, а затем и над рядовыми последователями. Жестокой расправе были подвергнуты идеолог раскола протопоп Аввакум, его сподвижник Иван Неронов, боярыня Морозова, ее сестра княгиня Евдокия Урусова и многие другие, которые приняли мученическую смерть за свою веру. Не были пощажены и монахи Соловецкого монастыря, московские стрельцы, также выступившие в защиту старой веры. Гонимые православной церковью и властями, староверы вынуждены были оставлять насиженные места и искать убежища в чужих краях как внутри своего государства, так и вне его. Большая часть староверов бежали за границу - в Австрию, Турцию, Пруссию, Швецию и Польшу. Так на территории Латвии, земли которой в тот период входили частью в состав Речи Посполитой и частью - Швеции, появилась большая масса русских старообрядцев, составивших основное ядро русского населения земли латышей.
Надо сказать, что в этот период и в Латвии сложились как никогда благоприятные условия для приема беглых. Территория Латвии в результате феодальных войн оказалась поделенной между Польшей и Швецией, что привело к упадку ее экономики. Особенно значительные трудности во второй половине XVII - начале ХVIII в. выпали на долю Латгале, которой пришлось разделить стихийные и социальные бедствия Речи Посполитой в качестве ее составной части. Восстание, имевшее место во второй половине ХVII в. в Западной Украине, а также военные действия между Польшей и Россией, Россией и Швецией, три эпидемии чумы (1657, 1661, 1710 гг. ), существенно сократили численность населения и привели к запустению дворов и превращению пашен в пустоши. Средств для восстановления разрушенных фольварков, обеспечения хозяйств рабочей силой у помещиков не было. Выходом из создавшегося положения могло быть, прежде всего, привлечение пришлых крестьян на пустующие земли. Понятно, какое значение в жизни польских помещиков имел приток новых людей извне.
Таким образом, совокупность условий, создавшихся, с одной стороны, внутри Русского государства, с другой - на территории Латвии, обусловила появление здесь селений русских пришельцев и в первую очередь старообрядцев. Староверы в конце XVII - начале XVIII в. селились, как показывают документальные материалы, и в Видземе, в том числе в Риге, и в Курземе, и в Латгале. Сохранилась староверческая летопись, известная как «Дегуцкая хроника», в которой рассказывается об основании старообрядческих общин и моленных на территории Восточной Курземе, в частности в Илукстском уезде в деревне Лигинишки, напротив Даугавпилса в 1660 г., возле местечка Алыкшты (Илуксте) в дер. Балтруках в 1699 г., в деревнях Володино, Войтишки, около местечка Скрудалина и др. Видимо, это были первые пришельцы, которые положили начало самому крупному Илукстскому - поселению староверов в Курземе.
В Латгале основная масса русских крестьян-старообрядцев оседала в близлежащих Русскому государству районах. Шли, прежде всего, в Даугавпилсский, Резекненский и Лудзенский уезды, где и поныне существуют их многочисленные поселения.
Приход староверов в Латгале непосредственно связан с историей зарождения одного из согласий старообрядчества - федосеевского, последователями которого считали себя пришельцы. Федосеевское согласие зародилось в Новгородско-Псковском крае, где оно быстро распространилось среди крестьян и прочего обездоленного люда. Основоположником этого учения был Феодосий Васильев, родом из Крестецкого Яма Новгородской губернии. Вокруг него сплотилась большая группа единомышленников, а Крестецкий Ям стал центром федосеевщины в Новгородском крае. Но по мере разрастания этого учения и вовлечения в него широких масс оставаться Феодосию на родине было небезопасно, и он вынужден был в 1699 г. покинуть родные края и уйти за Польский рубеж. За ним пошли и его последователи, о чем сообщает «Житие Феодосия Васильева», составленное в 1742 г. его сыном Евстратом: «Услышано же бысть в России по странам дивного учителя Феодосия отшествие тамо, множество христиан от градов, весей и сел, любовию распаляемы, потекоша во след его» (30). Подтверждение изложенному находим и в архивных документах Святейшего Синода. Сохранилось дело о крестьянине Иване Парфенове, уроженце Опочецкого уезда Псковской губернии, от 1721 г., который за переход в раскол привлекался к суду Синода. Из показаний Парфенова явствует, что он был приверженцем старой веры, ушел из дома и в 1699 г. в лесу за Старой Руссой примкнул с другими последователями Феодосия к толпе староверов, и вместе с ними в числе более ста человек на 40 подводах перебрался за Польский рубеж (31). Все эти староверы, как видно из дела, были из Новгородской и Псковской губерний. Феодосий со своими последователями обосновался сначала в Польше в Невельском уезде Витебской губернии, где составились две обители, в которых насчитывалось свыше тысячи человек. Но помимо обителей староверы селились и вне их, причем не только на территории Невельского уезда.
Так, вероятно, появились в Латгале первые федосеевцы из Новгородско-Псковского края. В последующем учение Феодосия нашло признание и у части населения других губерний - Петербургской, Тверской, Ярославской, Московской и некоторых других. Можно допустить, что среди пришельцев в Польшу, в том числе Латгале, были уроженцы и этих мест. Переправа людей за Польский рубеж носила до некоторой степени организованный характер. Ею занимались сподвижники Феодосия, остававшиеся на родине. С этой целью по дороге из Новгородско-Псковского края в Польшу в разных ее пунктах были выделены специальные «пристановщики», проводники, а в деревнях - агенты, которые связывали стремившихся покинуть родные края с проводниками (32).
С усилившимся во второй половине XVII в. наплывом беглых в Латгале необходимость в такой организации переправы, видимо, отпала, поскольку дорога из Новгородских пределов в Польшу была, как писал Иустинов, уже проторенной. Материалы о поселении в Латгале во второй половине XVII - начале XVIII в. русских беглых имеются также в источниках местного происхождения, и преж-де всего в инвентарях имений, которые конкретно указывают на места расселения пришлых людей. Из опубликованного в 1943 г. историком Б. Р. Брежго инвентаря Осуньского войтовства 1695 г. видно, что в названных в нем населенных пунктах наряду с латышами и белорусами в то время проживали и лица явно русского происхождения, против имен которых стояла пометка «захожий» или «москаль» (33). Из 19 поселений войтовства русские захожие люди проживали примерно в 13. Б. Брежго подсчитал, что в Осуньском войтовстве почти 90% крестьянских хозяйств принадлежало русским и белорусам, отметив, что осесть здесь они могли лишь после 1599 г., ибо по люстрации этого года русских и белорусских крестьян в войтовстве еще не было (34). По инвентарю Динабургского староства 1737 г. Брежго установил, что на землях староства также имелись пришлые люди - поляки, белорусы и русские, на долю которых приходилось 34% всего населения староства (остальные 66% составляли латыши) (35). Большим, видимо, было количество русских, осевших в Режицком старосте, что видно из инвентаря 1738 г. Здесь русские названы по именам и с пометкой «захожие русачи» или «москали заграничные». «Захожими из Москвы» и «москалями заграничными» называет русских и инвентарь Мариенгаузенского (Вилякского) староства 1738 г. Здесь «москали» проживали в 42 населенных пунктах из 50. Про некоторых из них говорилось, что они поселились в 1737 - начале 1738 г. и потому являются ненадежными, ибо разыскиваются Москвой. К сожалению, более точно определить количество поселившихся на территории названных староств, как и их религиозную принадлежность, не представляется возможным.
Помимо Курземе и Латгале центром притяжения русских в рассматриваемый период становится Рига, несмотря на то, что с 1710г. она была присоединена к России. В Риге пришельцы селились в основном в Московском форштадте и, как показывают данные за более поздний период, это были преимущественно староверы. То, что русские старообрядцы избрали Ригу как одно из мест своего укрытельства, зная, что с 1710 г. Рига уже входила в состав Российского государства, было обусловлено многими причинами. Прежде всего территориальной близостью Риги к районам исхода староверов и в то же время практически недосягаемостью их здесь для царских властей, ибо при любых угрожающих им обстоятельствах они могли укрыться на территории Курземе (присоединенной к России лишь в 1795 г. ) или в Латгале (находившейся до 1772 г. в составе Речи Посполитой).
Учитывалось, видимо, покидавшими отечество староверами и то обстоятельство, что русские в Прибалтийских губерниях до Павла I (1796 - 1801) не несли рекрутской повинности, что для них имело особо важное значение (36).
Официальному переселению русских крестьян в торгово- промыпшенные села и города, в том числе и в Ригу, содействовала политика Петра I в отношении раскола. Принятые им меры хотя и ущемляли гражданские права староверов, фактически не подвергали их преследованию, легализовали их положение, в результате чего староверы могли отныне открыто селиться в городах, а не скрываться в глухих местах, как ранее. Названное общероссийское положение расширялось применительно к Риге постановлением Петра I от 1711    г., разрешавшим русским купцам и ремесленникам свободно селиться в Риге (37).
Но основная причина того, что Рига стала центром притяжения староверов (как и православного русского населения) состояла в том, что после 1710 г. началось быстрое развитие ее экономики и торговли, создававшее спрос на рабочие руки. Усиливали этот спрос и последствия Великого мора 1710-1711 гг., который сократил численность населения города с 10 до 5. тысяч человек. О нарастании притока русских беглых крестьян в Ригу и Видземе говорит тот факт, что правительство вынуждено было учредить Комиссию для их сыска (38). Она действовала в период с 1732 по 1753 гг., разыскивая беглых и водворяя их на прежнее место жительства. Но в 1740 г. Комиссия, как явствует из ее отчета, столкнулась с таким присутствием русских беглецов на мызах Видземе и Эстонии, что не решилась предпринять какие-либо меры для возвращения их прежним владельцам (39).
Во второй половине XVIII в. переселение русских крестьян в Латвию шло по нарастающей. Вторая половина XVIII в., как известно, приходится на годы правления Екатерины II. Потоки крестьян, устремившихся в Латвию, тогда уже не были непосредственно связаны с религиозными преследованиями. Бегство крестьян на этот раз было вызвано в основном социальными причинами. Во второй половине XVIII в. крепостное право в России было доведено до его крайних пределов, - что нашло свое проявление, как писали историки, в узаконении неограниченного произвола помещиков в отношении личности, имущества и труда крепостного. Ухудшившееся положение крестьян вызвало мощную вспышку недовольства крепостных, выражавшегося, как и прежде, в массовых убийствах помещиков, поджогах имений, открытых выступлениях (восстание Пугачева 1773-1775 гг. ). По-прежнему имело место ставшее уже хроническим явлением бегство крестьян. Но в отличие от предшествующих лет во второй половине XVIII в. оно приобрело особенно широкий размах. Как и в более ранние периоды, на этот раз потоки устремились на запад, главным образом в Польшу, в составе которой продолжали еще некоторое время оставаться земли Латгале и Белоруссии. Бежали также в Эстонию, Видземе, а оттуда в Курземе и Литву, где их охотно принимали местные помещики. Благоприятные условия для приема беглых в Латвии в этот период, особенно в конце XVIII в., создавало развитие элементов нового капиталистического способа производства, увеличивавшего спрос на наемную рабочую силу.
От указанного периода сохранилось большое количество архивных документов о задержанных в Латвии беглых крестьянах, что уже само по себе свидетельствует о массовости побегов. Эти документы, содержащие показания беглых, содержат, наряду с биографическими данными, сведения и по истории побега, что определяет их ценность. Чтобы представить конкретную картину побегов, остановимся на одной крайне интересной группе исторических документов, оставленных помещиками, бывшими владельцами беглых крестьян. Это относящиеся к 60-м годам XVIII в. наказы дворян различных губерний России депутатам в Комиссию по составлению нового Уложения 1767 г., которое было задумано Екатериной II. Наказы дворян прежде всего подтверждают, что побеги крестьян из России действительно были массовым явлением и что бежали крестьяне в Польшу (Латгале), Видземе, Курземе и Эстонию. О побегах в эти места как о величайшем зле говорили в своих наказах дворяне Новгородской губернии (ее пятин - Водской, Шелонской, Бежецкой, Деревской, Обонежской), Опочецкого, Псковского, Пусторжевского, Великолукского, Торопецкого и Холмского уездов (составившие позднее Псковскую губернию), а также дворяне ряда уездов Смоленской губернии (40), т. е. люди бежали в Латвию в основном из тех же мест, что и в предшествующие периоды. Побеги крестьян из этих губерний настолько участились, что новгородские, псковские и смоленские дворяне требовали от Екатерины II принять жесткие меры, которые бы пресекли массовый уход их крестьян и содействовали возвращению бежавших прежним владельцам. Помещики требовали усилить охрану границы, сделать вдоль нее внутренние и наружные рвы, а между ними земляной вал, «чтобы с телегами, скотом и прочими тягостями было не пройти».
Из наказов явствует, что переход русскими беглыми границы и проникновение на территорию Польши, т. е. в Латгале, а тем более на территорию вошедших еще в 1721 г. в состав России Лифляндской и Эстляндской губерний, а оттуда в Курземе был делом несложным и занимал всего 1-2 дня. Переход польской границы облегчало то обстоятельство, что имевшиеся вдоль рубежа немногочисленные форпосты были редки и слабы, о чем с упреком в адрес правительства говорилось, например, в наказе пусторжевских дворян. Переход же в Видземе и Эстонию был и того проще, поскольку по тем границам, сообщалось в наказах, ни форпостов, ни застав нет. В силу легкости перехода границы многие крестьяне предварительно уходили за рубеж без семьи, обосновывались там, а затем возвращались за своими семьями, имуществом, скотом и уже тогда навсегда покидали родину. Благодаря близости поселений, откуда бежали русские крестьяне к Польше, Видземе и Эстонии, они хорошо знали, каковы там условия жизни, на что они могут рассчитывать при переселении. Так, в наказе опочецких помещиков по этому поводу говорилось: «Всем живущим в России крестьянам ведомы польские поведения, что всякий их житель по их вольности имеет винную и соляную продажу и что у них набора рекрутского не бывает, равно и сборов для платежа казенных податей не происходит» (41).
Но основным мотивом, побуждавшим крестьян к уходу из родных мест, как и в былые времена, был расчет на льготные условия поселения за границей, вера в возможность избежать на чужбине оков крепостничества, хотя в Прибалтике, и особенно в Латгале, крепостничество было не менее тяжким, чем в России, и это русские крестьяне знали. Но им было известно и то, что в целях привлечения и удержания рабочей силы помещики охотно принимали в свои имения беглых, предоставляли им некоторые льготы, а нередко и организовывали побеги, для чего засылали из Польши так называемых «подговорщиков», которые не только склоняли крестьян к уходу из России, но и сопровождали их до Польши. Немаловажное значение в принятии русским крестьянином решения о побеге имела уверенность его в том, что польские и немецкие помещики не выдадут его русским властям. Псковские дворяне в своем наказе сообщали по этому поводу: «Принуждения к выдаче беглых наших почти оттуда (из Лифляндской и Эстляндской губерний) никогда не бывает, а самим сыскивать и ловить вовсе невозможно» (42). Это относилось и к Курземе. Посланный туда для отыскания беглых крестьян полковник Ф. Воейков доносил в феврале 1745 г.: «Курляндцы в отдаче как российских, так и лифляндских укрывающихся тамо беглых поступают весьма неохотно и делают многие затруднения и интриги к продолжению времени» (43). Сделанное же в 1765 г. русским правительством Курляндскому герцогству представление с требованием выдачи беглых было вообще оставлено без внимания; в этом вопросе правительство герцога не оказывало никакого давления на помещиков (44).
Расчет на льготные условия поселения за границей, надежное укрытие, веротерпимость, наконец, организация побегов со стороны польских помещиков были теми факторами, которые способствовали бегству крестьян с родных насиженных мест. Выталкивало же крестьян из пределов своего государства стремление избавиться от непомерной помещичьей кабалы, рекрутчины, государственных податей и приобрести свободу вероисповедания и возможность вступления в брак по своему усмотрению. Совокупность перечисленных выше обстоятельств привела во второй половине XVIII в. к тому, что побеги приняли действительно массовый характер. О размахе этого движения дают представление, прежде всего, сами наказы, даже их тон. Помещики плачутся, говоря о побегах как о величайшем зле, которое разоряет их. Деревни пустели, все государственные подати и повинности беглых перекладывались на плечи оставшихся. Не будучи в состоянии исправно выплачивать их, последние также склонялись к мысли бежать и при благоприятных условиях незамедлительно приводили в исполнение свое решение. Из наказов видно, что крестьяне бежали не только в одиночку, но и целыми деревнями.
О масштабах бегства крестьян из России во второй половине
XVIII    в. можно судить и по высказываниям отдельных официальных и неофициальных лиц. Так, видный военный и государственный деятель России XVIII в. граф П. И. Панин указывал, что число беглых крестьян в Польшу доходило до 300 тысяч (45). Эти данные относятся к периоду до 1772 г., т. е. до Первого раздела Польши. И. Омульский, управляющий имениями польского магната И. Хрептовича, характеризуя размах побегов после присоединения Латгале к России, сообщал, что в России со времени устройства новой пограничной линии насчитывается уже около 30 тысяч беглых душ (46).
Более конкретные статистические данные о количестве русских, осевших в этот период в Латгале, дает Поголовная перепись населения 1772 г., проведенная сразу же по присоединении Латгале после Первого раздела Речи Посполитой. И хотя перепись проводилась не ради получения данных об этническом составе населения, а в чисто фискальных целях, источник этот трудно переоценить. К сожалению, его сведения исчерпываются только Режицкой и Люцинской парафиями (приходами) (47). Ценность переписи заключается в том, что она перечисляла не подряд все податное население по парафиям, имениям, деревням, а подразделяла его на три группы: 1) «тутейших», уроженцев польских, т. е. местное население; 2) евреев; 3) беглых, поселившихся после 1761 г. При этом в отношении последних предписывалось давать сведения о месте и времени их прихода в Латгале и подробно о месте их прежнего проживания, т. е. о губернии, уезде, деревне и даже фамилии помещиков, от которых они бежали. К сожалению, для выделения русских, поселившихся в более ранний период, критерием узнавания являются только их фамилии.
Данные переписи позволяют, прежде всего, выразить в цифрах приток русского населения в Латгале, происходивший в 1761-1772 гг. По официальным подсчетам того времени, во всех трех парафиях (Двинской, Режицкой и Люцинской) всех пришлых насчитывалось примерно 8 тыс. человек (48), что составляло примерно 5% населения Латгале, числившегося в графе «тутейшие» (без евреев). Необходимо отметить, что в число 8 тыс. вошли не только русские, но и белорусы, и частично лица другой этнической принадлежности. Но, даже если бы эта цифра относилась только к русским, она все равно не отражала бы действительную численность русского населения, ибо часть из него (и довольно большая) была отнесена к «тутейшему», местному населению Латгале. По нашим приблизительным подсчетам (согласно фамилиям поголовных списков) всех русских, числившихся в разряде местных и пришлых (правда, с белорусами) насчитывалось около 10 тыс. человек только в двух парафиях.
Сохранившаяся Ведомость о числе жителей Полоцкого наместничества (куда входили латгальские уезды) за 1780 г. позволяет определить отдельно количество русских староверов, проживавших в трех уездах Латгале. Согласно указанным данным (далеко не исчерпывающим), там насчитывалось 3982 старовера. Из них в Динабургском уезде проживало 2864 человека, в Режицком - 778 и в Люцинском - 340 (49). Примечательно, что латгальские составляли 56% староверов всего Полоцкого наместничества, включавшего в себя помимо латгальских уездов еще восемь. Интерес представляют также данные Переписи о территориальных источниках пополнения контингента русского населения Латгале (т. е. откуда, из каких местностей России приходили русские в XVIII в. ). География мест исхода поражает. Основным регионом, поставлявшим более всего русских беглых крестьян в Латгале, был северо-западный, в который мы включили Псковскую, Новгородскую, Петербургскую, Смоленскую губернии России и Витебскую Белоруссии. Перепись показывает, что в Латгале шли крестьяне и из таких губерний, как Московская, Тульская, Нижегородская, Владимирская, Воронежская, Вологодская и многих других. Пополняли контингент русских и выходцы из некоторых других (кроме Витебской) губерний Белоруссии и даже Украины. Но число пришельцев из всех этих районов было незначительным по сравнению с северо-западным, близлежащим к Латгале, регионом. Обращает на себя внимание и то огромное количество помещиков России, от которых уходили крестьяне. Среди них немало именитой знати: Аничков, Апраксин, Бибиков, Валуев, Елагин, Разумовский, Якушкин, Ягужинский, Скобельцин, Голенищев- Кутузов (отец русского полководца М. И. Кутузова), Ганнибал - прадед А. С. Пушкина, князь Трубецкой и многие другие.
Пришлое население в Латгале, по данным переписи 1772 г., рассредоточивалось по многим имениям: в Режицком уезде это Рыбинишки помещика Вейссенгофа, в котором из 1845 крестьян 1433 были пришлые (свыше 78% всего населения имения); Тискады
Соколовского (пришлые составляли здесь 52%); Гориколно, Замостье, Велионы, Малта (в первых двух имениях русские пришлые составляли соответственно 52% и 68%) и др. В Люцинском уезде большой наплыв русского и белорусского крестьянства наблюдался в деревни имений Яноволь Люцинского староства, Сприкутово и Ушкачева помещика Рыка, Виткоповщизна Корневых, Бродайжи Вейссенгофа, Ляндскорона Борха, Рунданы Иодковых и др. Это были относительно крупные имения, которые в условиях развивавшихся в недрах феодализма элементов товарно-денежных отношений остро нуждались в притоке рабочей силы извне.
По-прежнему во второй половине XVIII в. притягивала к себе русских и Рига. И приток сюда не только продолжался, но и происходил более интенсивными темпами, поскольку развивавшиеся производство и торговля создавали непрекращающийся спрос на наемных рабочих. Этому способствовали и указы Екатерины И, уравнивавшие в правах всех русских торговцев и ремесленников с немецкими и дозволявшие им на равных с немцами заниматься торговлей и ремеслом. Рост численности русского населения в Риге происходил как за счет православных, так и староверов. В 1767 г. всех русских насчитывалось 2963 человека (50), а в 1797 г. - 3460 человек (51). Сохранившиеся за указанный период материалы позволяют отразить численный состав русского населения по районам их проживания в Риге. По административному делению 1785 г. Рига была разделена на 5 частей, две из которых приходились на Старый город. Каждая из частей состояла из двух кварталов. Три части приходились на форштадт, или предместье. За последними тремя частями укрепилось также название форштадтов: Петербургский, Задвинский и Московский.
Из таблицы 1 видно, что основная масса русских была сосредоточена во 2-й (Московской) части предместья; некоторое количество их проживало в Петербургской части. Совсем ничтожное число русских приходилось на Старый город в пределах валов, воздвигнутых в XVII веке. Это объясняется тем, что русским купцам, даже преуспевающим, разрешалось жить лишь за пределами городских укреплений. Выделить из общего количества русского населения старообрядцев не представляется возможным. Первые данные о них в Риге появляются лишь с 1817 г. До той поры магистрат Риги принимал староверов «без удовлетворительных документов, и на них не было обращаемо внимания как на людей, долженствующих подпасть ближайшему наблюдению местных властей» (52).

К концу XVIII в. разрослись старообрядческие поселения в Илукстском уезде Курземе. Первая попытка установить хотя бы приблизительно количество русских беглых в Курляндском герцогстве принадлежит Рижскому генерал-губернатору графу Броуну, стараниями которого в конце 1782 г. туда была направлена воинская команда майора Тарбеева для поимки российских беглых и беспаспортных людей. На основании его рапортов граф Броун доносил Сенату, что в Илукстском уезде Тарбеевым «найдено разного рода России принадлежащих беглых людей, жительствующих своими домами, 4514 душ» (54).
Социальное лицо русских пришельцев в Латвии во второй половине XVIII в. определяли главным образом крепостные крестьяне и дворовые люди, а также бежавшие рекруты, рядовые солдаты и прочие военные дезертиры. В связи с развитием товарно- денежных отношений в составе беглых в этот период появились и новые социальные категории - откупившиеся на волю крестьяне, которые в условиях Латвии находили для себя соответствующее поле деятельности, приписываясь в мещанский и купеческий оклады различных городов.
Численный рост русского населения Латвии продолжался и в первой половине XIX в. Прежде всего, как и в конце XVIII в., в состав трех историко-этнографических областей Латвии влилась определенная часть пришельцев, возвратившихся из-за границы в Россию по «всемилостивейшим» манифестам 1801, 1814, 1826 гг. Среди возвратившихся лиц были в основном так называемые прусские выходцы, точнее, выходцы из районов Сувалкии и Августовщины, находившихся с 1795 по 1807 год в составе Пруссии. Прусские выходцы по своему происхождению являлись беглыми крепостными крестьянами, рекрутами из различных районов России, а также из Латгале, Литвы и Курземе. Названные манифесты предоставляли прусским выходцам право приписываться к различным окладам избираемых ими для жительства городов. Многочисленные дела Курляндского губернского правления о прусских выходцах свидетельствуют о том, что часть из них оседала в Латвии. Как выходцы из-за границы они становились свободными и приписывались в мещанский или рабочий оклады различных городов (55). Но избираемые для приписки города Латвии не всегда были местами их действительного проживания. Став мещанами или рабочими, возвратившиеся из-за границы лица чаще всего устраивались на жительство в качестве свободных земледельцев в Илукстском уезде или Латгале.

В первой половине XIX в. продолжался также приток русского населения в Латвию непосредственно из внутренних губерний России. Формы такого проникновения были различными: часть крестьян переселялась официально помещиками, часть более состоятельных - путем добровольной приписки к различным окладам городов Латвии. Третью, наиболее многочисленную группу пришельцев составляли по-прежнему беглые крестьяне. Притоку пришельцев способствовали отмена крепостного права в Латвии и вновь усилившиеся в то время в России притеснения старообрядцев. Наибольшую интенсивность этот процесс приобретает в 20 - 30-е и отчасти 40-е годы XIX в. Отстаивая свои интересы, староверы уходят в западные губернии, где они, по их мнению, были менее досягаемы для царских властей. Обосноваться в новых краях, перейти на легальное положение беглецам помогали уже освоившиеся в Латвии старообрядцы. Они охотно принимали и скрывали у себя беглых, снабжая их подложными документами, что неоднократно отмечалось властями. Это было характерно для всех староверов, независимо от места проживания. «Беглых скрывают и давать им пристанище почитают не за грех, но за благодеяние», - говорилось в одном из документов 1826 г. (56). Из некоторых архивных документов видно, что письменные виды, или паспорта, беглые приобретали за деньги у разных лиц в корчмах и на базарах, используя также документы умерших родственников. С приобретенными таким образом бумагами беглые крестьяне, солдаты и прочие лица получали возможность после нескольких лет скитаний перейти на легальное положение.
В чем же кроется причина столь доброжелательного отношения старообрядцев к беглым? Это несомненно связано с давней традицией помощи единоверцам в условиях тех гонений, которым подвергались старообрядцы со стороны официальных властей и церкви. Однако со второй половины XVIII в. укрывательство беглых, особенно в городах, приобретает и иные, экономические мотивы, что справедливо было отмечено исследователями П. Г. Рындзюнским и А. А. Подмазовым (57). Развитие капиталистических отношений способствовало тому, что отдельные старообрядческие общины превращались в своеобразные центры первоначального накопления капитала и активно включались в экономическую деятельность. Обладая значительным капиталом и будучи заинтересованными в притоке наемной рабочей силы, общины охотно оказывали поддержку беглым. Эти тенденции проявлялись, разумеется, не только в городской старообрядческой общине, но и в сельской, экономический вес которой возрастал по мере увеличения ее численности.
В первой четверти XIX в. важную роль играла Рижская федосеевская община. Активно включившись в экономическую деятельность, она обладала известным капиталом, имела свою Гребенщиковскую моленную, больницу, богадельню, школу, имение Гризенберг. Богатые старообрядцы - Хлебников, Пименов, Грязное, Дьяконов, Шелухин и другие уже в конце XVIII в. открывают промышленные предприятия и поддерживают общину денежными средствами. Заинтересованная в увеличении числа верующих Рижская Гребенщиковская община содействует притоку русских старообрядцев. Достаточно отметить, что число староверов в Риге с 1817 г. по 1848 г. возросло с 2112 до 9 тыс. человек. Динамику роста численности Рижских староверов по годам за первую половину XIX в. отражают следующие данные:

Обосновавшиеся в Риге русские выходцы из крестьян пополняли ряды рабочих. Известно, что основные рабочие кадры возникавшей капиталистической мануфактуры Риги вплоть до 60-х годов XIX в. составляли русские крепостные из различных губерний России (Витебской, Смоленской, Могилевской, Псковской, Рязанской, Ярославской, Олонецкой), отпущенные с согласия своих обществ на заработки (59). Бывали случаи, когда владельцы мануфактур, как например Пихлаут - владелец Страздмуйжской хлопчатобумажной мануфактуры, принимал на работу целые группы русских крестьян, заключая договоры с владельцами имений (60). Территориальные источники пополнения русского населения в первой половине XIX в. были теми же, что и в предшествующие периоды. Это Псковская, Новгородская, Петербургская, Московская, Тверская и некоторые другие губернии. Большое количество беглых давала, видимо, Псковская губерния. В этот период многие имения псковских помещиков, втянутые в товарно-денежные отношения, имели тесные связи с Ригой. Островские, опочецкие крестьяне постоянно поставляли в Ригу лен на продажу, поэтому часто бывали в ней, устанавливали контакты с проживающими в Риге соотечественниками, которые склоняли их обосноваться в Латвии, Риге. Псковская помещица Черкесова в 1846 г. жаловалась Прибалтийскому генерал-губернатору A. A. Суворову, что из-за массовых побегов ее крестьян в Ригу она боится быть разоренной, ибо бежавшие могут переманить половину ее крепостных. Помещица Черкесова была хорошо осведомлена, что беглые русские, в том числе и ее крепостные, проживали возле Риги, на Двине, на Заячьем острове и занимались пилкою дров, а некоторые работали на ткацкой фабрике (61).
В первой половине XIX в. возросла численность населения Курземе. К 1850 г. одних староверов насчитывалось здесь около 5 тыс. человек (62). Правда, к 1852 г. их количество сократилось до 3036, т. к. многие, по утверждению курляндского губернатора, переселились в южные губернии, а часть примкнула к единоверию (63). Основные места проживания староверов Курземе - Илукстский уезд, Якобштадт (Екабпилс), Митава (Елгава). Значительнее (по сравнению с Курземе) возросло в тот же период количество русских в Латгале. Одни только старообрядцы в 1826 г. составили 26 966 человек. По численности проживавшего здесь старообрядческого населения на первом месте отныне стоял уже не Динабургский, а Режицкий уезд, где проживало 17 390 староверов, тогда как в Динабургском - 7948, в Люцинском 1628 человек (64).
На численность русского старообрадческого населения в первой половине XIX в. наряду с миграционным движением оказывали влияние факторы и другого характера. Так, в этот период на статистических данных отразилось переселение староверов в 40-х годах в Пруссию, в Мазурский край (ныне Сувалкское воеводство Польши), насильственное обращение староверов (свыше 4 тыс. человек) военного поселения в Малиновской волости Динабургского уезда в православие, а также переход их в единоверие. Единоверческая церковь, созданная по инициативе православной церкви и государственной власти, занимала промежуточное положение между православием и старообрядчеством. Богослужения в единоверческих церквах проводились по старым книгам и старому обряду, но организационно они были подчинены православию (65). Толчком к переходу в единоверие послужили начавшиеся в период царствования Николая I репрессии против старообрядцев. Однако этот переход не стал массовым, имея подчас формальный характер. К единоверию присоединялись в основном имущие слои старообрядчества, поскольку постановления 40-х годов XIX в. ущемляли, прежде всего, их интересы (запрет допускать беспоповцев в местное городское гражданство, в купеческие гильдии и др. ).
Вторая половина XIX в. в истории формирования контингента русского населения характеризуется рядом новых моментов. По сравнению с предшествующими периодами в эти годы существенно изменились пути и формы притока русских, что можно объяснить отменой крепостного права в России и некоторым ослаблением преследований за отступление от официальной веры.
Если во все предшествующие периоды увеличение численности русского населения Прибалтики было связано с развитием крепостничества и усилением крепостнической эксплуатации, а также с религиозными преследованиями, то во второй половине XIX    в. приток русских крестьян был обусловлен преднамеренной политикой правящих кругов. Это нашло свое отражение и в изменении форм проникновения русского населения в Латвию: прежде это происходило в основном путем тайного бегства за пределы Русского государства, во второй половине XIX в. — преимущественно путем официального переселения.
События 1831 и 1863 гг. (два польских восстания) заставили царское правительство задуматься над вопросом упрочения своих позиций в Северо-Западном крае. Уже в 30 - 40-е годы XIX в. здесь проводится ряд мероприятий по укреплению православия и русского элемента, из которых наиболее важным с точки зрения раскрытия интересующей нас темы было водворение русских крестьян на свободные казенные земли. Но желаемых результатов в этот период оно не дало. Большего в своей политике русификации края царское правительство достигло, видимо, в 60-е годы XIX начале XX века. После подавления польского восстания 186З г. правительство на землях, оставшихся после выдворения из имений польских помещиков - участников восстания, селит старообрядцев, которые своим выступлением в 186З г. против помещиков в общем содействовали подавлению восстания. Водворенным с 1 января 1863 г.    на казенных землях (образованных из запасных и свободных земель, особенно расположенных на границе с Царством Польским и в лесах) староверам предоставлялись различные льготы: освобождение на три года от оброка за землю и от всех прочих денежных и натуральных повинностей, в том числе и от рекрутской (66). В целях укрепления русского крупного землевладения правительство продает крупными участками казенные земли лицам русского происхождения, служившим в Западном крае, а через Крестьянский поземельный банк участки скупленных им имений крестьянам из Псковской губернии. Последняя акция привела к тому, что в начале XX в. на территории Латгале поселилось довольно много псковских крестьян, купивших земельные участки имений Шкильбаны (Бальтиновская волость), Александрополь, Боловск (Боловская волость) и другие Люцинского уезда. В одном только Боловском православном приходе число прихожан за период с 1904 по 1913 год за счет русских из Псковской губернии, приобретших земельные участки, увеличилось с 1553 до 3582 человек (67).
В меньших масштабах эта практика имела место в Курляндской губернии, где из состава земель казенных имений губернии к 1913г. земельные участки приобрели 194 человека, из них 75 латышей и 119 русских. Среди русских были как местные, так и переселенцы из Псковской, Виленской и Каунасской губерний (68). Судить о степени действенности каждого из перечисленных начинаний царского правительства в целях усиления позиций русского населения в Северо-Западном крае затруднительно. Можно лишь отметить, что численность русских на территории Латвии за вторую половину XIX    в. значительно возросла. Но этот рост, разумеется, нельзя полностью отнести на счет русификаторской политики царизма. Во второй половине XIX в. гораздо существеннее на миграционные процессы населения оказывали независимо от воли и желания правительства социально-экономические факторы: неравномерность развития капиталистической промышленности в различных регионах, порайонная специализация сельского хозяйства, развитие транспорта и т. д. Рост численности русского городского населения Латвии во второй половине XIX в., особенно после отмены крепостного права, происходил в основном за счет лиц наемного труда. Среди них рабочие, чиновники, военные, духовенство, домашняя прислуга, учителя, все вместе составившие основную часть православного населения Латвии. Людей этой категории привлекали прежде всего Рига и Лиепая как крупные промышленные города и крупные торговые порты. Много русских, а также белорусов появилось в Даугавпилсе, который с 60-х годов сделался узловым пунктом железных дорог (здесь перекрещивались дороги Рига-Орел и Петербург-Варшава). То же наблюдалось и в Резекне, через который проходили железнодорожные линии, соединявшие Ригу и Москву, Петербург и Варшаву.
Неотъемлемой составной частью многонационального рабочего класса, как сказано выше, были русские в Риге. Известно, что здесь на бумаготкацкой фабрике И. Хпебникова работало 180 ткачей- русских, выходцев из Смоленской и Рязанской губерний; 85 русских ткачей было занято на хлопкоткацкой фабрике Бека; 160 русских работниц - на табачной фабрике Ковского и Кухчинского; большое число русских рабочих, выходцев из Московской, Владимирской и других губерний, а также старообрядцев Латвии трудилось на керамическом заводе Кузнецова (69). То же наблюдалось на фабриках Пименова, Грязного (70) (владельцы последних трех предприятий сами были старообрядцами).
Проведение реформ, освободивших крестьян от крепостной зависимости и предоставивших всем слоям населения России право свободно перемещаться по всей стране, содействовало приросту русского населения в городах и сельской местности Латвии за счет лиц (преимущественно крестьян нечерноземных губерний), занимавшихся отхожими промыслами. Среди них - кирпичники из Витебской и Ковенской губерний, рыболовы из Тверской и Новгородской губерний, коновалы из Петербургской, офени из Пскова, кожевенники, овчинники и огородники из Калужской губернии (71), многие из которых, вероятно, навсегда остались в Латвии.
Рост численности русского населения Латвии во второй половине XIX в. можно проследить и по данным о староверах. В Риге их количество к началу XX в. возросло почти в два раза. В 1850 г. староверов насчитывалось 8174 человека, в 1913 г. - 15 500 человек. Но удельный вес русского населения в общем составе жителей Риги падал, поскольку более быстро возрастало количество других этнических групп и прежде всего латышей. В Латгале количество староверов с 25 659 человек в 1854 г. увеличилось к 1890 г. в два с лишним раза и составило примерно 66 тыс. человек.
Менее всего прирост русского старообрядческого населения (по имеющимся весьма противоречивым данным) наблюдался в Курземе. Здесь число староверов с 4973 человек в 1850 г. возросло до 5786 в 1865 г. и составило 5, 2% от общего количества населения. Приведенные выше данные имеют разное происхождение, взяты из разных источников и относятся к разным временным отрезкам. Степень их достоверности и точности относительна. Наиболее достоверным статистическим источником, отражающим количественное состояние населения страны на конец ХIХв., являются материалы Первой всеобщей переписи населения России за 1897 г. Однако следует иметь в виду, что национальная принадлежность людей в ней определялась по языку. Между тем не все, кто называл своим родным языком русский, в действительности являлись по национальности русскими. Из составленных при официальной обработке переписи таблиц мы воспользовались теми, в которых учет населения производился по двум признакам - родному языку и религиозной принадлежности, что давало большую гарантию достоверности статистических данных.
Кроме того, следует пояснить, что в переписи в графу «русские» были включены отдельно великорусы, белорусы и малорусы (украинцы). При составлении таблицы о численности русского населения Латвии автор пользовался данными графы «великорусы»: в таблице они показаны под названием «русские». И еще одно добавление. По Лифляндской губернии нами приводятся данные лишь латышских уездов. Эстонские уезды исключены (см. табл. 2).
Из таблицы 2 видно, что сформировавшаяся к концу XIX в. русская этническая группа включала в себя 154 56З чел., что составляло 8% всего населения Латвии. Из общей численности русских горожане превалировали над сельчанами и в абсолютных цифрах и в процентном соотношении. Городских жителей русской национальности в Латвии проживало 83 051 чел., или 15% всего городского населения Латвии, в сельской местности - 71 512, или 5, 1%.
По вероисповеданию русское население распределялось следующим образом: православные и единоверцы составляли 79 928 чел., или 51, 7% всех русских, староверы соответственно - 65 521 чел., или 42, 3% всех русских. На долю русских остальных вероисповеданий приходилось лишь 6%.
Из таблицы также явствует, что православные и единоверцы проживали в городах Латвии, а староверы преимущественно в сельской местности, что связано с различием причин и времени их переселения в Латвию.
Наибольшее количество русских за долгую историю их переселения в Латвию осело в пограничном с Русским государством районе Латвии - Латгале (77 967 чел. ). В ней самым «русским» оказался Режицкий уезд (30 178 чел. ). Следует, однако, отметить, что в отношении староверов Латгале перепись 1897 г. представила несколько заниженные данные. По результатам переписи здесь насчитывалось всего 46 974 старовера, в то время как по данным губернаторских отчетов их к началу 90-х годов было свыше 67 тыс. (72). Охватившее в конце века латгальское крестьянство переселенческое движение повлиять столь существенно на численность староверов, думается, не могло. Обращение к первичным формулярам переписи дало объяснение разночтению. Из просмотренных нами формуляров переписи ряда волостей Режицкого и Люцинского уездов видно, что лица, проводившие перепись, по неизвестным причинам отнесли большую часть староверов к белорусам, поселения которых там имелись. Это обстоятельство и сократило действительную численность русского старообрядческого населения (73). Нами установлено, что в названных уездах число староверов, представленных в переписи белорусами, составляло примерно 13 068 человек (без городских).
В Режицком уезде русское население было сконцентрировано, главным образом, в Тискадской, Солуионской, Розенмуйжской, Сакстыгальской, Узульмуйжской, Голянской, Макашанской, Андреп- ненской, Ковнатской, Розентовской волостях. Основной центр сосредоточения русского населения в Двинском уезде составляли Малиновская, Капинская, Ужвалдская, Прейльская, Вышковская, Дагденская и Варковская волости. Из перечисленных волостей этого уезда по количеству русских особенно выделялась Малиновская волость. В Люцинском уезде русских проживало менее всего чуть более 9 тыс. человек (вместе с городскими), причем здесь православные и единоверцы численно превосходили староверов, как и в Двинском уезде. Но в Двинском уезде большое число православных составляли горожане (14 722 чел. ), а в Люцинском уездные (6786 чел. ). По количеству русских в Люцинском уезде выделялись Михаловская, Рунданская, Звирздинская, Нерзенская, Корсовская волости. В остальных волостях Латгале русских было мало или не было вовсе.
По вероисповеданию русское население Латгале распределялось неравномерно. Более всего староверов проживало в Режицком уезде (28 652 чел., с горожанами); менее всего - в Люцинском уезде (1674 чел. с горожанами), в Двинском уезде - 16 648 чел. (с горожанами). Православных и единоверцев в Режицком уезде насчитывалось чуть более 3 тыс. человек.
Второе место после Латгале по количеству русского населения принадлежало Рижскому уезду, в первую очередь Риге, в которой в то время насчитывалось 44 452 русских всех исповеданий. Из них большую часть (31 270 чел. ) составляли православные и единоверцы; 9567 человек приходилось на староверов, остальные 3615 человек были представителями других конфессий (католики, лютеране, иудеи и др. ). Помимо Риги большое количество русских православных и единоверцев, по данным переписи, проживало в Рижском уезде (1726 чел. ) и в городе Валка (1125 чел. ). На долю староверов во всех уездах и городах, кроме Риги и Рижского уезда, приходилось от 3 до 53 человек.
Значительно меньше русских и в абсолютных числах, и по доле в общем количестве населения, как видно из таблицы, насчитывалось в Курляндской губернии. Здесь в сельской местности (без городов) первое место по количеству русских жителей занимал Илукстский уезд, где русских всех исповеданий насчитывалось 9390 человек. Среди них 2209 человек составляли русские православные и единоверцы, 6196 человек - староверы и 985 - люди других исповеданий. В остальных уездах Курляндской губернии количество русского населения было сравнительно невелико.
В городах, согласно переписи 1897 г., русские проживали в основном в Либаве (Лиепая) - 7276 человек, Митаве (Елгава) - 3984 человека и Якобштадте (Екабпилс) - 1198 человек. Принадлежали они здесь преимущественно к православию и единоверию. Староверов в названных городах проживало всего 1340 человек.
Таблицы свидетельствуют также, что доля русскоязычного населения Латвии была более высокой в городах, чем в сельской местности, что говорит о том, что формирование русского населения было обусловлено не политическими причинами, а новыми тенденциями экономического развития: ростом потребности в лицах наемного труда.
Такова наша концепция истории формирования контингента русского населения Латвии в период до начала XX века.
_____________________________________________________________

Примечания
1.     Этим рубежом ограничиваются хронологические рамки статьи.
2.     Полное собрание законов Российской империи (далее - ПСЗРИ). Собр. 1, T. XV, №11007, 11456; T. XVI, №11618, 11720, 11815; т. XX, №14870, 1787; T. XXVI, №19786; т. ХХXII, №25677; собр. 2, т. 1, №540.
3.     Лилеев М. И. Из истории раскола в Стародубье и на Ветке. - Киев, 1897- С. 149, 294, 309; Волков В. Сведения о начале, распространении и разделении раскола и о расколе в Витебской губернии, - Витебск, 1866. - С. 49; Бантыш- Каменский Н. Н. Обзор внешних сношений России. - Ч. З. - М., 1897 - С. 46; ЛГИА, ф. 1, оп. 6, д. 2806.
4.     Мугуревич Э. С. Восточная Латвия и соседние земли в Х-ХШ вв. - Рига, 1965. - С. 81, 89; Казакова Н., Шаскольский И. Русь и Прибалтика (IX-XVII вв. ). -Л., 1945. - С. 5.
5.     Генрих Латвийский. Хроника Ливонии, - М., Л., 1938. - С. 114.
6.     Там же. - С. 152.
7.     Цит. по: Mugurēvičs Е. Kāda bija senā Jersikas valsts. Kultūras fonda 10. avīze. - 1991. g., jūlijs - 8. 1pp.
8.     Там же.
9.     Latvijas PSR vēsture (No vissenākajiem laikiem līdz mūsu dienam). - l. sej. - R., 1986. - 34. 1pp.
10.     Семенова М. Ф. Из топонимики Латгале /Учен, записки ЛГУ. - Т. Х1. - Рига, 1956. - С. 233.
11.  Там же. - С. 222.
12. Кейслер фон Фр. Окончание первоначального русского владычества в Прибалтийском крае в XIII столетии. - СПб., 1900. - С. 107.
13- Бережков М. Н. О торговле русских с Ригою в XIII-XIV вв. (Журнал министерства народного просвещения). - М., 1877. - С. 350; Семенова М. Ф. Из истории языковых взаимоотношений в городе Риге (Контакты латышского языка). - Рига, 1977. - С. 197; Муравская Е. И. Торговля Риги с Полоцком, Витебском и Смоленском в XIII-XV вв. Автореф. дисс. на соиск. учен, степен. канд. ист. наук. - Рига, 1962, - С. 17.
14.     Caune A. Pati Rīga ūdenī. - R., 1992, 92., 93. lpp,
15.     Бережков М. Н. Указ. соч. - С. 353.
16.     Hildebrand H. Das Rigasche Schuldbuch (1286-1352). - St. Petersburg, 1872. - S. 10, 14, 501, 1007, 1016, 1261, 1324, 1340, 1511.
17.     Еньш А. Г. Московское торговое подворье в Риге /Родная старина. - №11, 12. Рига, 1932. - С. 21; Поммер A. A. Русские в Латвии. XIII-XIX вв. /Русские в Латвии /Сборник Дня русской культуры/. - Рига, 1933- - С. 16.
18.     Новгородская вторая летопись. - Полн. собр. русских летописей. - Т. З. СПб., 1841, - С. 143, 144.
19- Там же, - С. 144.
20.     Журавлев А. И. Полное историческое известие о древних стригольниках и новых раскольниках, так называемых старообрядцах, о их учении, делах и разногласиях, - Ч. 1. - СПб., 1855. - С. 23. (1-ое изд. в 1794 г. ).
21.     Skujenieks М. Latvieši svešumā un citas tautas Latvijā. - R., 1930. - 40. 1pp. Имеются и другие версии относительно происхождения поселившихся в Голмсгофском имении.
22.     Журавлев А. И. Указ. соч. - С. 51.
23.     Толстой А. К. Собр. соч. в 4-х томах, - Т. 2. -М., 1969. - С. 483.
24.     Староство - коронное владение, которое польские короли жаловали своим приближенным.
25.     Довгялло Д. И. Историко-юридические материалы, извлеченные из актовых книг губерний Витебской и Могилевской. Вып. 27. Витебск, 1898. - С. 144.
26.     Здесь и далее названия волостей и уездов даются по административно- территориальному делению начала XX в. в транскрипции того времени на русском языке.
27.     Jakubowski J., Kordzikowski J. Polska XVI wieku. - T. XIII. Inflanty. Cz. l. Warszawa, 1915. - C. l-6.
28.     Официальная церковь и власти до 1905 г. называли старообрядцев, или староверов, только раскольниками / Законодательные акты переходного времени 1904-1906 гг. - СПб., 1906. - С. 42.
29- Подмазов А. Старообрядчество в Балтийском регионе. Первое столетие истории / Reli? ija. V?sture. Dz? ve. - R., 1993 - 159-lpp.
30.     Житие Феодосия Васильева, основателя феодосиевского согласия,
написанное его сыном Евстратом в 7250 г. / Чтения в императорском обществе истории и древностей российских при Московском университете. - Кн. 2, отд. У, - М., 1869. - С. 78.
31.     Центральный Государственный исторический архив Российской Федерации (далее - ЦГИА РФ), ф. 72б, д. 38б. Описание документов и дел, хранящихся в архиве Св. Синода. - Т. 1. - С. 434-438.
32.     Иустинов П. Д. К истории федосеевского толка / Богословский вестник. - 1910, сентябрь, - С. 140.
33- Brežgo В. Latgolas inventāri un generalmēreišonas zem'u aproksti. 1695
-    1784. - Daugavpils, 1943. - 5. -8. 1pp.
34.     Брежго Б. Р. Очерки по истории крестьянских движений в Латгалии, - Рига, 1956. - С. 11.
35.     Brežgo В. Daugavpils nüvods (starostwo). Sējējs. - 2. sēj. - Rēzekne, 1948, - 40. 1pp.
36.     Пшеничников П. Г. Русские в Прибалтийском крае. Исторический обзор. - Рига, 1910. - С. 6.
37.     A. von Richter. Geschichte der dem russischen Kaizerthum einverleibten deutschen Ostseeprovinzen zur Zeit ihrer Vereinigung mit demselben. - T. ĪI, Bd. 2.
-    R., 1858. - S. 326.
38.     О рижских старообрядцах/Рижский вестник. -№165. - Рига, 1871. - С. 1.
39- Пшеничников П. Г. Указ. соч. - С. 7.
40.     Сб. императорского Русского исторического общества (далее - ИРИО). - Т. 14, - СПб., 1875. - С. 256, 257, 261, 266, 268, 295, 299, 342, 343, 354, 365, 368, 381, 401, 414, 425, 438.
41.     Сб. ИРИО. Т. 14. - С. 266.
42.     Сб. ИРИО. Т. 14. - С. 381.
43.     Бантыш-Каменский H. H. - Указ. соч. - С. 47.
44.     Тр. Московского предварительного комитета X археологического съезда в Риге. Вып. 2, - М., 1896, - С. 165.
45.     Жукович П. Сословный состав населения Западной России / ЖМНП.
-    Новая серия. 4. 55., кн. 2, - М., 1915. - С. 288.
46.     Рябинин И. К вопросу о побегах русских крестьян в пределы Речи Посполитой / Чтения в Императорском обществе истории и древностей Российских при МУ. Кн. З. - М., 1911. - С. 1б.
47.     Материалы переписи на польском языке, хранятся в ЛГИА. Ф. 1881, оп. 1, д. 8; ф. 713, оп. 2, д. 1.
48.     Центральный Государственный архив древних актов Российской Федерации (далее - ЦГАДА РФ). Ф. 12. Гос. архив. Дела о Польше и Литве. -
Д-159.
49.     ЦГАДА РФ. Ф. 1б. Гос. архив, внутреннее управление, - Л. 112 об.
50.     Brambe R. Rīgas iedzīvotāji feodālismā perioda beigās. - R., 1982, - 130. lpp.
51.     Гун О. Топографическое описание г. Риги с присовокуплением врачебных наблюдений, сочиненное в 1798 г. и Его императорскому величеству посвященное, - СПб., 1803- - С. 162.
52.     Латвийский Государственный исторический архив (далее - ЛГИА). Ф. 1, оп. 10, д. 885, л. 29, 30.
53- Сост. по: Гун О. Указ. соч. - С. 132, 162.
54.     ЛГИА. Ф. 1, оп. 6, д. 2806, лл.. 120-122.
55.     ЛГИА. Ф. 96, оп. 1, т. 2, д. 3682, 3683, 3685, 3687, 3688, 3693, 3697, 3698, 3860, 3879, 3882, 3887, 3890, 3892, 3894-3897 и др.
56.     ЦГИА ЭР. Ф. 291, оп. 8, д. 217, л. 14.
57.     Рындзюнский П. Г. Городское гражданство дореформенной России. - М., 1958. - С. 460, 463, 471; Подмазов А. А. Церковь без священства, - Рига, 1973. - С. 41, 42.
58.     ЛГИА. Ф. 1. оп. 10, д. 885. Процентное соотношение установлено по: Brambe R. Rīgas iedzīvotāji. - 82. -83. lpp.
59.     Feodālā Rīga. - R., 1978. - 377. lpp.
60.     Там же.
61.     ЛГИА. Ф. 1, оп. 10, д. 1415, л. 1.
62.     ЛГИА. Ф. 1, оп. 10, д. 1192, л. 2.
63.     ЛГИА. Ф. 1, оп. 8, д. 333, л. 3, 4.
64.     ЦГИА Белоруссии. Ф. 1430, оп. 1, т. 1, д. 674, л. 171.
65.     Подмазов А. А. Церковь без священства. - С. 45; Сахаров С. П. Православные церкви в Латгалии. - Рига, 1939-- С. 141.
66.     ЦГИА РФ. Ф. 384, оп. 1, д. 218, лл. 91, 184, 185.
67.     Сахаров С. П. Православная церковь в Латгалии /Историкостатистической очерк/ Рукопись. - Рига, 1933. - С. 38.
68.     Dshīwe, 14. sept. 1913. - l. lpp.
69.     В 1908 г. на фарфоровом заводе Кузнецовых было занято до 4 тыс. человек, преимущественно русских старообрядцев. (ГИА ЛР. Ф. 989, оп. 9, Д. ЗЗ).
70.     Вилкс Б. Я. Формирование промышленного пролетариата в Латвии во второй половине XIX в. - Рига, 1957. - С. 37.
71.     Рижский вестник, № 219, 1879 - С. 2.
72.     ЦГИА РФ. Ф. 1263, оп. 1, д. 4722, л. 639.
73. На этот факт в свое время обратил внимание Е. Ф. Карский, который полагал, что под старообрядцами-белорусами на самом деле скрываются великорусы / Карский Е. Ф. Этнографическая карта белорусского племени. - Пг, 1917. - С. 27.