Их по сей день носит в себе бывший десантник, командир
пулементного расчета Василий Иванович КичаВасилий Иванович — тезка легендарного комдива Чапая. Разные
войны были у Васильиванычей: у одного Гражданская, у другого — Великая
Отечественная, но мужества и героизма не занимать обоим…
С Гражданской сегодня чем дальше — тем непонятнее: где друг, а где враг. То ли на стороне белых правда, то ли у красных… Обывателю, говоря литературно–киношным языком, все было едино: приходят белые — грабють, приходят красные — и те грабють. С Великой Отечественной до сих пор было все ясно: эти — немцы, эти — наши. Но, судя по тому, как живет фронтовик Василий Кича, похоже, что немцы в последней войне победили. Ясное дело, никакой помощи от латвийского государства он не получает: не на той стороне воевал. Между тем только на лекарства у него уходит больше ста латов в месяц. Василий Иванович носит в себе три живых напоминания о той войне — три осколка, один из них в голове. За 60 с лишним лет он так и не сумел привыкнуть к изматывающей головной боли. В советское время ему, инвалиду войны 2–й группы, обеспечивали бесплатное лечение и путевки в санаторий, а сегодня не по карману даже больничное обследование…
Когда началась война, Васе и шестнадцати еще не исполнилось. В его родной украинской деревне Озаричи находился военный аэродром. Летчики сразу улетели на фронт, остались только ребята из техсостава, с которыми Василий, рано оставшийся без родителей, подружился. Немецкие войска стремительно шли на восток, их танки уже были на подходе к Курску, в городах и селах начали появляться местные полицаи. Паренек хорошо знал здешние места и считал своей задачей вывести группу техсостава к своим. Чуть севернее — Брянская область с партизанскими отрядами. Но Васины товарищи не хотели прятаться по лесам, а стремились на фронт.
— Так мы и прорывались, огородами, до линии фронта, которая к тому времени уже была недалеко от Курска, — говорит Василий Иванович. — Я был очень горд, что сумел всех вывести в нужное место. Меня сразу взяли к себе сыном полка. Когда немецкая танковая группировка была под Курском разбита, мы дошли с нашими войсками до Киева. Должны были уже форсировать Днепр. И вдруг приказ Сталина: снять ребят 1926 года рождения с фронта и отправить в глубокий тыл. Для меня это было шоком, так не хотелось расставаться со своим полком. Ну а куда деваться? Собрали таких юнцов целый эшелон и повезли в Алтайский край, в учебное подразделение, где готовили артиллеристов 76–миллиметровой гаубичной артиллерии. Полгода нас тренировали, а потом отправили под Красноярск в резервный полк. А у меня от дистрофии началась куриная слепота: днем вижу, а ночью — совсем ничего. Положили в госпиталь на берегу Енисея, там немного отошел. А потом к нам в Красноярск приехали офицеры набирать ребят в десантные войска — отобрали и меня. Повезли нас
всех на подготовку в Гороховецкие лагеря. Там я попал в 25–ю Воздушно–десантную бригаду. Началась моя война в боях за Украину. Потом — Западная Украина. Затем Венгрия и, наконец, последний бастион — Вена.
…Год назад Василий Кича находился в составе делегации латвийских фронтовиков, которые по инициативе евродепутата Татьяны Жданок посетили Европейский парламент в Брюсселе, побывали в столице Австрии и дошли до Берлина. По словам фронтовика, это была для него незабываемая поездка. Накануне Василий Иванович специально принял курс уколов церебролизина — чтобы лучше себя чувствовать. И хотя старые раны все время давали о себе знать, ветеран терпел: не мог же он упустить уникальную возможность побывать в городе, который он освобождал.
— Еще до Венской операции нас отправили в Венгрию, на озеро Балатон, где были сосредоточены 13 гитлеровских танковых дивизий, — вспоминает ветеран. — Военные действия там были примерно в масштабе Курской битвы — такие же кровопролитные. Когда немецкая группировка под Балатоном была разбита, мы с ребятами вернулись посмотреть, не осталось ли кого из своих, выживших в этом сражении. То, что мы увидели, было ужасно. Раздавленные танковыми гусеницами люди уже не подлежали никакому опознанию, и каждый из нас думал: что ж это за судьба человеческая — сровняться с землей!
После Балатонской операции нас перебросили в Альпы. Нам надлежало высадиться на холме и блокировать все дороги, не давая немцам выбраться из этого котла. Мы их застали врасплох: спустились с Альп накануне выходных, немцы были слегка "под балдой". Каждому расчету дали по сектору, который надлежало зачистить. Бои были жестокие: стреляли буквально со всех сторон. Мы продвигались к Вене в течение 2–3 суток с пулеметом Горюнова: я командовал пулеметным расчетом.
Наконец дошли до канала, соединенного с Дунаем. Должны были его форсировать. Снайперы немецкие виртуозно работали, перебили нашего брата дай Боже сколько. Наш молодой командир взвода все время высовывался, по сторонам смотрел — снайперская пуля его и настигла. Технология у немцев была отработана — одного ранят, остальные, естественно, ему на помощь бросаются, и тогда они косят всех. Мы перебрались на другую сторону канала ночью, заняли огневую позицию, а у врага на тот момент уже была хорошая оптическая техника ночного видения — мы были как на ладони. Едва поднялись на возвышенность, они открыли такой шквал огня, что было некуда деваться. Попало нам в пулемет. Очнулся я в госпитале под Веной. В той операции погиб весь мой расчет, 7 человек. Выжил только я один…
А столько народу положили потому, что выполняли приказ Толбухина в боях беречь уникальную архитектуру Вены. Тяжелая артиллерия в боях за этот город нашими войсками не применялась, солдатам приходилось в буквальном смысле жертвовать собой. Американцы сровняли с землей Дрезден и Гамбург, а советское командование ценой жизни своих людей пеклось о чужих достопримечательностях. Тысячи там полегли. А что нам от этой Вены? Как она отблагодарила СССР, советского солдата и меня лично? Никогда не забуду, как на свой страх и риск нанес удар по немецкому фауст–патрону и уничтожил его. Подумал: черт с ним, с городом — что ж я буду своих людей приносить в жертву? Город, кстати, тоже не пострадал.
…По словам Василия Ивановича, ему рисковать приходилось часто, но риск был соразмерным. На фронте люди верили чутью — оно не раз жизнь спасало. Кича был командиром от природы. Никогда не ждал, пока ему вломят, а старался упредить удар, мог и первым двинуть. О мужестве и героизме, говорит, на войне совсем не думали. Думали, как выполнить боевое задание и выжить. Страшно бывало так, что сердце в пятки падало. Кто говорит, что на войне не страшно, тот ничего не знает о войне. "То, что делал немец — все эти зверства, лагеря смерти, карательные акции, — приводили в дрожь даже самого стойкого человека. Люди в концлагерях часто бросались на проволоку, чтобы умереть быстрой смертью, а не так, в муках, как им было уготовано".
— В последние годы выходят сомнительного достоинства российские фильмы о Великой Отечественной: "Сволочи", "Заградотряд", "Штрафбат"… Их авторы не знали войны, зато реальные фронтовики реагируют жестко: "Ложь!" Как будто перед культурой стоит задача — опрокинуть правду. Не удивительно, что в среде российской молодежи уже раздается мнение: зря, мол, нас немцы не завоевали — жили бы как все нормальные люди…
— Все это берет начало от великого предательства конца 80–х. Когда мне говорят "Горбачев нам принес свободу", так и хочется спросить: как же вы свободу понимаете? А ведь он предал и продал государство. Могло ведь совсем по–другому быть… Посмотрите, в чьих руках оказалось все построенное и добытое народом! В руках банды гайдаров и чубайсов, которые просто взяли и передали работающие отрасли, добывающую промышленность в руки своих друзей, знакомых, нужных людей. И все эти абрамовичи работают не на государство, а только на свою банду. Одно ельцинское семейство чего стоит! Зато народ российский роется в помойке. И фронтовики роются. Разве за это мы воевали? Если вы сами предаете свою страну, как к ней должны относиться другие? Вот поэтому и появляются такие фильмы. Любая художественная картина имеет допуск вымысла. Но когда тебе, фронтовику, непонятно, о какой войне и какой стране идет речь, значит, такое кино далеко от правды. Впрочем, честно признаюсь, фильмы о войне я в последнее время почти не смотрю: расстраиваюсь, начинаю вспоминать, а воспоминания эти больно бьют по здоровью…
С Гражданской сегодня чем дальше — тем непонятнее: где друг, а где враг. То ли на стороне белых правда, то ли у красных… Обывателю, говоря литературно–киношным языком, все было едино: приходят белые — грабють, приходят красные — и те грабють. С Великой Отечественной до сих пор было все ясно: эти — немцы, эти — наши. Но, судя по тому, как живет фронтовик Василий Кича, похоже, что немцы в последней войне победили. Ясное дело, никакой помощи от латвийского государства он не получает: не на той стороне воевал. Между тем только на лекарства у него уходит больше ста латов в месяц. Василий Иванович носит в себе три живых напоминания о той войне — три осколка, один из них в голове. За 60 с лишним лет он так и не сумел привыкнуть к изматывающей головной боли. В советское время ему, инвалиду войны 2–й группы, обеспечивали бесплатное лечение и путевки в санаторий, а сегодня не по карману даже больничное обследование…
Когда началась война, Васе и шестнадцати еще не исполнилось. В его родной украинской деревне Озаричи находился военный аэродром. Летчики сразу улетели на фронт, остались только ребята из техсостава, с которыми Василий, рано оставшийся без родителей, подружился. Немецкие войска стремительно шли на восток, их танки уже были на подходе к Курску, в городах и селах начали появляться местные полицаи. Паренек хорошо знал здешние места и считал своей задачей вывести группу техсостава к своим. Чуть севернее — Брянская область с партизанскими отрядами. Но Васины товарищи не хотели прятаться по лесам, а стремились на фронт.
— Так мы и прорывались, огородами, до линии фронта, которая к тому времени уже была недалеко от Курска, — говорит Василий Иванович. — Я был очень горд, что сумел всех вывести в нужное место. Меня сразу взяли к себе сыном полка. Когда немецкая танковая группировка была под Курском разбита, мы дошли с нашими войсками до Киева. Должны были уже форсировать Днепр. И вдруг приказ Сталина: снять ребят 1926 года рождения с фронта и отправить в глубокий тыл. Для меня это было шоком, так не хотелось расставаться со своим полком. Ну а куда деваться? Собрали таких юнцов целый эшелон и повезли в Алтайский край, в учебное подразделение, где готовили артиллеристов 76–миллиметровой гаубичной артиллерии. Полгода нас тренировали, а потом отправили под Красноярск в резервный полк. А у меня от дистрофии началась куриная слепота: днем вижу, а ночью — совсем ничего. Положили в госпиталь на берегу Енисея, там немного отошел. А потом к нам в Красноярск приехали офицеры набирать ребят в десантные войска — отобрали и меня. Повезли нас
всех на подготовку в Гороховецкие лагеря. Там я попал в 25–ю Воздушно–десантную бригаду. Началась моя война в боях за Украину. Потом — Западная Украина. Затем Венгрия и, наконец, последний бастион — Вена.
…Год назад Василий Кича находился в составе делегации латвийских фронтовиков, которые по инициативе евродепутата Татьяны Жданок посетили Европейский парламент в Брюсселе, побывали в столице Австрии и дошли до Берлина. По словам фронтовика, это была для него незабываемая поездка. Накануне Василий Иванович специально принял курс уколов церебролизина — чтобы лучше себя чувствовать. И хотя старые раны все время давали о себе знать, ветеран терпел: не мог же он упустить уникальную возможность побывать в городе, который он освобождал.
— Еще до Венской операции нас отправили в Венгрию, на озеро Балатон, где были сосредоточены 13 гитлеровских танковых дивизий, — вспоминает ветеран. — Военные действия там были примерно в масштабе Курской битвы — такие же кровопролитные. Когда немецкая группировка под Балатоном была разбита, мы с ребятами вернулись посмотреть, не осталось ли кого из своих, выживших в этом сражении. То, что мы увидели, было ужасно. Раздавленные танковыми гусеницами люди уже не подлежали никакому опознанию, и каждый из нас думал: что ж это за судьба человеческая — сровняться с землей!
После Балатонской операции нас перебросили в Альпы. Нам надлежало высадиться на холме и блокировать все дороги, не давая немцам выбраться из этого котла. Мы их застали врасплох: спустились с Альп накануне выходных, немцы были слегка "под балдой". Каждому расчету дали по сектору, который надлежало зачистить. Бои были жестокие: стреляли буквально со всех сторон. Мы продвигались к Вене в течение 2–3 суток с пулеметом Горюнова: я командовал пулеметным расчетом.
Наконец дошли до канала, соединенного с Дунаем. Должны были его форсировать. Снайперы немецкие виртуозно работали, перебили нашего брата дай Боже сколько. Наш молодой командир взвода все время высовывался, по сторонам смотрел — снайперская пуля его и настигла. Технология у немцев была отработана — одного ранят, остальные, естественно, ему на помощь бросаются, и тогда они косят всех. Мы перебрались на другую сторону канала ночью, заняли огневую позицию, а у врага на тот момент уже была хорошая оптическая техника ночного видения — мы были как на ладони. Едва поднялись на возвышенность, они открыли такой шквал огня, что было некуда деваться. Попало нам в пулемет. Очнулся я в госпитале под Веной. В той операции погиб весь мой расчет, 7 человек. Выжил только я один…
А столько народу положили потому, что выполняли приказ Толбухина в боях беречь уникальную архитектуру Вены. Тяжелая артиллерия в боях за этот город нашими войсками не применялась, солдатам приходилось в буквальном смысле жертвовать собой. Американцы сровняли с землей Дрезден и Гамбург, а советское командование ценой жизни своих людей пеклось о чужих достопримечательностях. Тысячи там полегли. А что нам от этой Вены? Как она отблагодарила СССР, советского солдата и меня лично? Никогда не забуду, как на свой страх и риск нанес удар по немецкому фауст–патрону и уничтожил его. Подумал: черт с ним, с городом — что ж я буду своих людей приносить в жертву? Город, кстати, тоже не пострадал.
…По словам Василия Ивановича, ему рисковать приходилось часто, но риск был соразмерным. На фронте люди верили чутью — оно не раз жизнь спасало. Кича был командиром от природы. Никогда не ждал, пока ему вломят, а старался упредить удар, мог и первым двинуть. О мужестве и героизме, говорит, на войне совсем не думали. Думали, как выполнить боевое задание и выжить. Страшно бывало так, что сердце в пятки падало. Кто говорит, что на войне не страшно, тот ничего не знает о войне. "То, что делал немец — все эти зверства, лагеря смерти, карательные акции, — приводили в дрожь даже самого стойкого человека. Люди в концлагерях часто бросались на проволоку, чтобы умереть быстрой смертью, а не так, в муках, как им было уготовано".
— В последние годы выходят сомнительного достоинства российские фильмы о Великой Отечественной: "Сволочи", "Заградотряд", "Штрафбат"… Их авторы не знали войны, зато реальные фронтовики реагируют жестко: "Ложь!" Как будто перед культурой стоит задача — опрокинуть правду. Не удивительно, что в среде российской молодежи уже раздается мнение: зря, мол, нас немцы не завоевали — жили бы как все нормальные люди…
— Все это берет начало от великого предательства конца 80–х. Когда мне говорят "Горбачев нам принес свободу", так и хочется спросить: как же вы свободу понимаете? А ведь он предал и продал государство. Могло ведь совсем по–другому быть… Посмотрите, в чьих руках оказалось все построенное и добытое народом! В руках банды гайдаров и чубайсов, которые просто взяли и передали работающие отрасли, добывающую промышленность в руки своих друзей, знакомых, нужных людей. И все эти абрамовичи работают не на государство, а только на свою банду. Одно ельцинское семейство чего стоит! Зато народ российский роется в помойке. И фронтовики роются. Разве за это мы воевали? Если вы сами предаете свою страну, как к ней должны относиться другие? Вот поэтому и появляются такие фильмы. Любая художественная картина имеет допуск вымысла. Но когда тебе, фронтовику, непонятно, о какой войне и какой стране идет речь, значит, такое кино далеко от правды. Впрочем, честно признаюсь, фильмы о войне я в последнее время почти не смотрю: расстраиваюсь, начинаю вспоминать, а воспоминания эти больно бьют по здоровью…
"Вести Сегодня" №
70.
