Рига — город светский, деловой, прагматичный, не склонный к излишним сентиментам и при этим живущий в сфере общеевропейской культуры. А эго предполагает, что в основе ес лежит христианское вероучение. То, что на одном из наших зданий можно увидеть модель древнегреческого Олимпа (№1, ул. Лачплеша, 61), еще не говорит о реанимации античных богов. Пиетета, то есть благочестивого вознесения па высоту религиозного идеала, здесь нет, есть только приобщенность к традиционно-эстетической норме. Большая поверхность фасада требовала изображения чего-то возвышенного, классического. И что может быть более классическим, чем Громовержец Зевс с синклитом богов.



Потому и встречаются вокруг во множестве разрозненные элементы этого мира. Все, что когда-то было плотью элегических мистерий, давно превратилось в собрание осколков и фрагментов, символов уже безрелигиозного характера.

Образы, порожденные христианством, не так холодны для нашего восприятия, какуюто теплоту ощущает даже безверный человек. Другое тело, что время часто размягчает жесткий канон, приглушает сакральноеть, в результате чего канон удастся переоформить и персвыразить.
Эта эпитафия (№2, ул. Ридзиняс, на задах дома по ул. Калею, 52) воспроизводит один из краеугольных моментов христианского учения: первородный грех. Адам, Ева, древо поз-





нания добра и зла, Змий. Всё это знакомо, но здесь трогает именно примитивно-наивная отделка и назидательность.
Но вот подошло наше время — и мы видим (№ 3, ул. Калею, 14/16), как сюжет этот здесь уже не столь учительный. Интонация не та. Грехто здесь, как говорится, младенческий — “не ведают, что творят”, предлагая отведать яблоко.
В средневековье но сути дела не было деления на детей и взрослых. Ребенок очень редко причислялся к сонму взрослых, так что возвеличивание умилительной детскости не было распространено. Кроме того, следует считаться с тем, что всс детское уже было воплощено собирательно в младенце Иисусе. А вокруг этого никакой игры не могло быть.
    

Единственно, где детские невинные личики проявлялись, — это там, где должны были витать ангелы, вернее, ангелочки (№ 4, ул. Марсталю, 23).
Но со временем их вытес г шли реал и ст и ч ески е пухлые младенцы, уже в силу своей невинности символизирующие благое начало, освящающие мир, покой и сулящие благоденствие дому. Младенцы оказались довольно динамичной фактурой, так что потеснили даже мускулистых титанов, подпирающих или небесный свод или балочные перекрытия, и даже кариатид — то есть женские фигуры того же назначения.
Понятно, что эти “ пупсы ”(№ 5, ул. Пернавас, 43) не несут на себе никакой реальной тяжести, но только символизируют надёжность строения и сулят ему процветание — отсюда и рог с цветами.




Насколько отличны паши представления об облике ангела от представления обывателя XV—XVI веков. Это изображение (№6, ул. Лайпу, 5) в свое время привлекло внимание одного московского профессора (правда, не гуманитария), который потом в письме просил меня подтверди ть, что это что-то вроде визитной карточки средневекового не то мясника, не то кожемяки. Заблуждение это объяснялось, вероятно, тем, что в то время изображение было в плохом состоянии и виднелась только коренастая фигура мужчины с засученными рукавами.
Пришлось разубеждать его, объяснять, что здесь — па владельческом знаке некоего Слотела — изображен ангел и даже с крыльями, только крылья у него держатся па ремнях крест-накрест (конструкция, подсказанная ремесленным опытом). Фигуру иной статуарпости, утонченную, мастеровой того времени представить не мог: лепил по образу и подобию своему и соседей — коренастых бондарей и каменных дел мастеров.
Нам же присуще видеть в представителях небесных сил как можно больше оторванности от земного, возвышенности и утонченности.
В силу того,что мы разучились читать язык иконы, плохо знаем, какой ангельский чип чем ведал, часто толкуем виденное наугад.

Приходилось слышать, как туристы, да и “туземцы” тоже, трактовали изображение Михаила Архангела (№7, ул. Базиицас, 31 ) как чуть ли не портрет какого-то рыцаря. И тут можно найти смягчающие обстоятельства: лепнина была i? плачевном состоянии, а латы и крылья (вспомним, что польские гусары так же мчались в сечу с крыльями за спиной) говорили о “рыцарском”. Допускали, что это Георгий Победоносец, спешившийся после битвы с драконом. Но для того, чтобы никто не повторял подобного “толкования”, скажем: крылья за спиною есть только у Михаила Архангела, пусть , и воителя, по не конного, поскольку при крылах конь и пи к чему. И здесь он — просто попирает сатану в образе поверженного гада.
А вот Георгий Победоносец (№ 8, ул. Кунгу, 34) непременно сидит па коне. И посему долгие иска в крестьянских поверьях он считался покровителем и коней и прочих животных. Ну и, разумеется, всех ратников — и конных и пеших. Отсюда и Георгиевский крести георгиевская лента, которыми награждали за доблесть.
А дракон отделившись от образа Георгия Победоносца, стал самостоятельным образом нейтрального звучания, просто декоративной живописной деталью (№ 9, ул. Кр.Барона, 14).