Русские художники

Евгений Климов (Канада)

В поисках классицизма

 Издавна мудрые искали

Забытых истины следов...

А.С. Пушкин

Различные чувства вызывают произведения Петрова-Водкина, но всегда надо признать за ними глубокую серьезность. Увидеть, как Петров-Водкин, может далеко не всякий, а увиденное им не выдумано, но естественно ложится на полотно своеобразными «водкинскими» поворотами. Искренность его работ несомненна.

«Трудно написать, - говорит художник, - сделать или даже выдумать что-нибудь новое. Какими крошечными дозами изобретается в истории новое народами и их гениями. Какими иногда выкрутасами старается изложить себя человек, вверх ногами извернется, изловчится и все-таки окажется уже бывшим и сделанным его изложение. Очевидно новое не ищется, оно у мастера рождается само собой в порядке углубления работы и углубления самого себя этой работой... Живопись не забава, не развлечение, она умеет каким-то неизвестным мне образом расчищать хлам людского обихода».

Монументальность и декоративное решение композиции создают мир образов Петрова-Водкина, мир детский и вместе с тем мудрый: детский по любви к цветистости, мудрый – в стройной ясности композиции. Его влекут не ласкающие сочетания красок, но их противопоставление и контрастность.

«Пусть первое впечатление от картины будет даже колюцщим!» - замечает художник. И еще одно качество его работы: полное пренебрежение к внешней красивости.

Пройдя долгий путь ученичества сначала в России, а затем на Западе, художник все время стремится к острому предметному восприятию.

Кузьма Сергеевич Петров-Водкин родился на Волге в 1878 году в простой семье сапожника. Любовь к волжским просторам сохранил он на всю жизнь. «Пусть меня обвинят в квасном, географическом патриотизме, но, чтобы остаться правдивым до конца, я должен воскликнуть: только на Волге бывает такая весна!»

Люди, окружавшие художника в детстве, были простые, но крепкие. Дед Федор – силач, великан, добродушно и бережно относившийся к слабостям других. Отец – сапожник, мастер своего дела. Бывало услышит в темноту скрип сапог на другой стороне улицы и скажет:

«Василий Рожков идет. Сдал сапог, правая нога сдала, слышишь, ногу не доводит. Не иначе, во внутрь стаптывает».

От матери получил художник стыд к пустому, бездельному времяпрепровождению.

Первые наставления в живописи услышал Петров-Водкин в иконописной мастерской. Эти уроки оставили большой след на всем его творчестве. «Разложенные в фарфоровых баночках краски сияли девственной яркостью, - вспоминает художник. Даже теперь, когда на чистую палитру кладу я мои любимые краски, во мне будоражится детское давнишнее мое состояние от первой с ними встречи».

Первые опыты в области иконописания были неудачны. Хотела бабушка Федосья освятить икону Богоматери, которую написал молодой художник, и понесла показать протопопу.

- Чья древесная доска сия? – спросил протопоп. – Плясовица ... глазами стрекает, святить не буду!

В иконописной мастерской Петрову-Водкину сказали: «Тебе, я вижу, надо выбирать по художеству, там вреда меньше: пыряй там себе кистью... А в нашем деле требуется, чтобы человеческого характера в иконе не было, чтоб не посеять какого сомнения...»

Из глухой провинции удается юноше-художнику попасть в Петербург. В школе прикладного искусства барона Штиглица немец-профессор говорил ему:

«Вы способный, но вы не есть аккуратный. Это не есть технический работ. Вы никогда не будете прикладной рисователь. Ваше дело есть по живописи художества».

И действительно, «прикладным рисователем» Петров-Водкин не стал. В Петербурге его увлекли музеи и там изучал он старых мастеров. В конце концов, он попал в Академию Художеств к профессору Чистякову.

«Если живописью занялся, - говорил Чистяков, - так это уже мирское дело, - срамить буду всякого, кто ему вред наносит». С глубоким уважением вспоминал всегда Петров-Водкин Чистякова и его своеобразный метод преподавания, который выдерживали далеко не все.

Жажда новых впечатлений гонит художника в Москву. Он поступает в Московскую Школу живописи, где преподавали тогда Серов и Левитан. Гордо носил Серов профессию живописца, не по тщеславию, а по глубокому убеждению в ответственности художника.

«Ни разу не слышал я от Серова, - вспоминает Петров-Водкин, - дурного отзыва о любом самом слабом ученике. Когда мы набрасывались на кого-либо из товарищей, Серов говорил: «Живопись трудное дело для всех, и неожиданностей в ней много. Вот вы ругаетесь, а он возьмет и напишет вдруг очень хорошую картину!» и Серов улыбался нашей горячности».

Другой учитель – Левитан – мягкий, деликатный, уже одним своим появлением вносил лиризм в грязные стены школы.

В начале нашего века Петров-Водкин предпринимает путешествие в Грецию, Италию, Африку и пытается там решать коренные проблемы живописи.

«Не есть ли блестящее итальянское Возрождение, - спрашивал себя художник, - начало упадка живописи? Почему ранние итальянцы (13-14 века) Чимабуэ, Джотто, не прибегая к внешней ловкости, так крепко утрамбовывают в картине образ и вызывают ультра-предметное его действие?»

В дальнейшем Петров-Водкин приходит к выводам, что при встрече с предметом необходимо отрешиться от всяких предварительных о нем сведений. Такой беспредпосылочный подход раскрывает по-новому предмет.

Безустанные поиски сущности предметов и желание постигнуть пространство, освоить его и связать с космическим началом чувствуется во многих работах Петрова-Водкина, будь то портрет, пейзаж или любимый им натюрморт. Предметы увидены им всегда как-то по особому, чуть сверху, да и сама точка зрения вызывает уже представление о пространстве, где эти предметы находятся. Петров-Водкин любит яркие фрукты и овощи и передает их объем локальным цветом без всяких рефлексов.

В 1912 году появляется картина Петрова-Водкина «Купание красного коня», в которой многие хотели увидеть предсказание революции, но художник опроверг эти предположения, указав на традиции русской иконы, из которых он исходил, и на свою любовь к яркому чистому цвету. Влияние русской иконы можно увидеть и на других работах Петрова-Водкина: картина «1918 год в Петрограде», где изображена женщина с ребенком на руках на фоне площади и дома с аркадами, безусловно навеяна иконами Богоматери. От картины «Вася», на которой изображен светловолосый мальчик в ярко кумачевой рубахе, сидящий в углу избы под иконой, веет тишиной, древним миром, связующим чистое детское лицо с иконописью. Из работ более позднего времени вспоминаются портреты крестьянских девушек. В них проглядывает преемственная связь с картинами Венецианова. Картины на революционные темы менее убедительны.

Петров-Водкин был одно время профессором в Академии Художеств, где проводил свою программу обучения. Им написаны книги «Хлыновск», «Пространство Эвклида» и «Самаркандия». Эти весьма интересные книги сопровождаются рисунками автора.

В последние годы жизни Петров-Водкин возвращался к темам религиозным, исполнив цикл работ на тему «Апокалипсис». В письме, написанном в 1924 году, он признается: «Не подумайте, что я сам достиг чего-либо в направлении (будущего живописи) – нет, я барахтаюсь, как щенок в луже, и чувствую себя беспомощным перед огромностью задач».

Любовь к труду не прекращалась у Петрова-Водкина до самой смерти. Он говорил, что от всех раздоров и мелочности защищает настоящий творческий процесс и нет большего уюта, как наедине с работой, когда вокруг художника существа-образы просятся быть оживленными на холсте.

В лице Петрова-Водкина соединились подлинный новатор и художник, чтущий свои традиции. Выйдя с берегов Волги, принес он с собой любовь к родным образам, на Западе впитал основы европейской живописи и всем своим творчеством подтвердил право русской живописи на своеобразие.

 

На выставках 1910-х годов в Петербурге поражал своими рисунками сангиной молодой художник Яковлев. Нечто крепкое, скульптурно-осязаемое чувствовалось в передаче Яковлевым форм человеческого тела, лица, а также в рисунках зверей, да и вообще всего, что попадало в поле его зрения. Он был в Академии Художеств учеником проф. Д.Н.Кардовского, в мастерской которого шли поиски выхода из захлестнувшего тогда мир абстракционизма. Особое внимание обращал профессор Кардовский на точный рисунок, и учеников Кардовского называли «нео-классиками». В те же годы и русские архитекторы стремились к классическим формам в возводимых ими зданиях. Кроме Яковлева в мастерской Кардовского были Шухаев, Радлов, Шмаринов, Теодорович-Карповская, Ефанов и др.

Александр Евгеньевич Яковлев родился в 1887 году в Петербурге в семье морского офицера и с 1905 года по 1913 год занимается в Академии Художеств. За дипломную картину «Баня» удостаивается заграничной поездки и выбирает не Европу, а Дальний Восток. В 1916 году Яковлев устраивает в Пекине выставку своих работ и по окончании мировой войны переезжает в Европу.

Осенью 1925 года в Париже была организована экспедиция, которая должна была пересечь на автомобилях всю Африку, с севера на юг. А.Е.Яковлев был в составе этой экспедиции. Условия работы во время путешествия были весьма трудные: жара, спешка, отсутствие всяких удобств. Но, несмотря на это, Яковлеву удалось исполнить сотни этюдов и рисунков. Предводители племен, воины со щитами и стрелами, старики, дети, девушки и старухи вставали перед зрителем во всей своей примитивной мощи и особой красоте. Выставка африканских работ Яковлева вызвала восторженные отклики и показала исключительное мастерство русского художника в передаче типичных черт обитателей малоисследованной Африки.

В последующие годы Яковлев проводит летние месяцы на юге Италии, изучает фрески Помпеи и Геркуланума и стремится отойти от присущей ему точности рисунка. По работам конца 1920-х годов можно заметить его уход в сторону большей живописноси.

Автомобильная компания Ситроен предпринимает в 1931-1932 годах экспедицию на автомобилях на Дальний Восток через Персию, Афганистан и Тибет. Яковлев снова привлечен к этой экспедиции. В рисунках и живописи Яковлева предстал на этот раз мир таинственной Азии. Но не одни портреты встреченных им по пути людей привлекали теперь его внимание. Среди этюдов и рисунков были виды старинных городов, степей и горных долин, сцены скачек, борьбы. Техника рисунка стала у Яковлева настолько совершенной и вместе с тем свободной, что заставляла говорить о его работах, как о чуде. Картины и рисунки этого путешествия, показанные на выставке, имели огромный успех.

Во всех работах Яковлева сквозила любовь к миру, к жизни, к людям. И сам художник был жизнерадостен и ласков в обращении с людьми. На дверях его мастерской в Париже бывала прикреплена записка: «Сегодня у меня денег нет – не звоните». Помогал он многим, но редко кто знал об этом из посторонних.

В 1934 году Яковлев был приглашен профессором в Художественную школу при Бостонском музее. Тут проводит он три зимних сезона, занимаясь со многими учениками. В летние месяцы он снова в любимой им Италии, путешествует и по Греции, и по Северной Африке.

По письмам Яковлева можно составить себе представление о художнике, всецело погруженном в свою творческую работу, но в то же время о человеке простом и сердечном.

«Предпочитаю менее заметный отель. Дело в том, что я ненавижу большие, с их неисчислимым персоналом, большим приемным залом и всей той современной пустой роскошью, к которой у меня сердце не лежит».

«...Все мои переживания и все элементы моего темперамента вложены в мою творческую работу. Работаю я много, и с ненасытным увлечением. Ведь творчество мое, вместе с любовью моею к природе, является началом с жизнью меня связывающим и определяющим цель моего существования».

Из Италии Яковлев пишет в 1935 году: «Живу на Капри в постоянной рабочей обстановке. Лишь изредка езжу в Неаполь, когда хочется снова почерпнуть мудрости от старых мастеров. В Неаполе чрезвычайно для меня важный музей с коллекцией античной скульптуры и помпейских фресок. Они мне служат всегда вдохновляющим началом... А это так важно чувствовать, что все время в художественном отношении развиваешься, что есть новые задачи, что к живописи снова и снова подходишь как ученик. Моя личная жизнь все больше и больше отходит на второй план, все сосредотачивается на творчестве; в этом такое большое примиряющее начало».

«Я закончил и отослал декоративное панно для нового французского парохода «Normandie», его название «Радость жизни». Признаюсь, первая реакция – все, которые это панно видели, говорили: «Как бы я хотел быть в этом пейзаже, с этими молодыми, красивыми людьми!» Не есть ли это лучшая похвала по отношению к поставленной задаче?»

В 1938 году Яковлев подвергся операции рака, не известив об этом своих родных; на следующий день после операции он скончался в возрасте всего лишь 51 года.

С достоинством пронес он в жизни стяг художника, прославив русское имя за пределами родины. Глубокое и осознанное мастерство было приуще всем его работам и в постоянной творческой работе находил он освобождающую радость.

 

В искусстве Серебряковой нет никаких ребусов, никакой напыщенности. Ее искусство – это чистый источник, полный уважения к своему делу и к прошлому, но прошлого не повторяющий; источник, говорящий, что надо видеть в мире не один хаос, что внутренняя красота может быть угадана в любом человеке. Представителем такой классической традиции была Зинаида Серебрякова (1885-1967).

Родилась Серебрякова в Петербурге в семье скульптора Лансере, многое восприняла от своего дяди – Александра Бенуа. Вопросы искусства преобладали в семье, что воспитало ее вкусы еще с детства. В юные годы она бывала за границей, знакомилась с произведениями великих мастеров, в Петербурге занимается в мастерской художника Браза. Жизнь в деревне, в усадьбе отца, определила характер ее ранних работ.

Тишина и спокойствие деревенской жизни, вековой быт крестьян с их полевыми работами дали материал Серебряковой для картин. Она запечатлела в этюдах и рисунках, а затем и в картинах мерную жизнь сельских жителей, их полную связь с жизнью природы. Имелось безусловно воздействие картин Венецианова, а также монументальных работ итальянских мастеров 15-го века, что видно было на картинах Серебряковой «Жатва» и «Беление холста». Неторопливо двигаются фигуры молодых крестьянок и в их плавных очертаниях, в их классической слаженности и гармоничных движениях есть утверждение неповторимой ценности и красоты крестьянской жизни. Это песнь во славу свободного крестьянского труда.

Одна из ранних работ Серебряковой – «За туалетом» была приобретена Третьяковской галерей еще в 1910 году и вызвала благоприятную оценку такого строго критика, как Серов. Несколько работ Серебряковой были приобретены и в Русский музей в Петербурге.

С 1924 года начинается новый период в жизни художницы. Она покидает родину и поселяется в Париже. Перед нею встал новый мир, другие люди, и она отдала свои силы и все свое умение на постижение новых сторон жизни.

Серебрякова угадывала в людях французской провинции – рыбаках Нормандии и крестьянах Бретани – их человечность. Она сочувствует усталым и разбитым жизнью людям, она радуется вместе с молодыми и чудесно передает облики детей, в глазах которых видит живые искорки. Серебрякова бывала в Италии, где писала пейзажи и людей. Дважды (в 1928 и в 1932 году) была в Марокко. Ее увлекала солнечная природа юга, примитивная жизнь и типы арабов и негров; особенно полюбила она арабских детей с их большими черными глазами; она воспевает юность бронзового тела марокканских девушек, но никогда не забывает, что лицо есть выразитель души человека. Искусство ее глубоко человечно, проникнуто сердечной любовью к каждому возрасту человека.

Если рисует она ребенка, то детскость и нежность светятся в игривых глазках, подобных вишенькам. Если она пишет портрет старой согбенной бретонки, то в каждой морщинке лица можно прочесть о примиренности старой женщины со всеми невзгодами, которые не заглушили ее интереса к окружающему.

Годы эмиграции прошли не бесплодно у Серебряковой. В условиях трудной, но свободной жизни талант и мастерство художницы окрепли и она превратилась в подлинного мастера. Забвение мастерства, так часто встречаемое теперь, лишает живопись простой грамотности. Встреча с мастером, берегущим высокое знание своего дела, вселяет уверенность, что есть и в наше время художники, чтущие художественный язык, и не забывающие, что этим языком они призваны зажигать божественным светом сердца людей.

Таким свободным, ясным и правдивым языком владела Зинаида Серебрякова.