«Корабли Старого Города» — единственная книга о русской Риге 20—30-х годов, написанная очевидцем той эпохи. Другой подобной не будет, потому что уже не осталось в живых носителей памяти. Те, кого мы считаем сейчас старожилами, застали Латвию уже на излете ее предвоенного существования, будучи людьми молодыми, не вобравшими в себя жизнь того времени в различных ее проявлениях.
Автор книги прожил в Риге почти четверть века (с 1920 по 1944 год) — перед его глазами прошла по сути дела вся жизнь русского общества между двумя войнами.
Автор этот — Ирина Евгеньевна Сабурова (1907—1980)(урожд. Кутитонская), по первому мужу Перфильева, по второму — Розенберг. Печататься она начала совсем еще юной девицей, но в газетно-журнальный мир вошла благодаря знакомству с Александром Перфильевым, которое в 1925 году завершилось бракосочетанием. Правда, брак был далеко не безоблачным.
А.    М. Перфильев, бывший офицер и стихотворец, работал в это время корректором в газете, печатал стихи под псевдонимом «Александр Ли» и сотрудничал во всех вспыхивавших и угасавших журнальчиках. Под руку с ним юная Кутитонская и стала мелькать на страницах рижских изданий под псевдонимами «Тонский», «Раэр», «Ильнева», а потом и «Сабурова».
Пока существовала газета «Слово», она работала там машинисткой, пыталась найти себе место в любительском театре Незлобина, потом до конца дней газеты «Сегодня» работала корректором там. С появлением журнала «Для Вас» стала одним из постоянных его сотрудников. Именно здесь она получила признание как автор специфически дамских рассказов, сказок для взрослых детей и романтически возвышенных аллегорий. До сих пор еще можно встретить почитательниц этого жанра, для которых рассказы Сабуровой — самое дорогое, что было вынесено ими из молодости и что до сих пор близко их душе.
Название роману дано по пьесе, которую сочиняет героиня для любительского театра. И в то же время это сочинение самой Сабуровой, так сказать, для себя самой. Действие происходит в Старом Городе гриновского образца. Достаточно назвать имена действующих лиц: Дофин, Черный, Красный, Кормчий, отец Франциск, брат Самуэль, Тоска и др. Эпиграф из Блока («Девушка пела в церковном хоре») задает основную ноту: после всех смятений, смут и преображений Корабли будут в тихой заводи и люди на чужбине обретут светлую жизнь.
Примерно в таком духе выглядят и многие сказки Сабуровой.

Ирина Бушман так охарактеризовала их:
«Все они представляют собой варианты той же формы, построены по одной устойчивой схеме: не слишком реалистическое, но всегда находящееся в пределах реально возможного повествование рассказа чередуется со сказочным повествованием, развивающимся аналогично фабуле рассказа или, наоборот, противопоставляемым ей» («Голос Зарубежья», Мюнхен—Сан-Франциско, 1980, № 16, стр. 18).
1940—41 год с тюремно-лагерными ловушками обошел Сабурову. К этому времени брак ее с Перфильевым распался из-за постоянных влюбленностей поэта. Просуществовав в страхе год в условиях одной оккупации, она очутилась в условиях другой. Но в это время хотя бы можно было печатать красивые сказки.
Удивительно, что эта, казалось бы, далекая от суровой житейской прозы сочинительница в годы войны вела себя дерзко-активно. По свидетельствам многих рижан, она помогала евреям, находящимся в гетто и прячущимся нелегально, помогала и советским военнопленным, получившим возможность жить бесконвойно. Можно привести хотя бы свидетельство живущей в Израиле Элеоноры Полтинниковой-Шифрин, напечатанное в том же номере «Голоса Зарубежья».
В 1944 г, Сабурова навсегда покинула Ригу и поселилась в Мюнхене. Здесь она похоронила сына Олега, умершего в 1960 г. от последствий фронтового ранения, и бывшего мужа А. Перфильева, умершего в 1973 г.
Стереть из памяти город своей молодости и зрелости она не могла. И обосновавшись в Мюнхене, села за роман, законченный к 1950 году.
Роман этот как бы повествование об утраченной родине. Многим может показаться странным, что проживающие сейчас в Америке или в Бельгии бывшие русские рижане, несмотря на то, что их американская или бельгийская жизнь вдвое дольше жизни латвийской, — все равно не могут внутренне уйти из Риги.
В.    Пирожкова в своей статье «Размышления о «Кораблях» говорит об этом так:
«Жившие в Прибалтике русские не считали себя эмигрантами. Вернее, среди них были и эмигранты, но многие, как и автор книги, родились в одной из прибалтийских стран, их семьи жили там давно, многие во втором или даже третьем поколении. Это был маленький кусочек России, который после революции вдруг оказался за границей. Конечно, и эти русские испытывали зачастую большие трудности, нужду, должны были много работать, но все же они не были выброшены на чужбину. Балтику они считали своей родиной в узком смысле этого слова, а всю Россию в широком смысле. Не отрываясь душой от России, они могли жить своим обществом, со своими газетами и журналами, своими театрами, своими школами и гимназиями, оставаясь лояльными гражданами маленьких государств, предоставивших им все эти возможности» («Голос Зарубежья», 1980, № 16).
Зарабатывая на хлеб печатным словом, Ирина Сабурова и А. Перфильев, естественно, были связаны со многими журналистами, актерами, художниками, а через них и со всей русской Ригой. Некоторых из них можно увидеть на помещенной здесь фотографии.
Литературное дарование Сабуровой, можно сказать, скромное. И достоинство романа не в красотах стиля и глубинах мысли. Его можно уподобить губке, впитавшей краски, звучание, пейзажи, персонажи, топографию и топонимику Риги тех лет. Сабурова честно предупреждает, что это не фактографическое описание, но и не сплошной вымысел, а сплав того и Другого.
Для того, кто занимался изучением рижской жизни тех лет и кто знает, что численный состав русской актерской, писательской и академической среды был не так уж велик, не столь трудно установить, кто является прототипом тех или иных героев.
В первую очередь следует сказать, что Надежда Николаевна Грушевская, она же Джан — это сама Сабурова.
Бей-Тугановский — это Перфильев, который выводил свое родство от сибирских князей Гантимуровых (т. е. хан Тимур).
Каратаев слеплен из двух лиц, одно из которых принадлежит литературному критику Петру Пильскому.
Петр Федорович Девиер — это Петр Николаевич Якоби, правовед и поэт. Литературная фамилия взята из биографии Пильского, который утверждал, что по матери он потомок графов Девиер и даже использовал это имя в качестве псевдонима.
Лаврик — сын П. Н. Якоби Маврикий, молодой художник, утонувший в 1938 г. в Даугаве. На фотографии он сидит с гитарой.
Волин — это актер Долин (Нитавский).
Шурочка Звонарская—актриса Александрова.
Полковник дядя Кир — Кирилл Константинович Кузнецов, представитель семейства Кузнецовых («Кузнецовский фарфор»).
Щеглик — актер Вячеслав Эдуардович Михневич-«Чесик».
Охотьев — Николай Иванович Антипов — представитель рижской купеческой династии, известный общественный деятель и культуртрегер.
Это только те персонажи, за которыми легко угадываются реальные люди. Кое-кого, возможно, удастся «вычислить» старожилам.

Роман дается в значительном сокращении. Неизбежные при этом разрывы сюжетных и родственных нитей не имеют в данном случае большого значения, поскольку роман вообще представляет череду фрагментов. С отсечением бытовых сцен и семейных коллизий более выпукло предстает непосредственно Рига и обобщенные судьбы тех русских, которых рок вырвал, уничтожил или расшвырял по свету.