БУКЕТ ИМЕН
Юрий Абызов
Русская культура в Латвии - её вчера и сегодня
Выступление на Форуме народов Декабрь 1988 года
...Если в ходе веков существовала большая прекрасная река, впадающая в большой прекрасный залив, то эта река неизбежно должна была стать водным путем для движения из сопредельных регионов.
Русские всегда здесь были. Только следует хорошо усвоить, в каком качестве они выступали и выступают и какую роль играют в общем устроении края.
Вопрос о местной русской культуре никогда серьезно не рассматривался.
1) В период до Первой мировой войны Латвия входила в состав Российской империи, и не мыслилось, что возможна какая-то обособленная русская культура. Просто считалось, что существует русский анклав в немецко-туземной среде, имеющий общерусскую культуру, только с густым налетом провинциализма.
2) Между первой и второй войнами этот вопрос стал назревать, потому что русское население оказалось на положении национального меньшинства с присущим ему комплексом неполноценности, и оно, естественно, было озабочено сохранением своего образа бытовании и мышления. Накапливался материал, но его некому было осмыслять. (Если не считать набросков Б.Н.Шалфеева).
3) После Отечественной войны (имеется ввиду Вторая мировая война - ред.) разговоры о местной русской культуре не поощрялись или носили чрезвычайно плоский характер, поскольку акцент делался не на национальной сущности, а на том, что все мы единый советский народ, а коли так, то и нечего вдаваться в этнические разночтения. Тем более, что все местное русское население было под подозрением в белогвардействе, даже и те, кто безвыездно проживал здесь 200 с лишним лет.
Сейчас разговор об этом назрел, но завязывается он пока что без предварительных, основополагающих разработок, ведется по верхам. Отдельные энтузиасты и любители занимаются или инвентаризацией и описанием судеб архитектурных памятников или обращением к обломкам старины, а не самой историей бытования здесь русских и изучением годичных колец их культуры.
Местную русскую культуру невозможно рассматривать в отрыве от истории, то есть она должна рассматриваться как субъект истории.
Понятие культуры многоаспектно, и нельзя ее сводить исключительно к материальной культуре и ограничиваться тем, чтобы с гордостью указывать пальцем: вот это здание Управления железной дороги строил Андрей Владимирович Верховской, а эту улицу почти целиком застроил отец знаменитого Сергея Эйзенштейна. Культурология вырастает из истории, осмысленной в плане психологии.
В каждую эпоху действуют люди иного типа мировоззрения и действия.
Французский историк Марк Блок писал:
«...Исторический феномен никогда не может быть объяснен вне его времени. Это верно для всех этапов эволюции... Об этом задолго до нас сказано в арабской пословице: «Люди больше походят на свое время, чем на своих отцов»... Человек века электричества или авиации чувствует себя... очень далеким от своих предков».
Это закономерность. И на закономерность эту наложился еще ряд катаклизмов, что привело почти к полному разрыву наследствования. Нынешнее русское поколение имеет очень смутное представление о своих предках в Прибалтике.
Чтобы набросать хотя бы очерк истории местной русской культуры, нужно помнить слова Ключевского о том, что «история — процесс не логический, а народно-психологический». Только это и может дать достаточную предпосылку для разговора.
Латвия, а если точнее, непосредственно — Рига, всегда влекла русских. Влекла выгода от торговли, выгода обоюдная. Не будь русских плотогонов, продавцов льна, кожи, сала, пеньки, — рижским купцам нечего было бы делать. Ведь они же по существу были просто перекупщиками, комиссионерами, сбывая потом этот товар европейским негоциантам. Прибывающий торгово-ремесленный русский люд оседал подле города сначала на временное, а потом и на постоянное жительство, образовав со временем так называемый Московский форштадт. По существу, это было русское поселение, принесшее свою крестьянскую культуру с собой. (Я нарочно не касаюсь русского населения на востоке края или в районе Крустпилса, чтобы не усложнять картину). Все обычаи, обряды, образ поведения были исконно русские.
Характерный пример — еще до недавнего времени старожилы помнили, что район Московской, Большой и Малой Горной улиц назывался в русской среде «Красная горка». А это, как известно, праздник, примыкающий непосредственно к пасхальной неделе. Реликтовый топоним этот говорит о том, что здесь собирались и праздновали точно так же, как в России.
Русская земледельческая культура, включая православную веру и веру старообрядческого толка, сама себе довлела в этом анклаве.
В целом отношение русских к Прибалтике было сложное. Она их и притягивала и отталкивала. Внутреннее борение это достаточно наглядно отражено в русской литературе.
«Католический и протестантский Запад был слишком чужд и подозрителен для православной Великороссии по своим верованиям, обычаям и порядкам», — писал Ключевский.
Характерен эпизод, который он приводит. В 1577 году на улице в завоеванном Кокенгузене (ныне Кокнесе) Иван Грозный благодушно беседовал с пастором о любимых своих богословских предметах, но едва не приказал его казнить, когда тот неосторожно сравнил Лютера с апостолом Павлом, ударил пастора хлыстом по голове и ускакал со словами: «Поди ты к черту со своим Лютером».
Как видим, и диалог вести хочется, и уступать не хочется, отсюда и подобные силовые аргументы.
Русским не давало слиться с краем то, что гам правили немцы, но не было немецкого народа, то есть землепашца. А настоящий землепашец — латыш был расселен в силу специфики землепользования так, что контакты были возможны лишь на рубежах края.
Отталкивала не столько другая религия, сколько всевластность права, то есть всеобщей кодификации, регламентации, статутов, законов на любой случай. Даже отношения барона и крестьянина оформлялись на бумаге.
А как говорил Киреевский, «само слово право было у нас неизвестно в западном его смысле».
Эта неприязнь ко всеобщей кодификации, к пугающему понятию «орднунг», неприятие немецкого идеала жизни — Stilleben, который выразил онемечившийся историк Арбузов в своих «Очерках истории Эстляндии, Лифляндии и Курляндии», сохранялись в русской среде до начала XX века. Существовал, я бы сказал, «остзейский комплекс россиянина».
Словом, до определенного периода можно говорить о местной русской культуре как о культуре транспортированной и законсервированной.
По-настоящему о становлении местной русской культуры можно говорить только с того периода, когда были снесены крепостные валы и Рига выплеснулась за пределы прежних границ. Исключительно торговый капитал, правивший Ригой, сменился капиталом промышленным, что вызвало потребность в технической интеллигенции, в том числе и русской. Образовался Политехнический институт, возникла Александровская гимназия, потом Николаевская, Петровская, Ломоносовская, частные гимназии Тайловой и Лишиной.
Возникла газета «Рижский вестник», издававшаяся Евграфом Чешихиным, все значение которой для формирования местной русской интеллигенции еще не оценено; не оценено в должной мере и значение ее в поддержке борьбы латышского народа за свое самостояние (к сожалению, имя Чешихина даже не упоминается в недавно вышедшей энциклопедии «Рига»).
Началось усвоение и освоение края русским сознанием.
Третье и четвертое поколение русского купечества имели уже совсем другой облик благодаря развитию образования. Вырастали новые побеги и от индифферентного доселе чиновничества.
Возникло просветительное общество «Улей» и певческое общество «Боян».
В гимназиях подрастали будущий знаменитый скульптор Вера Мухина (дочь рижского купца), будущая известная писательница Ирина Одоевцева (по матери — тоже из рижского купечества), будущая жена Михаила Булгакова — Елена Сергеевна Нюренберг, будущий писатель Ян (Янчевецкий), будущий прославленный режиссер Сергей Эйзенштейн, будущий литературовед Чешихин-Ветринский.
Какой букет имен! Но, увы, все они оказались вне Риги. В ходе Первой мировой войны Рига была эвакуирована и в культурном смысле оголена. Был содран первый русский культурный слой.
После 1920 года стал наращиваться новый слой. Но это уже в большинстве своем были совсем другие люди: литераторы, журналисты, актеры, художники — пусть и не всегда первой величины, но тем не менее представители «серебряного века» русской культуры, покинувшие Петроград, Москву и Киев.
Начался опыт автономного существования. В Риге был великолепный Русский театр, так что ей завидовал русский Париж. В Риге уцелели все православные церкви (если не считать снесенной часовни у вокзала), и хотя пришлось потесниться с гимназиями, но тем не менее они существовали, существовали русские студенческие корпорации, дружины скаутов, благотворительные общества. Сюда то и дело наведывались известные ученые Кизеветтер, Бердяев, Франк, известные певцы и актеры Шаляпин, Михаил Чехов, Собинов (кстати, связанный с Ригой родством жены), писатели Шмелев, Бунин.
Здесь было создано Рериховское культурное общество, упраздненное за ненадобностью его для советской культуры в 1941 году и возрожденное только сейчас, в 1988 году.
Специфической особенностью этого периода являлось активное проявление себя русскоязычным еврейством (было еще и немецкоязычное и предпочитавшее идиш). Благодаря энергии и предприимчивости этих людей, выросших на русской культуре, возникла целая вереница частных издательств, газет и журналов. Не будем говорить об уровне и порой низком вкусе некоторых изданий — тут было всякое. Но никак нельзя обойти вниманием деятельность газетного концерна «Сегодня». Газете удалось привлечь в качестве сотрудников самых крупных русских писателей и общественных деятелей Зарубежья, а книжное издательство концерна выпустило для русского населения целый ряд собраний сочинений русских классиков.
Но самое ценное в истории этой газеты, которую, на мой взгляд, неправильно аттестовали как «белогвардейскую» и «антисоветскую» (она была всего лишь несоветская, что вполне понятно), самое ценное то, что она очень много сделала для ознакомления русского читателя с краем, коренным населением, латышской литературой и искусством.
К сожалению, вся печатная продукция 20—30-х годов была заключена в спецфонд и прошла мимо двух следующих поколений.
В порядке отступления скажу, что мною в результате 12 лет работы был составлен биобиблиографический справочник по всей русскоязычной литературе и периодике, вышедшей с 1919 по 1944 год в Латвии. Но оказалось, что он никому не нужен. В результате в Стэнфордском университете в США этот справочник выйдет, а у нас его не будет, разве что библиотека Стэнфордского университета пришлет из любезности в библиотеку им. Лациса экземпляр.
А еще раньше оказалось, что не нужна вообще вся местная русская интеллигенция. В 1941 году были арестованы или расстреляны почти все известные культурные деятели: сотрудники газеты «Сегодня» Борис Харитон (кстати, отец нынешнего академика (Юлия Бор. Харитона), Эдгар Махтус, Израиль Тейтельбаум, Михаил Мильруд, Рудольф Целмс; только инсульт спас от ареста Петра Пильского, так что он скончался дома, а не в тюрьме; был сослан в Сибирь и вернулся 14 лет спустя, потеряв в лагере ногу, Иван Никифорович Заволоко, редкий знаток старопечатной книги, к которому приезжали советоваться академики; были арестованы учителя-фольклористы Сергей Петрович Сахаров и Иван Дмитриевич Фридрих (изрядная часть собранных им материалов доселе лежит мертвым грузом); арестован и погиб в тюрьме поэт Герасим Лугин; покончил с собой писатель Юрий Галич; арестован и сослан учитель и журналист Арсений Формаков; расстрелян литератор Степан Посевин; арестован и погиб в тюрьме правовед и поэт Петр Якоби, арестован и погиб художник Цивинский; арестованы и погибли общественные деятели Тихоницкий, Каллистратов, Трофимов и другие.
А сколько русских интеллигентов поспешно покинули Латвию, зная, какая их может постигнуть участь: писатель Андрей Задонский (умер в Германии), поэт Игорь Чиннов (ныне профессор в США), художник Евгений Климов (ныне знаменитость Канады), художник Богданов-Вельский, пианист Всеволод Пастухов, профессор нашего университета Василий Синайский (скончался в Бельгии)...
А сколько еще было уничтожено немцами!.. Трагедия не знала предела. Был в Риге учитель Козьма Иванович Перов. Вырастил двух сыновей, дал обоим высшее образование. Один — Анатолий, медик, — заведовал отделом русской жизни в газете «Сегодня», участвовал в издании журнала «Для вас»; второй — Борис — стал актером Русской драмы. Анатолия сослали на Воркуту, где он чудом выжил после карцера, выдолбленного в вечной мерзлоте, а Бориса за участие в движении Сопротивления расстреляли немцы.
Вот так был содран второй пласт носителей русской культуры.
После Отечественной войны прибыли опять новые русские, которые принялись действовать без опоры на традиции, на знание местных условий и специфики края. Довольно многие из них и доселе не знают ни латышского языка, ни истории бытования своих русских предшественников.
Но тем не менее со временем образовалась, хотя и небольшая, но эффективно действующая группа переводчиков, донесших до русского всесоюзного читателя почти все значительное из латышской литературы. Существует Молодежный театр, известный во всей стране и за рубежом. Вышли в известные люди воспитанники нашего университета, для которых эта земля уже своя земля, окультуренная их сознанием. Назову Марину Костенецкую, Людмилу Азарову, Романа Тименчика. Существует журнал «Даугава», выносящий представление о культурной жизни республики далеко за ее пределы.
Но ведь это отдельные фигуры и отдельные очаги. Трудно говорить о густом, мощном пласте русской культуры, когда нет единой структуры. По сути дела нет русских писателей, осваивающих почву и судьбу своего окружения, своей среды с ее специфическими многонациональными болевыми проблемами. Ужасно низок уровень культурно-исторического сознания русского учительства. Как это ни печально, но именно в этой среде процветает великодержавный шовинизм. А ведь они, эти учителя, выращивают новое поколение.
И я думаю, что главная наша задача сейчас: думать о том, каково будет нашим детям, если мы сейчас не приложим все усилия, чтобы вырастить из них людей, лишенных наших недостатков, культурных, веротерпимых, хорошо знающих жизнь своего народа и уважающих всех, кто окрест их.
Сейчас мы пока что много говорим о том, чтобы русские изучали латышский язык. Хорошо. А зачем? Затем, чтобы, научившись изъясняться на нем, потом ругаться с латышами?! Знание голого языка, не подкрепленное культурной базой, обеспечивает лишь использование его на базарном уровне.
Итак, мы можем составить, сложить из фрагментов картину русского бытования, стыкуя их на бумаге, но, к сожалению, вынуждены констатировать, что с естественной преемственностью и передачей традиций дело обстоит не очень хорошо.
Здесь напрашивается вопрос об издании краеведческой литературы самого широкого спектра, чтобы можно было получить представление о разных исторических срезах, чтобы были доступны очерки из редких периодических изданий, чтобы стирались «белые пятна», чтобы можно было, например, узнать, что кроме Гарлиба Меркеля были и русские предстатели за латышский народ. Юрий Федорович Самарин сделал для латышей никак не меньше, чем Меркель.
Тот отрывок из рассказа Индрика Страумита, который приводит Имант Зиедонис в книге «Все-таки», был написан Страумитом специально для Самарина, который поместил его в книгу, изданную в Праге; в России издать это было невозможно. В свое время прежнее поколение латышей отдало дань этому человеку, назвав его именем улицу (ныне Ломоносовская), но потом времена круто переменились, и имя человека, даже угодившего в крепость за то, что заступился за латышей, было вычеркнуто из истории Риги и из памяти латышского и русского народов.
Я считаю это величайшей несправедливостью и призываю Культурный фонд обратиться с ходатайством о восстановлении имени Самарина в Риге.
Оглядываясь, мы видим, как беспощадно обошлась история с местной культурой вообще и с русской в частности. Пакт Риббентропа-Молотова привел к тому, что Латвию вынуждены были покинуть все немцы, в том числе и демократическая интеллигенция. Мне рассказывали, что философ Кейхель буквально плакал, не желая уезжать, настолько он сознавал себя не подданным рейха, а человеком русской культуры. С этими немцами Рига лишилась многих музыкантов, филологов, актеров, журналистов и тем самым в каком-то смысле стала беднее.
Потом, уже на нашей памяти, последовал еврейский исход — и вновь теряем известных певцов, артистов, музыкантов, газетчиков. Вновь Рига беднее.
И если сейчас — умозрительно! — представить, что случится третий процесс сдирания русского культурного пласта, то Рига и вовсе утратит то, что некогда делало ее таким привлекательным, международным, подлинно интернациональным городом, городом интернационального сосуществования и взаимного обогащения. Может быть, изгнав всех, она и станет экономически богаче, но уж духовно определенно станет беднее.
Русские в Латвии — это не только кочующие мигранты, для которых ubi bene, ibi patria и снование которых взад-вперед можно прекратить повышением культуры экономики, — но и потомки тех (и уж какими они были, Господь их суди!), чьи кости покоятся в этой земле уже не один век, потомки, прочно пустившие здесь корни и за которых на много лет наперед сказал Пушкин:
Два чувства дивно близки нам —
В них обретает сердце пищу —
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.
На них основано от века,
По воле Бога самого,
Самостоянье человека,
Залог величия его.
«Ригас балсс», 31.03.1989;
«Даугава», 1989, № 3
