ИМЯ В ПЕРЕВОДЕ
Юрий Абызов
Даугава, 1986, № 4
«Нам удавалось видеть множество видов правописания по-русски местечка Руен, и печатных и писаных, например Руiен, Руйен, Руiэн, Руйэн, Рюiен, Руэнн, Руэн, Руен. На котором же правописании остановиться? Есть одно ведомство, считающее себя во всем совершенным, которое ни за что не хочет отступиться от заведенного им «Руэн», между тем как ведомство государственных имуществ ныне употребляет «Руен». Зная, что Руен получил свое имя от латышского названия реки Ruhjа—Ruhjene, по-немецки Rujen, мы уверены, что по-русски следует писать Руен, а не Руэн, ибо это последнее соответствовало бы немецкому Ruhen, а так не произносят».
Это из статьи, напечатанной в газете «Рижский вестник» в 1875 году.
Как видим, наших предков также занимали проблемы правописания латышских имен собственных. Правда, тогда в большинстве случаев спорили с немцами, навязывавшими русскому языку свои нормы. Но вот немецкий язык в Прибалтике отошел в область преданий, однако многоязычие в обществе осталось, а значит, и проблемы тоже. Смещаются акценты, меняется терминология, лексика, языковые модели, но споры не затихают, поскольку их рождает сама жизнь.
Четверть века длилась история с реформой правописания латышских имен и названий уже в наше время. И вот в 1982 году увенчалась она «Инструкцией», призванной отметить усилия лингвистов республики (1).
Как сказано во введении: «Инструкция предназначена для работников печати, переводчиков, учителей, картографов и других, кому в повседневной практике приходится часто употреблять в русской речи латышские имена собственные».
Поскольку я переводчик и в определенной степени работник печати (не печатаю, но печатаюсь), то, очевидно, имею право высказать, в какой мере меня эта «Инструкция» устраивает.
Высказываюсь кратко: возможно, устраивала бы, если бы я употреблял эти имена и названия редко, и решительно не устраивает, поскольку мне приходится употреблять их именно часто, причем спектр употребления чрезвычайно широк и не покрывается «Инструкцией».
Намерения составителей «Инструкции» с самого начало были предельно узки, будучи направлены только на то, чтобы транслитерировать, то есть заменять все буквы, имеющиеся в имени собственном, буквами другого алфавита. Предполагается, что при этой операции одно адекватно другому. Словом, та же иллюзия, которая существует в умах переводчиков-буквалистов: коли буква передана, неминуемо передается и все остальное. А что именно содержит «все остальное», не только не рассматривается, но даже не предполагается рассматривать.
Между тем «все остальное» перевешивает голое «отражение на письме» этих имен. Потому что имена, оказывается, не только пишут, а еще и произносят; кроме того, попадая в иную языковую среду, они неминуемо претерпевают изменения, и, как ни парадоксально, чем точнее их стараются воспроизвести «на письме», тем сильнее они искажаются в произношении.
Интересно отметить, что первопричиной изменений явились отнюдь не научные соображения. Пафос здесь в другом. Если отбросить все полутона полуаргументов, то все сводится к одной фразе, которую произнесла 22 года назад В.Сталтмане:
«Латыш не может оставаться безразличным к тому, как его имя звучит по-русски» («Топономастика и транскрипция». М. 1964. С. 148).
Вот эпицентр всего! Именно в этом этноцентрическом акценте. Как бы часом не обидели! Испанец может оставаться безразличным, японец может, а мы — ни за что! Ну хорошо, японцы с испанцами далеко и не подозревают, как их имена пишут на другом языке. Но ведь есть и народы, бытующие рядом и отнюдь не выражающие таких ревнивых поползновений. Меня лично совершенно не беспокоит, как мое имя напишется на другом языке, поскольку все равно напишут и произнесут по-своему, по законам воспринимающего языка, ну и пусть себе производят, скажем, стяжение гласных, переставляют ударение или даже переворачивают шиворот-навыворот. Это же их проблема, это же их язык! Латышам нужно, чтобы к моей фамилии непременно было прибавлено окончание -s? Abizovs. На здоровье! Лишь бы обратно в мой родной язык выпустили таким же, каким я был. Но горе мне, если я попробую отсечь в латышском имени это «с», когда оно мне мешает в силу особенностей моего языка, тут же сразу слышится: не смей! Словом: «Твое — мое, мое не тронь!»
Вопросами правописания русских имен и названий на латышском языке занимаются специалисты по латышскому языку. И правописанием латышских имен и названий на русском — тоже они. Естественно, что при таком подходе к делу начинает преобладать сугубо латышская точка зрения на возможности русского языка. Все сводится к написанию имени в именительном падеже и никого не интересует, как это имя будет вести себя в русском языке, проходя через все его падежи. Именно поведением в первую очередь и надо было бы интересоваться. А то получается, лишь бы спихнуть это имя.
По сути дела флексии -is и -š можно уподобить артиклю, только в обратной позиции. Встречаются эти окончания лишь в именительном падеже, во всех остальных улетучиваются, так что сами латыши отнюдь не утруждают себя заботой о разрешении фонетических казусов, которые неизбежны при столкновении нескольких согласных. Все делается по законам живой речи и благозвучия: Риекстыня — Риекстыням — Риекстыню... Мы же должны громыхать по булыжной мостовой: РиеКСТЫНЬША — РиеКСТЫНЬШУ — РиеКСТЫНЬШЕ ...
Интересно обосновывает это положение безымянный автор в 3-м выпуске издаваемого Союзом журналистов Латвийской ССР и Институтом языка и литературы пособия по языковой практике «Консультант»: «Разве Розниекс, Карклс, Габранс, Леяс-страутс, Сунвалкс и многие другие звучат по-русски хуже, чем Розниек, Каркл и т. д.? А уж точнее безусловно! Догадаться же, какие латышские фамилии кроются за обрубками типа «Межит», «Скрабин» или «Скродел», вообще невозможно».
Если уж разговор пошел о том, хуже или лучше звучит, то тут мало отделываться риторическим вопросом, а надо что-то и доказывать. Между тем самым уязвимым местом реформы является ухудшение именно фонетического состава.
И в «Инструкции», и в «Консультанте» оперируют только удобопроизносимыми фамилиями, да и то стараются не очень много их склонять. Но ведь в жизни-то фамилии бывают самые разные. Для многих латышских фамилий обычно скопление согласных на конце: -нц, -нт, -рт, -стр, -тц. И вот к ним еще извольте прибавлять -с: АйЗСПуРС, АНЧС, БалтайСКАЛНС, БеЛЦС, БурмиСТРС, ВаСКС, ДауДЗВаРДС, Ка-пуСТС, КаРКЛС, КикуСТС, ЛаГЗДкаЛНС, СТРаЗДС. (Все фамилии взяты из телефонной книги.)
Скажут: что поделаешь, такова уж особенность латышского языка, без «с» будет непонятно, мужского ли рода данное имя. Значит, только для этого окончание и служит в пределах своего языка. Но по-русски иные определители рода. И во всех падежах на латышском, как уже говорилось, это «с» отбрасывается, позволяя торжествовать принципу свободного произношения. А по-русски извольте тащить все эти СТРС — ТЦС во всех падежах: АбуЧСА, АнЦСОМ, ЛакшевиЧСУ, ЧаКШСУ, РайСКСОМ, СпруКСТСА, ЛуЦСОМ.
Напрашивается явная аналогия с поведением кукушки, которая подбрасывает яйцо в чужое гнездо: пусть другие с ним возятся.
По закону Бодуэна де Куртенэ в нашем языке и без того увеличивается число согласных. Но то хотя бы естественный процесс, идущий закономерно, так что мы не замечаем насилия над языком. Здесь же процесс неестественный — этакий акустический форсаж, вызванный педантическим следованием букве.
Многие носители этих «консонантных» фамилий пишут себя не по «Инструкции». По той же телефонной книге: Чакш. А в газете вы видите: «Письмо Юрису ЧаКШСУ (СМ, 27.07.75).
Уже одни газетные заголовки бьют по уху своей «неудобопроизносимостью»: «Бронза АйваРСА ЭйсаКСА» (СМ, 12.06.76); «Творчество Петериса ВаСКСА» (РБ, 24.11.84); «Выставка Яниса ГлейЗДСА» (РБ, 11.01.85); «Кандидату биологических наук К. КаваЦСУ...» (РБ, 8.06.85) (2).
Все рекомендации «Инструкции» рассчитаны на одноразовое написание фамилии. Но, скажем, в переводимом мною романе эта фамилия может встретиться 186 раз в самых различных формах. Так неужели же, заботясь о благозвучии всего текста, я сознательно пойду на такое произнесение фамилии, которое вызывает фонетический дискомфорт?! Ведь читатель-то не имеет возможности получить представление о благозвучии языка оригинала по переводу, в последнем все приведено в соответствие с нормами русского языка. Единственно, где язык оригинала заявляет о себе — имена и фамилии. И вот он читает «Калнозолса» и мысленно произносит «Кал-но-зОлса», читает «Катлапса» и произносит «Кат-лАпса», читает «Лангишса» и произносит «Лан-гиш-сА».
Иначе он произнести не может, он не латыш, он русский. Навязывание «с» непременно заставляет русского читателя, руководствующегося законами своего языка, переносить ударение на конец слова, чтобы разрубить этот гордиев узел из скопления согласных: БухоЛЦСа, ВорслаВ-Са, ЛакшевиЧСа, РайСКСа.
Что касается уничижительного «обрубка», то и он ничего не доказывает, а просто заранее относит имена, лишенные флексий, в разряд — «хуже». Тогда нужно считать «обрубками» все падежные формы, кроме именительного. Но ведь куда легче и естественнее оперировать этими «обрубками», чем громоздкими наращенными «бревнами».
И что это за аргумент: «Догадаться, какие латышские фамилии кроются за обрубками»?!
Разве для угадывания совершается передача имен? Кому это нужно — угадывать? Латыш ничего не угадывает, он просто знает, как звучат латышские имена и фамилии, а русский... А он просто не обязан ничего угадывать, он берет предлагаемый ему вариант и обращается с ним по-своему, придавая ему тот или иной акцент, руководствуясь аналогиями и традицией своего языка. Или, как еще говорят, своими парадигмами. Латышский язык здесь уже остается за порогом, дальше не его монастырь и не его устав.
Можно говорить о многих частностях этого вопроса, но в мои намерения — рамки небольшой журнальной статьи! — не входит охватить все его аспекты. Мне важно показать на нескольких примерах, как буквально переданная буква наносит больше вреда верности произнесения латышского имени, чем бытующие компромиссные решения.
Коснусь поведения в русском языке имен и географических названий, где буквально транслитерирован дифтонг -ie. Как и всякий дифтонг, он содержит в себе слоговой и неслоговой звук, так что в итоге это все-таки один слог. А при транслитерировании получаются два слога, что приводит неожиданным казусам.
Особенно это мешает при переводе стихов, где каждый слог имеет значение, — приходится или трансформировать имя, поскольку лишний слог портит музыку, или просто отказываться от него. Dievs приходится передавать как Дьев, потому что Dieva dēla zobentiņu ... — имеет схему /—/—/—/—, а непременное написание ИЕ, то есть Ди-ев-са, нарушит ее.
На географической карте можно хоть три слога вместо одного поставить: название лежит себе спокойно, пить-есть не просит. Но там, где оно должно функционировать активно, в произносительной практике, — тут чего только не увидишь и не услышишь!
Иманту Зиедонису уже надоело поправлять русских, что правильно его фамилия должна произноситься: ЗjEдонис. Все, ориентируясь на написание двух гласных, выговаривают: Зи-е-дOнис. Тот же, кто не видел фамилию в написании, ориентируясь на литовскую модель, бойко выговаривает: ЗАедонис.
И мне хочется спросить: этого ли вы добивалась, Ревнители Буквы, наивно полагая, что буква в обмен на букву обеспечит адекватность? Ничуть не бывало. Подслеповатая забота об одной букве всегда приводит к умалению духа языка. Здесь то же самое, что и буквализм в литературном переводе.
Иногда эта лингвистическая буквалистичность приводит просто к конфузным ситуациям.
Когда уж до седин я прождала,
То дальше ждать совсем уже не жалко.
Неспешно в глину вишенка вросла —
Не вышла почвой наша Пиэбалга.
(Стихи В. Белшевиц в пер. Т. Глушковой. «Дружба народов». 1985. № 3)
Стихи пишутся, чтобы их читали как можно чаще вслух. Но попробуйте прочитать. Пробовали, прочитали редакторы и корректоры, хмыкнули и спешно заменили требуемое «Инструкцией» -ие на -иэ, руководствуясь уже не ею, а единственно здравым смыслом.
Так со здравого смысла и надо было начинать! Куда правомернее было бы вместо -ие установить -ье или -йе. А то и вовсе оставить одно -е, как раньше. Не глупее нас были люди, понимали, что ДЕсмитнек куда ближе к истинному произношению, чем Дес-мит-ни-Екс и ПлЕкшана звучит куда естественнее, чем Пли-Ек-шан-сА.
Кроме психологического обоснования реформы («латышам небезразлично…») есть еще и юридическое: плохо придерживались старых норм, узаконенных в 1945 г. С логикой тут что-то не в порядке: от того, что плохо соблюдают закон, его обычно не меняют, а принимают меры, дабы лучше соблюдали. Есть ли гарантия, что в не очень отдаленном будущем не придется вводить новую реформу, если и эта «Инструкция» будет выдерживаться плохо? А это непременно будет. Она уже сейчас дает целую кучу исключений. Сколько бы носители латышского языка ни старались «предлагать» русскому языку свои представления о правильности написания тех или иных имен, русский язык будет поступать по-своему (впрочем, так же точно поступает и латышский). Смешанные браки, обучение в вузах Москвы и Ленинграда, неконтролируемые диффузии в условиях двуязычия (улица, спортплощадка, коллективы самодеятельности, где доминирует иногда тот, а иногда этот язык), когда говорят не по инструкциям, а по законам живого общения, руководствуясь традициями и удобством, — все это скажется.
Не будет русский человек называть латыша по отчеству так, как предлагает «Инструкция»: Андрович, Мартиневич... А спросит: «Батюшку у вас как звали? Андрис? Ну, значит, Андрисович!» Что ему «Инструкция», если для него Денис — Денисович, Борис — Борисович... Он же руководствуется живым опытом ради живого общения.
Целый ряд людей непременно требует, чтобы их называли по «Инструкции»: Гунарс Зариньш или Алфредс Калнозолс. Но на мое замечание, что тогда и спрягать их нужно также: Зариньшу, Калнозолсу, столь же категорически возражают, требуя, чтобы далее следовало Зариня, Калнозола. Чтобы и то и другое было «по-латышски». Выходит, воспринимающий язык наряду с именем должен воспринимать еще и грамматику?!
Новые паспорта дают полную возможность фиксировать латышскую фамилию и имя в их первозданной оригинальности и даже стоят на страже их незыблемости. Чего же больше! Никто ведь не покушается на их видоизменение там, где дело касается идентификации. Разночтения — неизбежные! — начинаются в области живой речи, произносимого текста, исторического фона, художественной литературы, где вступают в силу законы моего языка и где я отвечаю только перед ними.
Язык сам определяет, как ему удобнее произносить эти имена. Мне думается, это достаточно веский резон для любого языка: мне так удобнее!
Я уже приводил в одной статье пример из книги Л.Успенского:
«— Мальчик, милый, как тебя зовут?
— Ва-ся! — серьезно ответил мальчик.
— А меня Серафима! Ну-ка скажи: Се-ра-фима...
— Я такого слова сказать не могу, — насупился мальчуган, — мне роту тяжело такие слова говорить...»
Национальное лицо, национальная особенность, национальное достоинство, этническое своеобразие утверждаются более существенным образом, нежели упрямое отстаивание каждой буквы, в последнем есть что-то от сектантского фанатизма, который усматривает в изменении буквы потрясение самих основ мировой справедливости. Fiat justitia, ruat mundus, что в переводе на современный разговорный язык означает: гори все синим пламенем, лишь бы буква торжествовала!
Принцип транслитерирования, к сожалению, становится почти единственным рабочим принципом в нашей практике, поскольку на него работают бескультурье и нежелание наших языковедов популяризировать основные сведения о топонимике и ономастике. Получается, что вовсе не надо знать, откуда имя или название, чье оно, каков его разброс во времени и территориально, из какого языка пришло и в какой язык уходит, буде оно в тексте, так сказать, транзитом. Оказывается, вовсе не надо заглядывать в энциклопедии и утруждать себя мыслительным процессом. Можно даже не заглядывать вообще ни в какие тексты. Как известно, в русской пьесе «Дракон» Евгения Шварца среди прочих персонажей имеются Генрих и Ланцелот. Но вот пьеса пошла по-латышски. И мы уже читаем в рецензии (РБ, 2.12.85): Хейнрих, Ласелот.
И ведь «Инструкция»-то должна касаться исключительно латышских имен собственных, а не всех имен, встречающихся в латышской действительности и в текстах на латышском языке. Между тем все чаще и чаще встречаются примеры, говорящие о том, что дифференциация не признается.
Мы можем фамилию «Кан» написать как «Канс», хотя о неправомерности этого написания скажет следующий номер газеты (РБ, 30.10.85 и 31.10.85).
«Возле озера Инешу стоит памятник Гарлибу МеркеЛИСУ» (РБ, 25.06.71). Что с того, что Меркель был немец. Раз так в латышском тексте, пусть и в русском будет так.
«Генеральный консул X.ВермаНИС» (РБ. 24.09.82). Узнай Меркель, что его перекрестят в латыша, он бы не обиделся, человек был гуманный. Но кичливый Верман, полагавший Ригу исключительно немецким городом, был бы вне себя от ярости.
«В годы правления герцога Екаба» (Пут. «От Слоки до Энгуре», с. 9). Зачем же останавливаться на полпути; если уж переделали немца в латыша, то и дальше надо шпарить по «Инструкции»: ЕкабсА. Между тем он был исключительно Якобом, а по русской исторической традиции — Яковом.
Раз в латышском тексте Bengts Strēms, то и переписываем русскими литерами «Швед БенгТС СтреМС» (там же, с. 45). А между тем по-русски принято писать: Стрём.
И хотя мы извечно писали «Сиверс», потому что немало баронов с этой фамилией путалось в ногах русской истории, в переводах с латышского мы видим исключительно — Зиверс.
Истории для нас как будто нет.
Меценат, помогавший Кр.Барону издавать «Латышские дайны», по-русски писал себя: Виссендорф. Так значилось на бланках его фирмы, находившейся в Петербурге. Так значится на титуле «Латышских дайн». Нет, неважно, как он писал себя, важно, как мы считаем — возьмем и отредактируем русскую историю. И пишем Визендорф!
История сама тычет нас носом в историческое написание. Но она нам не указ!
Вот репродуцированная открытка 1901 года с изображением замка Шведгоф (РБ, 27.05.83), построенного Растрелли. И хотя на открытке ясно видно это название, в подтекстовке читаем: «Открытка с видом замка Свете (в прошлом Шведтхоф)». То есть, я тебя в упор не вижу!
История творится под пером бойкого газетчика: куда хочу, туда и ворочу.
В статье Я.Бородовского «Начало» (РБ, 22.01.85) говорится, что детство старейшей коммунистки М.Каликсон было связано с именами двух баронов, на которых работала она и ее близкие: Кампенхаузен и Фонфендель — так якобы они назывались. Первый из них, владевший помимо Адажи еще и Турайдой, конечно же писался в те времена по всем российским узаконениям: Кампенгаузен, а вот второй... Второго такого барона вообще не было. Ни Фонфенделя, ни фон Фенделя. Приходится только гадать, то ли журналист записывал со слов и слух его подвел, то ли вообще махнул рукой на историческую достоверность. Если учесть, что детство М.Каликсон прошло в окрестностях Риги, то это мог быть, скажем, фон Раутенфельд. Но это одно гаданье. А налицо весьма распространенный «наплевизм» на историю и точность факта.
«Первая почтовая линия соединила Ригу (1632 г.) с теперешней Клайпедой. В 1639 г. Ригу соединяли почтовые дороги с городами МариАНБУРГ (Алуксне) и Псков... В середине XVII века была налажена почтовая связь через ТЕРБАТУ с Петербургом» (РБ, 28.09.82). Но не было Марианбурга, был только Мариенбург, и Тербата существует лишь в пределах латышского языка. По-русски это Дерпт.
Нет, дело не в простой транслитерации: подставляй буквы одного алфавита на место других и вся недолга. Даже и транслитерирование предполагает какое-то знание других языков. А мы в своем этносолипсизме ничего знать не желаем.
Мы пишем «Музика долороса» П.Васкса (РБ, 8.10.84), между тем как в транскрипции это должно выглядеть: долёроза. Это же музыкальный термин, взятый из итальянского, а не из латышского.
Название хорового коллектива «Ave sol» почему-то повсеместно передается по-русски как «Аве сол», хотя слова эти не латышские, а латинские и в традициях русского языка произносить «соль» (солярий, а не соларий). Тот, кто транскрибирует, действует механически: было бы soļ, я бы написал «сoль», а раз sol — я и пишу «сол». А какое это слово, латышское или латинское, мне безразлично. Для меня все, что латинскими буквами, — латышское, а все, что русскими, — русское. Уж казалось бы общеизвестно, как передаются названия греческих букв: альфа, бета, гамма и т.д. Но нет, «Ригас Балсс» (18.01.85) предпочитает писать не дельта, а Дэлта (речь идет о названии хора Рижского политехнического института).
«СимфониЯ Хумана» Я.Иванова» (СЛ, 16.10.31), «СимфониА Хумана» (РБ, 8.10.81). Так «симфония» или «симфониа»?
И дается перевод «симфония гуманизма», хотя, конечно же, должна быть «гуманистическая» (ведь существует не уродливая «Трагедия оптимизма», а «Оптимистическая трагедия»), где «гуманизму» возвращается присущее русскому языку «г». Желаете придать нужный акцент, оставляйте в латинском написании, но уж если хотите дать русскую транскрипцию — считайтесь с нормами русского языка.
Как видим, в последнее время получили широкое распространение латинские названия коллективов, хоров, праздников, мероприятий. Но понимания этих названий многим недостает. Произвольно их трактуют, произвольно видоизменяют, понаслышке переводят.
Вот название одной статьи: «Эксцельсиор» — значит дружба» (РБ, 24.06.85). Так и останется для читателя, не знающего латыни, несомненным, что это и значение — и перевод. Тогда как на самом деле это означает «Выше!», «К высям!». Но об этом в самой статье и намека не содержится. Так и начинают гулять превратные толкования.
Многие латыши носят фамилии германского и славянского происхождения. По «Инструкции» написание их зависит от желания носителя. Если хочет — Иванов, а не хочет — Ивановс. Ну, а если носитель фамилии не реальное лицо с его волеизъявлением, а литературный персонаж? Кто тогда диктует? Для меня не может быть сомнений: тот, кто создает русский текст.
Для меня мир литературных героев не просто скопление лиц с условными наименованиями. Все, что они говорят, как они говорят, соотношение сказанного и сделанного — все работает на проявление из хаоса четкого характера. В том числе и имя его. За именем стоят история, быт, нравы, верование, национальное и интернациональное. Поэтому я и должен озаботиться тем, чтобы поставить этим именем верный и работающий акцент.
Полагают, что если имя имеет финаль (так по-ученому называются злополучные окончания, из-за которых уже не один десяток лет горит сыр-бор) -s или -е, -а, то это говорит единственно о принадлежности данного имени латышу или латышке. А больше-де ничего и не требуется.
В том-то и дело, что требуется нечто большее. Герой романа В.Лама «По ту сторону Морданги» размышляет о фамилии некой дамы, которую зовут Gerda Štalmane. Явно от Stahl — думает он, немецкая. Стальмане — будет отдавать русским; Стильмен — это уже англичанка; Štaļļmane — будет отдавать конюшней (вспомним обрусевшее «шталмейстер»). То есть для него это несомненно немецкая, а не исконно латышская фамилия. Но если я, переводчик, передам ее буквально «Шталмане», то она утратит этот несомненный германский облик, потому что для русского уха женская немецкая фамилия, во-первых, не склоняется, а во-вторых... Достаточно во-первых. Поэтому я не могу не поступать вопреки «Инструкции», которая не предусматривает всех этих казусов и художественно-многозначных случаев. И героиня предстает в моем переводе исключительно как «Шталман».
Буквальная транслитерация женских имен приводит к тому, что русский человек перестает ориентироваться и воспринимает предлагаемые ему грамматические формы совершенно превратно. И как при буквальном переводе искажается смысл, так и здесь искажается истинная национальная форма.
«Званитая» — никому не придет в голову, что это жена или дочь латыша, носящего фамилию «Званитайс», все решат, что украинка (Блакитная, Степовая, Гуртовая).
А явно украинские и белорусские фамилии, приобретая финаль -а, вдруг становятся чем-то межеумочным с точки зрения русского: Гаспаренока, Климашонока, Коваленока, Коношонока. Но ведь в русском языке фамилии Царенок или Короленок не склоняются — и это считается естественным, здесь же как бы нарочно идут на создание неестественного.
Был в Риге единственный носитель редкой фамилии архитектор Олег Закаменный, оставивший несколько интересных зданий и памятников и тем самым свою фамилию. О том, что она не латышская, говорить не приходится. Но вот в газете видим статью, подписанную: И.ЗакаменнЫЯ (РБ, 22.03.85). И латышской эта фамилия не стала и русской быть перестала.
Никто не препятствует носительнице славянской фамилии, если она уже осознает себя латышкой, преобразовывать ее по законам латышского языка. Но зачем же экспортировать то, что вовсе не латышское, как признак латышской этнической субстанции? На что это похоже, если сугубо православные церковные фамилии начинают выглядеть как Предтеченска?!
Нет, видит бог, тут происходит нечто странное.
«С.Краллиша хочет знать ...» (РБ, 11.04.84), «У Э.Алберты сегодня праздник ...» (РБ, 30.03.84); «В способностях Скайдрите Раковски могли убедиться...» (РБ, 24.03.84); «Вечер у поэтессы Олги Лисовски... Олге Лисовске были адресованы вопросы...» (РБ, 7.08.84); «Эгил Кох и Инара Коха...» (РБ, 1.08.84); «У Гуниты Митенберги и Инары Варевы...» (РБ, 17.09.84).
Русский уже не понимает, что здесь имя и что фамилия и как их склонять; прежние ориентиры утра чены, а новые более чем смутны. Вот вам «Комсомольская правда» (14.04.79): «После окончания Латвийского университета АЙИ ОЗОЛИНЕ успешно преподает латышский язык в 45-й рижской школе»! (Надо — Айя Озолиня.)
Основной аргумент: «По нормам латышского литературного языка принято». Но ведь никто и не посягает на них. Просто они недействительны в пределах русского языка. Еще раз напомню, что в чужой монастырь не принято приходить со своим уставом. Как писал В.Реформатский: «Следует помнить, что вопрос о словоизменении — это всецело право языка перевода». «Словоизменять» по чужой парадигме нельзя» («Восточнославянская ономастика». М. 1972. С. 330).
В «Инструкции» меня устраивает то, что она все-таки не носит строго императивного характера и не обязывает писать исключительно так-то и так-то. Нет, в ней, слава богу, то и дело встречаются оговорочные формулы: «Она должна помочь...», «По желанию ...», «Можно образовывать...», «Возможно передавать и в той форме, которая закрепилась в русской орфографии...», «Рекомендуется...». И значит, у меня есть свобода маневра. Тем более что здесь приводится целый ряд, весьма внушительный, имен и фамилий, являющих примеры отступлений: сама русская языковая стихия нашла им форму. А действовать «рассудку вопреки, наперекор стихиям» — дело малоперспективное. Неоправданно жесткая регламентация неминуемо порождает десятки исключений и непредусмотренных форм.
Вот характерный пример того, как сначала узаконивают название, а потом только замечают, что оно начинает уродоваться, то есть забывают правило «семь раз примерь». Я имею в виду название автомобиля «Жигули». Многие теперь уже забыли, откуда оно взялось. А ведь был объявлен всесоюзный конкурс на лучшее название. И вот в порыве локального патриотизма кто-то решил: раз автомобиль создается на берегах Волги, - значит, и носить ему название, символизирующее красу и мощь этой реки, — Жигули. Намерение-то было благое, но ведь такими намерениями, как известно дорога в ад вымощена. Никто и не подумал, что одиночный предмет не может называться во множественном числе. (Назвали же машину «Нива», а не «Луга и нивы».)
Прочитав о результатах конкурса, я с интересом стал следить, как поведет себя это название. А вот так. «За рулем «Жигуля» оказался И.Швика» (РБ, 16.12.83); «Пристроив «Жигуль» под сосенки...» (СМ, 3.08.84); «На газоне пристроился «Жигуленок» (РБ, 26.12.83).
Никто никогда не произнес «Москвичонок», потому что с самого начала все было «по норме».
«При сознательном введении имен одного языка в другой возможно: а) наиболее точное следование иноязычному произношению и морфологии, б) сохранение старых традиционных вариантов имен, бывших и ранее в языке-приемнике. На практике наблюдаются различные сочетания обеих ориентаций. Если язык-приемник давно обладает письменностью и у него длительная литературная традиция, а следовательно, и принятая в литературном языке форма иноязычных имен, то обычно ориентируются на литературную традицию...
Все изменения не отменяют литературной традиции русского языка, а лишь вводят в официальное употребление отличные от традиционных новые формы. К тому же очень часто измененные подобным образом названия все равно не дают абсолютно точного соответствия национальному названию. Варианты типа Кишэзерс, Эгерже выглядят в русском языке мертвенно, так как оказываются либо несклоняемыми, либо акцентологически «не укладывающимися» в модели ударений, свойственные словам русского языка...
Восприятие имен различных языков имеет в русском языке довольно длительные традиции, которые могут не вполне совпадать с нормами языков-источников» (А.Суперанская. Общие вопросы ономастики в условиях двуязычия и многоязычия. В сб.: Проблемы двуязычия и многоязычия. М. 1972. С. 310).
И в заключение еще одна цитата из В.Реформатского: «Различные разряды топономастики имеют разного потребителя, а тем самым, как правило, они не общенародны» (См. сб. «Топономастика и транскрипция». М. 1964. С. 11).
Мне имена, фамилии и географические названия нужны совсем не для той же цели, что паспортистке или картографу, у которых одна задача: идентифицировать данного субъекта или данный объект. Мне нужна возможность преобразовывать имена и названия, когда нужно — переводить их, если они значащие, когда нужно — играть ими, если эта игра затеяна оригиналом, добиваться, чтобы они не резали глаз и ухо (как не режут они в оригинале) и служили средствами характеризации. При этом я должен опираться исключительно на правила своего языка, на накопленный им опыт в этой области.
Поэтому я считаю, что «Справочником» должен руководствоваться тот работник издательства, который, скажем, заключает договор с переводчиком: тут должна быть точная передача фамилии последнего, потому что любые нарушения ее чреваты юридическими осложнениями. Но тот издательский работник, который редактирует, должен считаться с функцией имен в художественном тексте и не смотреть на отступления от «Инструкции» как на государственное преступление. Тут уже прерогатива автора, переводчика, редактора, мыслящих по-русски.
Примечания
1. Инструкция по передаче латышских имен собственных на русский язык. Рига. «Авотс», 1982. 52 с.
2. Значение сокращений здесь и далее в тексте: СМ — газета «Советская молодежь». РБ — газета «Ригас Валсс». СЛ — газета «Советская Латвия». Пут. — путеводитель.
