«Русские — это евреи XXI века”, — все чаще говорим мы, живущие в ближнем зарубежье. Но с этой формулой готовы согласиться и многие российские русские. Каждый раз, произнося ругательное слово «русский», россиянин рискует быть обвиненным в шовинизме, квасном патриотизме и прочих «измах». Великий ученый Лев Гумилев умер в 1992–м, еще не застав весь размах гибельной для русских парадигмы развития. Но уже в 80–х годах ХХ века он, как основатель пассионарной теории этногенеза, начал говорить о надломе великорусского этноса…

Ему «свезло» родиться в семье двух больших русских поэтов — Анны Андреевны Ахматовой и Николая Степановича Гумилева. Но это было не только счастьем. В начале 30–х годов будущее Льва Николаевича было тревожным. Сначала ему запретили учиться в университете. Пришлось идти в люди, осваивать рабочие профессии. Фамилия, которую он носил с гордостью, постоянно грозила ему стать причиной расправы. На исторический факультет ЛГУ Гумилев все–таки поступил. Учился легко, основа у него была хорошая, прекрасное знание иностранных языков. Трудность была в другом — в ежедневном общении с товарищами, с преподавателями, людьми, которые, услышав его фамилию, настораживались, начинали подозревать Гумилева и регулярно доносить на него. Не счесть, сколько у него было объяснений с карательными органами, не говоря уж об арестах и отсидках. Он провел в сталинских лагерях и тюрьмах в общей сложности тринадцать с половиной лет…

Когда претензии властей более–менее утихли, лекции Льва Николаевича стали собирать огромные аудитории — вся культурная Москва сломя голову неслась на них. Хорошая знакомая Гумилева, журналистка и исследовательница его творчества Ирма Мамаладзе, вспоминает, что на лекциях ему часто задавали вопросы о России: «А вот в какой фазе развития мы находимся? И что нас ожидает?» Но он, будучи опытным «лагерником», совершенно слаломно уходил от этих вопросов, вдруг превращался в такого незнающего дедушку и говорил: «Я новой историей не занимаюсь, я занимаюсь историей старой!» Между тем Гумилев создал совершенно новую науку — этнологию или теорию народоведения, с особой картиной мира, где представлены прошлое и настоящее народов Земли и где с большой долей провидческой глубины, а потому и с опаской, можно заглянуть в будущее.

Начало фазы надлома великорусского этноса Лев Николаевич отсчитывал с 1812 года. И объяснял это очень просто: русские войска, которые пришли в Европу, — образованный круг офицерства, которые как минимум год, а то и три прожили в истинно европейской цивилизации, затем вернулись на родину, а через 13 лет Россия получила восстание декабристов. Смена стереотипа поведения, когда люди, выигравшие войну 1812 года, пожили в Европе и вкусили ее соблазнов, привела к метаморфозам мировосприятия. Условно говоря, после Радищева — и сразу в Париж! Это не всякая душевная организация выдержит. Кстати, не одно столетие после того, как в Европе появились первые университеты, в России все еще был сортир системы «дырка в полу». И по сей день более половины россиян живут в этой системе и чувствуют себя вполне комильфо. Даже несмотря на то, что «соль» земли русской в Европах давно как у себя дома, Россия так и не сделала цивилизационного рывка. Да, собственно, и Россией–то рискует уже не остаться, лишь под страхом путинского окрика удерживая свои территории.

Неужели прав был Пушкин, сказав: «Славянские ль ручьи сольются в русском море? Оно ль иссякнет? Вот вопрос»? Мы в Латвии хорошо видим, как решается этот вопрос. «Море русское», русский этнос, по крайней мере у нас здесь, иссякает: мы вымираем, эмигрируем, не желаем воспроизводиться. Гумилеву очень нравилось выражение «моя пестрая родина». Он говорил: когда не станет пестрой родины, наш суперэтнос начнет разламываться по окраинам — останется Московия, и тогда придет наша погибель. И эта погибель, как мы знаем, уже 25 лет по окраинам происходит….

Теория Гумилева очень многим наступает на интеллектуальную мозоль. Его книжку «Этногенез и биосфера Земли» мало кто из людей, считающих себя умными и образованными, осилил. Хотя интеллигенция наша всегда считала, что она ведущая сила — в академиях обучалась, знает, что и как нужно. Мы по сей день живем согласно инерционному принципу «знание движет миром». А вот по утверждению Гумилева, миром движет этногенез. Этногенетический процесс, который с культурой, экономикой и математикой мало связан. Это взрывной, внезапный процесс.

Однажды ученого спросили: «Лев Николаевич, как бы вы объяснили — что такое патриотизм?» И он как из пушки выстрелил: патриотизм — это уровень пассионарного напряжения системы, или, чтоб было совсем понятно, мера патриотичности этноса, его жертвенности. По этой теории, фаза надлома этноса начинается тогда, когда невозможно найти храбрых офицеров и честных чиновников, которые готовы отстаивать интересы своего народа. Гумилев говорил, что на фазе надлома не существует сильного слоя честных людей и сильного слоя храбрых людей. То есть, другими словами, не существует слоя пассионариев, доминанта поведения которых — жертвенность во имя идеалов. А у русского этноса последнее время все больше другая доминанта прослеживается — желание набить свой карман, урвать благ, пробиться к власти.

Когда только появился Горбачев, Лев Николаевич, услышав его первые речи, сказал: «Ну вот, началась обскурация». Обскурация, согласно концепции Льва Гумилева, это фаза в этногенезе, когда наступает старость этноса и начало его заката. Горбачев и стал символом такого заката. Этносы — это сообщества людей, живущие в разных ландшафтах, говорящие на разных языках. И у них, как и у людей, есть рождение, взросление, зрелость, старость и смерть… Почему исчезли скифы? Вроде бы нет сведений, что кто–то их уничтожил. Есть генетические остатки. Вот Алания в Северной Осетии — это то, что осталось от скифов. И древних эллинов нет, и древних римлян нет, и многих других уже нет…

«Наклонность к жертве — самая большая активность, — считал Л. Гумилев. — Быть более активным, чем христианские мученики, или мусульманские, которые бросались на крестоносцев, чем сами крестоносцы, которые шли в походы, чем флибустьеры или конкистадоры, которые ехали в Америку или на Филиппины, а возвращались оттуда не более 20%, притом покалеченных и больных людей… Вот они были жертвенны…»

Лев Гумилев всегда очень хорошо говорил о равенстве цивилизаций. Он прочитал в каком–то сочинении Тура Хейердала, как тот разговаривает с людоедом на колонизированных французами островах.
Хейердал спрашивал:

— Скажите, вы правда людей ели?

— Правда. Воюем с соседним племенем. Убитые есть — мы и едим их.
— Какой ужас! — поражается Хейердал.

— А вы в Европе не воюете?

— Воюем, еще как.

— И людей убиваете?

— Убиваем.

— И что вы с ними делаете?

— Мы их в землю закапываем.

Тут уже людоед удивился: «Батюшки, мы–то хоть съедаем, а вы в землю закапываете, какой ужас!»

Вот вам и равенство цивилизаций. Не надо думать, что цивилизация каких–нибудь шведов лучше, чем цивилизация бушменов, или английская цивилизация хуже, чем китайская. Это просто разные цивилизации. И надо как–то найти способ жить рядом более–менее мирно.

…Незадолго до кончины Лев Николаевич любил повторять, что при жизни его замалчивали, а после смерти будут всячески извращать. Так оно и случилось. Одни обвиняют Гумилева чуть ли не в расизме и русском фашизме. Другие называют ненавистником Европы, поклонником тюрок и монголов, третьи клеймят будто бы за отсутствие патриотизма и желание растворить русский народ без остатка в среде евразийских этносов. А четвертые вообще не понимают, о чем же он пишет, и считают чуть ли не чудаком. Обвинений много, тем более что блестящего полемиста, с которым мало кто и при его жизни–то был готов вступить в очный спор, уже 10 лет с нами нет. Зато все ответы есть в его книгах.